скачать книгу бесплатно
Их «шестерке» в том году стукнуло тридцать пять лет – папа не забывал сообщать о юбилеях машины. Когда-то сообщал с гордостью и некоторым удивлением, что вот до сих пор ездит и даже больших ремонтов не требует, а теперь – с грустным вздохом… Конечно, пора новую, но на нее нужны деньги.
Для Ильи Филка с самого начала была членом семьи. Такой же Погудиной, как родители, сестра, он сам. Маленьким он рвался на водительское сиденье, пытался руль крутить. Дед, папин отец, часто сажал Илью на колени, и они немного проезжали по улице. «Ты потом неделю счастливым был», – вспоминала мама.
Филка – имя машины. Наверное, от фиолетового цвета. Сначала называли, скорей всего, Фиалка, а потом сократилось до Филки… Илья всегда знал их «шестерку» как Филку. «Пойду Филку прогрею», – говорил папа. «Филку надо помыть», – замечала мама. «Я в Филке полежу», – сообщала сестра, когда ей хотелось побыть одной…
Историю покупки Филки Илья слышал от деда. А это была действительно история, предание. Вспоминал дед подробно, неспешно, говорил нараспев и, хоть был совсем не старым, казался Илье в эти минуты древним, из какой-то другой эры.
«Машин тогда мало было… Ну, своих, частных. Не как сейчас – в каждом дворе… Тогда своя машина, легковушка, – это… Мечта, в общем. И вот я встал в очередь на комбинате. Денег с гулькин нос подкоплено, а встал. Машина-то нужна – хоть в город мотнуться, хоть в лес… Так просто нельзя было купить новую, только по очереди. Хотя везде жучки? были, барыги эти, но я не стал… Хотелось по-честному и чтоб – с завода… Да и дороже там, на рынке. Тут-то цены тоже кусались как еще, но что ж… Ну, встал, потихоньку с получек откладываем, прикидываю, что по всем статьям года четыре ждать. Очередь-то приличная на комбинате, а машин привозят по десятку в год, не больше… И тут – бац! – чепэ в соседнем цеху: мужики напились и брак пустили. Чуть не вся смена. Выговоры им, конечно, лишение премий, а главное – вылетают они из очереди, кто стоял… И получилось, что я сразу резко вперед продвинулся. Не я один, ясно, но и я тоже… – Дед протяжно вздыхал в этом месте, будто подчеркивая, что он сочувствует вылетевшим мужикам. – Из очередей на квартиры не убирали, хоть каким раздолбаем будь, а на машины – в два счета. Машина ведь роскошью считалась, баловством. Автолюбитель, как тогда говорили… Любитель – не любитель, а просто надо. Как без машины? Тем более у нас тут? По-хорошему, уазик бы каждому или «Ниву», чтоб по ягоды, по грибы, на охоту… Уазики вообще в частные руки не продавали, а «Нивы» когда появились… «Нива» и стоила-то дешевле, но до нее никакая очередь не дойдет. Поэтому я на «Жигули» записался, на шестую модель. Она тогда самой лучшей была из доступных, красота неимоверная… Ну и вот – чик, пык, и я уже рядышком. А денег – едва на половину. По родне пройти, по знакомым, насоберешь, конечно, но отдавать ведь придется. И как-то в город за чем-то поехал и встретил знакомого одного. Горюю, что вот, так и так – машина, считай, на подходе, а денег кот наплакал. И он говорит: «А ты кисти сдавай. Они хорошо идут, двадцать пять копеек штука в потребсоюзе, а если напрямую в благоустройство или строителям – до полтинника». – «Да какие кисти?» – говорю. «Ковыльные, для побелки».
Дед подробно рассказывал маленькому Илье про кисти. Теперь он знает их очень хорошо. Слишком хорошо…
«И вот с тыщи две мы на этих кистях заработали. Пришлось попластаться, конечно… Привезли машины. На платформе. Новенькие, блестящие. Поставили во дворе заводуправления, и, когда идешь мимо, они прям дразнят, и гадаешь, какую тебе… Какая тебе достанется… Три “шестерки” тогда привезли. Сероватую такую, оранжевую и вот эту, нашу, фиолетовую. Я сероватую хотел… не сероватая она, цвет сафари, что ли, теперь называется… Но тогда-то не до капризов. Сафари начальству ушла, а я за нашу схватился. Оранжевых много было машин, через одну, полезный цвет, хорошо видно его, но скучно. А фиолетовая – редкость была… Почти девять тыщ за нее выложил теми деньгами, советскими, дорогими! И не жалею… Не уазик, конечно, но служит надежно, спасибо ей…»
Илья застал то время, когда дедушка был полновластным хозяином машины и папа спрашивал разрешения сесть за руль. Дедушка сам ее ремонтировал, папа же стоял рядом вот так же, как сейчас Илья. Потом дедушку очень быстро скрутила болезнь, Филка перешла папе… Он следил за ней, замазывал сколы краски, берёг. Но все равно машина дряхлела, всё чаще отказывалась заводиться…
Покопавшись под капотом, папа велел:
– Попробуй!
Илья прыгнул, но осторожно, не грубо, на водительское место, повернул ключ.
Тр, тр, тр…
– Ладно, не надо.
Вылез из кабины, опять занял место рядом с папой, тоже глядел в нутро машины. Аккумулятор новенький, купленный весной, трамблер, стартер, карбюратор, свечи, бензонасос… Илья почувствовал – глядит с тупым таким бессилием, и стало стыдно за себя, словно виноват, что не научился к двадцати годам разбираться в технике.
В детстве мечтал водить машину, изучить все детали; слово «моторист» звучало как «волшебник». А когда подошел возраст, подходящий для воплощения мечты, – как обрубило. Стали интересны камни, почвы, и Илья увлекся геологией…
– Вчера ведь специально проверил, – бормотал папа, видимо, выбирая, с чего начать поиск поломки, – сразу схватила, с пол-оборота. Еще порадовался. А теперь…
Взял отвертку, полез к стартеру.
Накануне Илья вернулся поздно – до ночи сидели с Валей на веранде, где она спала летом, целовались, обнимались, а вернее, трогали, изучали друг друга, прислушиваясь, не проснулись ли в доме, не идут ли сюда. Эта настороженность мешала сделать главное, чего давно хотел Илья и, по всему судя, ждала Валя.
Но там, на веранде, он казался себе взрослым, опытным, умудренным, а теперь, как маленький, наблюдал за папой, не в силах помочь…
Разговора, которого с тревогой ждал Илья, не было ни вчера, ни утром. Собравшись на завтрак, папа просто сказал: «Говорят, жимолость пошла, земляника. Поедем на разведку». После завтрака мама стала собирать еду, вещи в дорогу, а Илья с папой пошли заводить Филку. И вот…
С каждой минутой этого ремонта на ощупь, с каждой неудачной попыткой завести мотор росло желание сказать: «Давай академ возьму». Одна эта фраза и вертелась на языке, готовая вот-вот сорваться, вылететь в мир. Илья морщился, чтобы не произнести, сжимал скулы – понимал: после нее произойдет что-то страшное.
Два года назад, сдав ЕГЭ в целом удачно, Илья разослал документы в три универа, везде на геологический факультет. Дальше оставалось ждать, а вернее, следить за списками абитуриентов по интернету, который у них в поселке хоть и был, но работал так медленно и ненадежно, что выматывал всю душу.
В начале списков были те, кто набрал больше баллов в школе, за ними – кто меньше. Илья был поначалу везде в числе первых, но постепенно перед ним возникали новые и новые фамилии. Как в биатлонном спринте – лидер под номером 5 чаще всего, по мере финиширования сильнейших под номерами, скажем, 20, 30, 35, отодвигается дальше и дальше от цветочной церемонии…
Родители переживали, но никак не могли разобраться в системе нынешнего поступления в вузы. «И что, вот так заочно принимают? И никаких собеседований? Мы думали, в ЕГЭ самое странное – эти тесты, а оказывается… А если во все три места сразу поступишь, что, в двух пустые места останутся?»
В итоге ни в одном Илья не попал в бюджетную квоту, хотя по баллам вроде бы проходил. Но важны были не только баллы, а довузовская подготовка, индивидуальные достижения абитуриента… Ему предложили учиться на платной основе.
Поначалу Погудины не очень расстроились – давно знали про образовательный кредит, изучили условия его получения. Довольно просто все выходило, и выплата долга щадящая – небольшими суммами после окончания вуза в течение пятнадцати лет. Но именно в том году программу «приостановили», как значилось в объяснении, «из-за корректировки». Когда выдачу возобновят, не сообщалось…
В одном университете отнеслись тепло, с сочувствием, пообещали, что, если Илья окончит семестр без четверок и сдаст все зачеты с первого раза, его переведут на бюджетное.
«Ну что, – помнится, сказал тогда папа, прочитав в компьютере письмо из приемной комиссии, – пятьдесят пять тысяч за полгода, думаю, осилим. Как, Марин? – обратился к маме, и она закивала. – И хорошо. Отправляйся. Мы в тебя верим».
Зимнюю сессию на первом курсе Илья окончил с одной четверкой и двумя пересдачами. Родители успокаивали – «ничего, ничего». Летнюю – тоже с одной четверкой, по химии, которую поставили явно незаслуженно. И Илья понял, что не быть ему отличником, не переведут его на бюджет. А кредит всё не возобновляли.
Если бы сумма оставалась все пять лет одной и той же, было бы, наверно, терпимо. Но перед вторым курсом цены подняли на пять тысяч за семестр, а теперь, после второго, сразу на десять. И где их взять, семьдесят тысяч, которые нужно привезти к первому сентября, чтобы до конца января иметь право учиться?.. Допустим, за эти полгода они заработают, есть возможность, а на следующие, которые он должен будет привезти в феврале? Зимой тут главное будет для родителей, Насти и бабушки – выжить. Отец в ноябре нанимается лес валить. Илья тоже устраивался на две недели во время зимних каникул. Адов труд…
Да и заработают ли сейчас?.. Еще десять минут назад была в этом уверенность, но вот Филка не подает признаков жизни, и – что? Может, вообще серьезное, мотор заклинило, не дай бог.
– Подчистил контакты, – выбрался папа из глубины сплетений механизмов и шлангов, положил надфиль на бортик, вытер руки тряпкой. – Попробуй, а я гляну…
Илья снова сел за руль. Выждал несколько секунд, глядя на фиолетовое, с красноватыми, как язвочки, точками пробивающейся сквозь краску ржавчины полотно капота. Просил мысленно: «Заведись… заведись». И повернул ключ зажигания вправо.
Тух-тух-тух – зафыркало.
Это уже не мертвые пощелкивания. Оживает!
– Погоди, – голос папы, – подтяну сильнее. – И через минуту: – Давай.
На этот раз Филка завелась, и звук мотора был мягкий, размеренный, надежный.
– Ну вот, – счастливое лицо папы, заглядывающее в кабину, – даже снимать стартер не пришлось… Выгоняй.
Он, конечно, замечает, что Илья не горит желанием водить машину, но при любой возможности сажает его за руль. На будущее, наверно…
Захлопнулся капот, открылись ворота гаража, и Илья задним ходом выехал на улицу.
Да, Филка была в порядке, и сразу забылась безнадега, только что вяжущая душу. Вернулась бодрость и желание работать. Зарабатывать. И не хотелось думать, преступно было сейчас думать о том, что давным-давно выработавшая все свои ресурсы машина в любой момент может сломаться окончательно. Здесь, в гараже, может сломаться, на трассе в город, на таежном проселке…
Эти мелкие поломки как предупреждение. Так зуб дает знать, что необходимо побывать у стоматолога, – легкий дискомфорт, реагирование на горячее или сладкое, потом слабая боль, потом острая. Можно полоскать рот содой, чеснок к руке привязывать, класть на зуб ломтик сала. И добьешься того, что десна в конце концов вздуется и все равно побежишь в поликлинику, где зуб уже бесполезно будет лечить. Только рвать.
Так и с Филкой. Она подает сигналы: найдите мне замену, я устала, я вот-вот развалюсь. Но если Илья возьмет и предложит: «Давайте на заработанное купим старый внедорожник. Какая-нибудь “Тойота” старенькая, она все равно крепче, чем наша. Сейчас за копейки можно», – то увидит в глазах родителей изумление и обиду. «Мы на твою учебу деньги зарабатываем! Филка нам помогает».
Ну да, ну да, так оно вроде и есть. Но она скоро крякнет, и родители это знают, только вот неоткуда взять пятьдесят-семьдесят тысяч, чтобы купить машину надежней. Их вон, по телевизору показывают, тысячами, не разбирая, сплющивают и отправляют на переплавку или еще куда… Одну бы из них им отдали.
Илья усмехнулся этой своей детской мыслишке, вылез из машины, пошел в дом за вещами.
Сегодня отправлялись на разведку, но, если повезет, это будет «разведка боем». Собрали ведра, коробки, бидоны, кружки, пакет с едой, воды побольше, и не только для себя, но и для Филки. Она, как старуха, часто задыхалась на каменистых тягунах, подскакивала температура, и ее приходилось поить, вливая в радиатор литр-два воды.
Поехали папа, мама и Илья. Сестра Настя осталась следить за домом.
– К вечеру котлеты пожарь, там фарш остался. Не забывай у кур поилку проверять, – давала последние указания мама, устраиваясь на переднее пассажирское сиденье; Илья поместился, как и раньше, когда был маленьким, сзади.
– Да, не забуду, – вяло отвечала сестра.
Она стала какой-то блеклой за те месяцы, пока Илья ее не видел. Никогда не отличалась живостью, резвостью, не хохотала, любила играть одна, часто сидела в гараже в Филке, включив фонарик (зажигать подсветку в салоне ей не разрешали, чтобы не разряжался аккумулятор). Она походила на Валю и этим была еще дороже Илье, и в то же время… Когда ты такая в десять-двенадцать лет, это может даже умилять, но, если останешься тихой и простой навсегда – за тебя страшно. Как проживешь, как устроишься в этом мире?.. И с учебой в школе неважно, учителя говорят, что плохо запоминает, долго вникает, соображает, инициативы ноль – руку ни за что не поднимет.
Подобных Илья встречал всё больше. Где-то вычитал – они рождаются такими потому, что матери во времени беременности пили антибиотики, и что-то важное в плоде от этого меняется.
Но вряд ли дело в антибиотиках. Скорее всего, природа всегда создавала более или менее равными частями и активных, и спокойных, и простых, вот только в последнее время тихие, простые стали слишком выделяться: жизнь ускоряется, усложняется, всё спешит, бурлит, а они – растерянно замерли. Чтобы что-то сделать, чего-то добиться, необходимо активничать, тянуть руки, а они – жмутся, руки прячут… Они не для бурления созданы.
Вот в древности брали в воины не всех подряд юношей, а только тех, кто выделялся, имел к этому склонность, и учеными старались сделать не каждого; не все девушки становились торговками, горничными, а из знатных – светскими львицами… Кто-то землю пахал и находил в этом счастье, кувшины лепил, кто-то за пяльцами сидел, белье стирал, еду готовил, книги читал в уединении… А теперь всех под одно, и если отличаешься – дебил, умственно отсталый…
Но, может, их Настя не от природы тихая. Скорее всего, видит, что незачем рвать удила. Вот брат, почти отличник в школе, увлекавшийся чтением, науками, теперь мучается со своей учебой и родителей мучает. И решила совсем спрятаться в себе…
3
Один раз Илья летал на вертолете. Слава богу, не из-за срочной госпитализации или еще какой беды. Повод был радостный, праздничный: отмечали, скорее всего, Девятое мая, а может, какая-то предвыборная кампания проходила… В общем, ребятишек сажали в вертолет и поднимали в воздух, на несколько минут зависали над поселком.
Именно тогда ему, примерно десятилетнему, и открылось, что такое родина. Конечно, он до этого понимал, что живет в России, а в России есть Сибирь, в Сибири их область, совсем небольшая на карте, а в их области – Кобальтогорск. Он отмечен только на подробных картах – самый мелкий кружочек, обозначающий населенные пункты с численностью менее десяти тысяч жителей. Таких кружочков в их области – два десятка, и в одном живет он, Илья Погудин.
Это было понятно, как и то, что где-то есть белые медведи, где-то стоэтажные дома, а где-то острова, на которых до сих пор живут люди каменного века. Илья знал до вертолета несколько улиц, площадь, тайгу, быструю речку Огнёвку, вернее, малые ее отрезки – река петляла, извивалась, – горы, поляны. Но все это он видел с высоты своего роста или из окон бабушкиной квартиры, а теперь смотрел сверху и далеко-далеко. И сказал: «Родина!» Сказал громко, четко, как говорят учителя, чтобы ученики запоминали надолго. Его не услышали – вертолет стрекотал и завывал оглушительно, так что Илья и сам не услышал своего голоса. Не услышал ушами, а душой – да.
За мутноватым кругляшом иллюминатора была видна сотня зданий. Вот по краю четырехэтажки, вот двухэтажные бараки, обитые вагонкой и раскрашенные в разные цвета. Вот центр поселка с площадью, универмагом, зданием администрации, памятником Ленину. А вот их школа, ее салатовые стены. Стройные ряды коттеджей, в одном из которых – отсюда не разобрать в каком – живет их семья.
Вокруг тайга с сероватыми пятнами рудников. Комбинат. Черные овалы хвостохранилищ, к которым взрослые запрещают ходить строго-настрого. Лента речки. И глядя на нее отсюда, Илья понял, почему она называется Огнёвка – речка была не голубой, а оранжевой. Позже он узнает – это из-за того, что в воде много железа, никеля, меди. Не так много, чтобы удивляться этому, стоя на берегу, – ну слегка рыжеватая и камни в основном кирпичного цвета; с высоты же Огнёвка была действительно словно огненной и на перекатах вспыхивала настоящим пламенем. Удивляло другое – как люди, лет двести назад дававшие названия речкам, логам, горам, полянам в этих местах, могли знать, что сверху именно эта речка выглядит как поток огня?..
С западной стороны тайга вдали сменяется степью, с восточной взбирается на Ханский хребет. В поселке давно жара, а в логах и распадках хребта сохранился снег – белые полосы похожи на корневую систему из учебника биологии. Внизу ниточки, а чем выше, тем толще. И на макушках гор лежат снежные шапки. Они сойдут в начале июля, а в середине августа появятся снова…
Илья никогда не был на море, но Ханский хребет напоминает ему волну цунами. Застывшую волну. Застывшую если не навсегда, то на многие тысячи лет.
Еще видит он из вертолета серую полосу асфальта. Это дорога в ближайший к ним город. Дед брал его туда несколько раз, да и на автобусе ездили. Большой, по сравнению с их Кобальтогорском, шумный – Илье не понравился.
А вот коричневатые тропки меж деревьями. Отсюда они тропки, на самом же деле – проселочные дороги на рудники и в глубь тайги. Сейчас по одному из этих проселков ползет Филка, на заднем сиденье которой двадцатилетний Илья.
Он, по сути, все такой же, каким был тогда, лет десять назад. Не чувствует себя взрослым. Перетек из школы в университет, пытается зарабатывать в выходные и после пар, а то и вместо, но удается нечасто. Предлагают раздавать листовки и флаеры в людных местах. От этого приходится отказываться. Во-первых, платят копейки, а времени на раздачу сотни штук уходит три-четыре часа – люди отшатываются от протянутых листочков, как от заразы, еще и наорут: «Чего суешь?!» Ну взяли бы и бросили в ближайшую урну… Во-вторых, чтобы раздавать, нужно ехать в центр города, а студгородок находится от него в двадцати километрах. Без малого час туда на электричке или автобусе, час – обратно.
Построили студгородок в шестидесятые годы. Он до сих пор свежий, ухоженный. В центре корпуса университета, Дом ученых, а вокруг, среди лиственниц, – общежития. Вообще-то рай для учебы, занятия наукой. Никакой суеты, ничего вроде бы не отвлекает. Тишина, покой, благотворная сосредоточенность.
Но это только на первый взгляд – на самом деле в воздухе дрожит напряжение, ощутимо покалывает электричество. Большинство студентов и преподавателей постоянно думают, как бы им подработать. А если и не думают, то все равно этот груз – нехватка денег – гнетет ежесекундно. Слушаешь лекции, а внутри давит, давит, и чувствуешь, что то же самое давит и лектора. И струйка знаний, которая должна бы свободно литься от одного к другим, наталкивается на невидимую, но явно ощущаемую преграду. Она, струйка эта, конечно, находит выход, хотя становится уже не такой свободной, живой, теплой. Вливается в тебя уже как бы насильно. И задаешься вопросом: «Зачем мне такие знания? Мне нужны другие – как денег заработать».
Разум сопротивляется: «Нужны, нужны, пригодятся», а что-то сильнее разума – отпихивается.
Желания и смысла учиться нет никакого, но надо. Иначе родители, он чувствует это, потеряют цель в жизни. А цель у них – чтобы сын получил диплом о высшем образовании, а потом нашел надежную работу…
Колеи проселка глубокие, и, чтобы Филка не села на брюхо, папа едет меж ними. Наверное, весной, по распутице, прошли грузовики, разбили дорогу… В последнее время у них тут частенько появляются «Уралы», КамАЗы, забираются глубоко в тайгу. Одни говорят, что ссыпают разные токсичные отходы, другие – что, наоборот, вывозят или укрепляют могильники.
Думать об этом не хочется – Илья с детства слышит о том, что у них тут повсюду радиация, что в Огнёвке не водится рыба, а когда-то кишело, только успевай мушку бросать, что это преступление – не бежать отсюда, не увозить детей.
Да и не только слышит. То в одной семье, то в другой случается беда – коровы или телята отбиваются от стада, забредают к хвостохранилищам, то ли пьют оттуда ядовитую воду, то ли еще что, и на другой день у них начинается понос, и они умирают. Умирают медленно, мучительно, с жутким ревом и судорогами. Случается, пастухов бьют за недогляд. Вернее, одни бьют, а другие защищают – в пастухи идут неохотно, нужно уговаривать мужиков, постоянно повышать им плату.
– А, тут ведь новость, – повернулась мама, – Колька с армии вернулся!
– Да? – Илья сделал вид, что удивился. Вернее, удивился по-настоящему, но не сразу выпутался из мыслей; потом уж, через минуту, дошло. – И как он? Давно?
– Ну, недели две назад. Сначала гуляли так, аж на всю улицу радость, а тут встретила – кислый, морщится…
Колька Завьялов – Колян, Колямба, Завьялыч – был его одноклассником. Но это так, формально, а по-настоящему – больше чем другом. Вот многие парни очень быстро начинают называть друг друга братьями, потом так же быстро ссорятся и становятся врагами. Илья с Колькой братьями друг друга не называли, хотя вполне могли бы. И никакие ссоры их братства не разрушили бы.
Разрушала постепенно разлука. Росли вместе с детского сада, а после девятого класса Колька уехал в город, поступил в строительный колледж. Встречались с тех пор во время каникул да иногда в выходные, когда он, соскучившись, приезжал домой на субботу-воскресенье. Про город говорил неохотно, на вопросы об учебе отмахивался и морщился. Да, это была Колькина привычка – морщиться. Все лицо его мгновенно превращалось в скопище бороздок и складок, если спрашивали о чем-нибудь неприятном.
Потом Илья поступил в универ, встречи стали еще реже. После колледжа Колька с год прожил дома, а вернее, в основном в деревеньке Тальниковой, почти безлюдной, с трухлявыми засыпушками, которые когда-то были дачками кобальтогорцев. Большинство обладателей этих дачек уехали, остальные перестали за ними следить – в лучшем случае садили картошку, и Тальниковая почти слилась с тайгой – разве что деревца помельче да крапивы побольше.
В Тальниковой Колька прятался – очень не хотел идти в армию. В городе затеряться не получилось, жениться и наделать детей – тоже, работы нормальной не нашел, пришлось жить в более-менее крепком, со стеклами и исправной печью домике.
Иногда наведывался домой и однажды столкнулся с участковым, и после разговора с ним стал другим человеком. Точнее, переменил отношение к службе.
«Сейчас без военника никуда, – доказывал сначала родителям, а потом знакомым, да так убедительно, что все невольно кивали. – На работу не берут, везде военник требуют. Что, до двадцати семи бегать? Да и посадить могут – теперь с этим строго. А служба-то – всего год, и дедовщины теперь нет почти, и войн особых. Пойду. Что я, не пацан, что ли?»
Как раз был весенний призыв, участковый принес очередную повестку. Колька расписался, собрал сумку, попрощался с родней – отец у него хотя сам и врач, но больной совсем, мама какая-то давно уставшая, равнодушная – и сел в автобус.
Не удивились, узнав, что Кольку призвали хоть и в мотострелковые войска, но определили в строительный отряд: что ж, в соответствии с дипломом. Волновались, но Колька говорил по телефону бодро, присылал фотки – какую они красивую разряжалку для автоматов поклали из белого и красного кирпича, как выложили новый поребрик, отремонтировали курилку – беседка дворянская стала, а не курилка…
В последние месяца два Илье он звонить перестал, а у Ильи как раз началась подготовка к сессии, да и Колька далеко не всегда мог разговаривать… «Блин, надо было хоть эсэмэс посылать», – жалел сейчас, и в душе густел стыд, что бросил друга в самый, как говорят, трудный период службы – перед дембелем.
– Приедем, – сказал маме, – схожу. Год с лишним не виделись.
– Сходи-сходи. Узнаешь заодно, чего морщится.
Дорога стала ровнее, деревья расступились – машина въезжала в широкий распадок меж двух гор Ханского хребта, в одну из долин, которые у них тут называли Золотыми. Золотые долины.
Когда появилось такое название, никто, наверное, теперь не знал и не помнил. И почему именно Золотые – тоже. Может, когда-то в ручьях, текущих по дну долин, мыли золото, а может, из-за того, опять же, что камешки на их дне были в основном рыжеватого цвета. Сейчас же Золотыми долины считались из-за их щедрости на грибы и ягоды. Вдоль ручьев росли смородина и облепиха, чуть дальше – жимолость и голубика, на полянках – земляника, а в тени – под сосняком и листвяком – брусника, черника, маслята, грузди, рыжики, обабки. Безлесые склоны были богаты клубникой. Иногда так богаты, что машина, проезжая по такому склону, оставляла ярко-красные, словно бы кровавые полосы.
Сейчас, в конце июня, ручей стал узеньким, смирным, но отшлифованные валуны по его краям, наносы сучьев, а то и огромные стволы с содранной корой показывали, что во время таяния снега на вершинах ручей становился могучим и свирепым.
Таких долин здесь было с десяток, но не во все можно проехать на машине, тем более на их старенькой, с низкой посадкой Филке.
Папа постарался забраться как можно выше, но вот раз, потом другой днище шоркнуло о камни. Мама забеспокоилась:
– Хватит, наверно? Пешком пройдем.
И папа послушно съехал с проселка на первый же пятачок. Заглушил мотор…
Илья не очень ловко выбрался наружу – в последнее время ездил хоть и редко, но всё на иномарках или на наших, но сделанных под иномарки. После них жигуль казался тесным, неудобным… Выпрямился, потянулся, огляделся. В такие минуты чувствовал очень сильное волнение от ожидания необыкновенного, радостного, того, что изменит жизнь семьи. Вот сейчас ступит в тайгу и обнаружит сумку с деньгами – толстые пачки, стянутые бумажными полосками, как в фильмах, или спустится к ручью, а там лежит золотой самородок килограммов на десять… Посмеивался над этими своими мыслями, но подолгу просиживал в интернете и за книгами, стоял у витрин в геологическом музее, чтоб запомнить, как выглядит самородное золото, серебро, платина и не пропустить, если что.
– Ну, глянем, как оно, – приподнято выдохнул папа; шагнул, нагнулся, сорвал с земли длинный лист на красноватом снизу стебле. Пожевал. – А черемша-то еще ничего, хоть и зацветает. Мы вчера забыли сказать – на три с лишним тысячи ее продали.
– В городе? – уточнил Илья.
– Конечно. Тут-то кто купит…
– И за сколько раз?
– Четыре.
Илья подсчитал в уме, сколько одного бензина затратили на эти поездки сто километров туда, сто обратно – не очень-то много и остаться должно от этих трех с лишним… Мама, будто угадав его мысли, скороговоркой уточнила:
