Избранные проекты мира: строительство руин. Руководство для чайников. Книга 1

Третье. Уже по самому определению «сверхчеловек» стада Фройда – туфталогия, бессмысленная смесь понятий.

Четвертое. «Сверхчеловек» Ницше был обязан обстоятельствами демонстрировать своим интеллектом неслыханную мощь. У «сверхчеловека» Фройда интеллект даже не предполагался.

Пятое. Фройд просто оправдывается.

Шестое. Здесь уже недопустимое – слабость.

Седьмое и Главное. Бесценное, уникальное свойство, на которое должен был опираться «сверхчеловек» Ницше, – это необыкновенная, ни с чем не сравнимая степень личной свободы. Жизнь на самом краю. Откуда бы ей взяться у Фройда и его продукта стада, который был его неотъемлемой производной и который ничего без стада не стоил?

Восьмое. Здесь попросту грязный опыт осторожнейшей критики: Фройд прекрасно сознает, что как аналитик-философ в сравнении с Ницше он – всего лишь хорошо эрудированное недоразумение. За пределами того, что уже сказано, он способен сказать совсем немного нового. И потому остается только, сокрушаясь в своем сердце по поводу собственной ущербности, исподтишка пытаться кусать за пятки то, чего не достать и что не может ответить, сетуя насчет общей зелености винограда. Жаль, что сам Ницше уже не мог ответить. Но вот счел бы нужным он ответить?..

Мне, как всегда, когда в конце концов удавалось оформить в законченный образ скользкую мысль, становилось свободно дышать. Я пожалел, что под рукой не было карандаша запечатлеть смертельную битву на вершине моего Эвереста с праздным скепсисом аборигенов, избалованных теплым климатом. Так легко я говорил не всегда. Юсо морщил нос. Сидни чему-то улыбалась.

– Я что-то не совсем поняла насчет этого «сверхчеловека». Так он больше человек – или скорее «мертв», чем «жив»?

– А и никто не понимает, – ответил я, кусая персик. – Иначе бы о нем так быстро все не забыли. Здесь всё дело в системах ценностей. Стоит их изменить, и мир запросто может оказаться на краю катастрофы.

Нарисуйте себе две любые картинки природы. В графической программе Photoshop из них легко сделать одну: обе естественно перетекают одна в другую, как стороны целого законченного мира. Потом представьте, что таких миров не один, а, скажем, одиннадцать – по количеству измерений, предсказанных в остальной Вселенной.

Представьте, что тот обозримый мир, который нас сейчас окружает и который все привыкли считать единственно возможным, на самом деле во Вселенной – исключение? Потом представьте, что тот, другой мир для кого-то и есть норма. Не этот, а именно тот. Вот, на ваш взгляд, с точки зрения этого мира, можно ли было такую аномалию определить человеком? И был бы он в восприятии этого мира вполне нормален? Представьте, на сколько бы его жизненных запасов хватило, попытайся он, следуя местной системе ценностей, охватить гуманизмом и любовью их все, все те миры, все те измерения, в которых он даже едва ориентируется, как кошка в мешке?

Юсо сморщился, как при виде последнего счета, который получил на заказ местной рыбы. На Сидни он больше не смотрел.

– Ты же не пытаешься намеренно меня запутать? Это было бы нечестно. Ладно, – сказал он. – Ты так удачно уходишь от прямых вопросов, что всем остается только идти работать. Ну, а все-таки? В принципе существует ли возможность договориться со «сверхчеловеком»?

Я сказал, глядя поверх голов аудитории:

– По сути, ни одно имя не может считаться достаточно знаменитым, если оно не обрастает легендами. Но вот какое дело. Все всегда знали и знают, что нужно и чего ждет любая девушка. Это, конечно, горячий, жаркий секс. И все знают, что нужно мужчинам. Это, конечно, женитьба и долгие, счастливые годы совместной жизни…

– Вы ничего не перепутали? – озадаченно спросила Сидни. Но меня уже было трудно остановить. Я снова был на крыле.

– Не перебивайте меня, – сказал я строго. – Вы меня сейчас собьете, и я потом не найду, с чего начал. У меня в детстве были симптомы аутизма, потом синдрома дефицита внимания. Я даже уверен, что меня в свое время забыли проверить на гиперактивность. Нам, аутистам, всегда было трудно понимать вас, обычных, нормальных людей…

– Ну-ка, ну-ка? – оживленно попросил Тур-Хайами, впервые с интересом глядя на меня снизу вверх бессовестными глазами и начиная ерзать нижней частью, устраиваясь удобнее. – Это снова что-то новое. Это всем будет интересно послушать. Я этого раньше что-то не слышал.

– Вы спросите, какая связь между сверхчеловеком, девушками и долгой счастливой жизнью? Мой ответ вас удивит. Никакой. Есть мнение, что два разумных человека всегда сумеют договориться. Но есть ли возможность договориться там, один из которых несоизмеримо разумнее другого?

Юсо разочарованно смотрел, как Сидни берет со стола еще одну ягодку. Сидни с иронией улыбалась, думая о чем-то своем.

– Я вот давеча говорю одной красотке, – задумчиво произнес Юсо. – Я хочу нежности, а у тебя только один секс на уме…

– Скажем, сколько-то там тысяч лет назад на одном богами забытом острове некая дамочка по имени Сапфо, достаточно обеспеченная папой и мамой, чтобы не думать о тарелке, всерьез задается вопросом, чем бы себя занять, когда у тебя есть ну абсолютно все? И тогда перед ней во весь рост встает краеугольный вопрос Истории Миров: «Чего хотеть?» Говоря еще более простым языком, чего ей хочется?

И вот она создает кружок «Умелые ручки» для юных леди, целиком сосредоточив все свое миросозерцание, мировоззрение и смысл жизни вокруг своей одной эрогенной точки, построив на ней всю философскую систему, которую мог вместить ее скромный мозг. И немедленно остается в истории тысячелетий. Но остается она там не турбошлюхой, которую насмерть замкнуло на одном, – ни в коем случае. Она остается поэтессой, работы которой «утеряны»…

Мне снова пришло в голову, что стоит только мне начать говорить, как все начинают молчать, вроде и рот никому не закрываю. Всё, что я когда-либо говорил, было всегда приглашением к столкновению. Я обожал поединки любого рода, в том числе, поединки софистики. Они держали мышцы ума в страхе.

– Господи, – произнес Тур-Хайами. – Как же сложно всё стало в мире официантов.

Он добавил что-то еще, что-то на своем местном наречии, но не стал развивать тему. А я подумал, что обладать способностями абсолютно к чему бы то ни было совсем не такое большое удовольствие, когда ими не обладают другие. Всю свою жизнь я искал собрата по счастью, но так и не нашел. Я никогда не считал себя тем, кто имел какое-то отношение к философии. Я даже не был тем, кто имел о ней представление. Встречавшиеся мне раньше легкие на язык экспонаты так гордились своим умением похоронить под обломками абстрактных понятий оппонента, что относили это к атрибутам острого ума: когда природа наградила тебя узкой грудью и пожизненно дряблыми мышцами, это единственный способ увидеть себя выше мира, сияющего здоровьем. Это был их способ убеждать его, что они нужнее. Но всё это было не то. Меня только поразил сам способ, каким проходят тропу своей жизни: как движение меча в кен-до, ни одно положение в котором не является лишним и каждое остается единственно возможным. Для меня это был способ оставаться самим собой.

Я слышал, что чтобы быть философом, нужен врожденный талант. Как к математике. Понятно, что радует это далеко не всех. «Поиск наилучшего положения вещей» на деле презумпция совсем немногих. Наверное, это объяснят наличие на кафедрах философии такого числа болванов. И почему столько мутных взглядов, как только сюжет выходит за пределы орбитального сближения самца и самки.

– Вы неплохо подготовились.

Сидни вежливо слушала.

Взгляд был теплым, но там было что-то еще. Что-то такое, что мне очень не понравилось. Как рисунок-аллюзия, когда одна и та же комбинация линий на листке предлагает зонтик, а на деле оказывается чем-то другим – в зависимости от угла зрения.

– У меня было время. – Я тоже улыбнулся.

Я знал этот прием: когда неотразимая девушка всю дорогу молчит, она становится исключительно загадочной. И все девушки его знали. Я, специалист по юбкам, был невозмутим и спокоен. Но там было что-то другое.

Я так и не понял, что это было, и в любой иной ситуации ни за что бы не прошел мимо, но Юсо уже ерзал, прикидывая, с какой стороны побольнее ударить. Мне вдруг стало легко и свободно. Я давно не выступал перед такой благодарной аудиторией.

– После долгого и утомительного турне по Европе Чарли Чаплин, бабник столетия, гонявшийся исключительно за юбками много моложе него, останавливается в каком-то дорогом отеле. В фойе у конторки только метрдотель и в коридорах больше никого. Чарли Чаплин открывает гостевую книгу и достает ручку.

«Когда планируете нас покинуть?» – спрашивает метрдотель.

«Когда трахну весь обслуживающий персонал», – честно отвечает Чаплин и пишет в графе «постоялец»: «Мистер Засунец».

Метрдотель, краем глаза заглянув в графу постояльцев, на секунду задумывается и говорит…

В этот самый момент на выходе появился Хуанита.

Одного взгляда в ту сторону хватало, чтобы понять, что он не в настроении. Вообще, заставить его пойти с нарезки было нетрудно, достаточно только одного пристального взгляда кого-то из беспечных отдыхающих прямо ему в глаза. На континенте таких называют «взрывной». На самом деле он мог быть и верхом сдержанности, и верхом самоконтроля – именно в силу знания такой особенности своего характера. Но тут было что-то другое.

«Там тебя спрашивают», – бросил он, ни к кому конкретно не обращаясь, и это тоже было что-то новое. Я с удивлением понял, что слова были обращены ко мне. Я знал, что спрашивать меня здесь некому. Абсолютно.

– Кто спрашивает? – спросил я, искренне изображая на лице неожиданную встречу в темноте с подушкой.

– Да, – сказал он, садясь на мое место и по-прежнему ни на кого не глядя. – Не забудь спросить у него водительские права. И сколько ему лет.

Я стоял, всем своим видом показывая, насколько неуместны именно сейчас и именно в эту минуту какие бы то ни было посетители со своим аппетитом.

– Почему именно я? – Я все еще не мог поверить, что вот сейчас, в эту минуту все придется бросить и куда-то идти.

– Не знаю. Просили пригласить тебя.

– Ничего себе. – Я все еще всеми мыслями стоял в носках Чарли Чаплина. – Так и сказали?

– Вот у него и спросишь, – без перехода вдруг взъелся Хуанита. Он уже твердо сидел на моем стуле и вынуть его оттуда теперь можно было только вместе со столом. Он был бледен.

Я еще на расстоянии понял, кто это. У меня как у продукта борьбы за выживание есть определенные достоинства, но среди них имелось одно, которое не раз и не два спасало мне жизнь.

Это легкость на подъем. Она касалась не только инерции перемещений в физическом пространстве.

Дело в том, что я, по-видимому, начисто лишен обычной инерции мышления, так свойственной простым, нормальным, обычным людям. В голове у меня давно образовался какой-то маленький предохранитель безопасности, который практически все время спал, но который даже в состоянии латентного сна продолжал работать на автопилоте. И когда окружающая реальность предлагала уравнение и исход, мало вписывающийся в ритм прошлой жизни, тот самый предохранитель немедленно брал этот исход именно как наиболее вероятный, каким бы невероятным он ни был, а я исходил из того, что прав как раз он, чтобы уже потом, в более домашней и располагающей обстановке разбираться и заниматься анализом того, так ли уж эксцессы были необходимы и каким параноиком я выглядел. Где-то глубоко на дне сознания я давно ждал этого посетителя. И всеми силами отталкивался от мысли, что будет потом.

И еще на подходе к столику, за которым сидела абсолютно незнакомая фигура, я подумал, что, скорее всего, пережить этот день мне не удастся. С посетителем я никогда раньше не встречался, но уже знал, что другой столик у меня за спиной и вообще все остальное – лишь предыстория к этой минуте. И ничто уже не вернуть назад.

Неимоверно долговязая фигура, сидя, сгорбившись, в дальнем углу так, словно сидела тут всегда, сухим надтреснутым голосом произнесла без всякого перехода:

– Вот хороший вопрос: если человек, по всем известным и принятым понятиям нехороший, делает свою нехорошую работу, но делает он ее хорошо, то не делает ли это его в определенном смысле хорошим?

Посетитель смотрел на меня пустыми глазницами без всякого интереса и выражения, как смотрят на предмет обихода, бесполезность которого никогда не вызывала сомнения. Вот эта уверенность до такой степени сквозила в ауре посетителя, что в голове у меня невольно пошли с насиженных мест какие-то заржавевшие механизмы, которыми думают, и я моментально почувствовал себя у стола экзаменатора с билетом на руках.

Мне понадобилось какое-то время, чтобы заставить себя принять ситуацию такой, как она есть. И еще какое-то время понадобилось, чтобы принудить себя задать себе другой вопрос, от которого, возможно, зависело многое: кого он имел в виду? Меня конкретно – или кого-то вообще, так сказать, используя сюжет как преамбулу в ритуале? Ошибиться было нельзя.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Франс де Вааль. Истоки морали. В поисках человеческого у приматов.