скачать книгу бесплатно
* * *
Царевич Эрелис, третий наследник Андархайны, задумчиво рассматривал резьбу на каменных стенах. Чертог, который торжественная речь именовала Правомерной Палатой, а непочтительное просторечье – судебней, воздвигли очень давно. При Гедахе Четвёртом. Хоромина была частью врезана в тело скалы, частью простиралась открытым небу раскатом. Здесь обитала правда царских законов, жившая в согласии с Правдой Богов. Каменный зев Палаты, обращённый к юго-востоку, венчала надпись: «Царю правда первый слуга». В прежние времена судилище разрешалось творить лишь с рассвета и до полудня: пока внутрь глядело солнце. Теперь в Палате даже днём зажигали светильники. Конечно, заправленные самым тонким маслом, чтобы не портить копотью драгоценной резьбы.
Стены и потолок судебни сплошь покрывал хитроумный узор. Куда ни глянь, тянулись изваянные в камне верёвки. Толстые канаты и тонкие бичевы. Где свободные, где стянутые узлами. Одни перево?и глядели тугими и неприступными, другие, наоборот, были распущены, разрешены, готовы распасться. Творцы Палаты имели в виду ловчую сеть законов: виновных повяжет, невинных – освободит. Поговаривали даже, будто здесь содержалась полная роспись заповедей исконной Правды, но как её прочесть – никто теперь в точности не ведал. Каменотёсы и кожемяки, глухие к величию старины, чаще сравнивали закон с липкими паутинами: муха увязнет, шмель вырвется.
Эрелис жил в Выскиреге уже скоро год. Он часто ходил наблюдать суд и расправу. Душа не лежала, но куда денешься? Царский венец Андархайны не зря зовут Справедливым. Вот и гляди, шегардайский наследник, как делят несколько пядей тёплой стены, оспаривают украденное бельё, ложатся под кнут из-за передвинутого колышка на береговой меже.
Сегодня тенёта законов сотрясали крыльями сразу два могучих шмеля. Народу на раскате собралось заметно больше обычного. И во главе суда сидел не какой-нибудь скромный сановник. Сегодня рядил и приговаривал сам владыка Хадуг, второй сын державы.
– Смотри внимательней, государь, – шепнул Невлин, по обыкновению стоявший за плечом у воспитанника. – Сегодня тебе надлежит многому научиться!
Эрелис вздохнул, давя тёмную тоску. Чему другому, а терпению он сегодня обучится наверняка. Пальцы двигались сами собой, перебирая облачно-серую шелковистую шёрстку. Любимица, безразличная к людским страстям, щурила сапфировые глаза. Иногда Эрелису хотелось поменяться с кошкой местами.
Невлин шепнул ещё:
– Скоро ты сам начнёшь творить суд, государь. Перенимай же искусство взывать к познаниям райцы, чтобы каждое слово решения шло об руку со словом закона!
Тёплый охабень владыки искрился старинной парчой, стекая с престола тысячей золотых складок. У Хадуга было сурово-красивое, худое лицо, исполненное царской породы. Вот он повёл бровью, кивнул законознателю. Советник-ра?йца, скромно стоявший у ступеней престола, отдал разрешение дальше – правителю судебного обряда. И уж тот громыхнул увитым бубенцами жезлом:
– Кланяйтесь четвёртому сыну Андархайны! Поборнику доблести, осрамителю нечестия, Мечу Державы, царевичу Гайдияру!
Обрядоправитель Фи?рин, с его голосом, достойным полководца или жреца, был плюгавой спицей в колесе власти, но полагал, что без него это колесо лишилось бы вращения. Острые на язык горожане давно переиначили его имя, заглазно прозвав жезленика Пы?рином. Набатные отзвуки ещё гудели в Палате, когда по влажному камню прошлёпали толстые кожаные подошвы. Люди раздались улицей – во главе десятка порядчиков вошёл Гайдияр. Воевода городской расправы. Статный, широкоплечий, в красно-белом плаще. С пернатым шлемом на руке, при мече и кольчуге.
Он отдал Хадугу короткий воинский поклон:
– Яви правый суд, государь! К твоей заступе прибегаю! Взывает кровь неотмщённая!..
…Кто бы мог ждать, что самый первый ответ на это возглашенье раздастся извне. Громкое, непристойное «Ау-у-у!..» кота, алчущего подруги. Прозвучало так кстати, что народ не удержался от смешков.
Томная красавица на хозяйских коленях встрепенулась, издала ответный призыв и… выставила огузье, обратив его прямо на Гайдияра. Смущённый Эрелис торопливо подхватил кошку.
Взгляд великого порядчика быстро стёр с лиц ухмылки. Вновь стало слышно, как с чела судебни падали капли. Речи Гайдияра нечасто раздавались в Палате, разве что брань, если недовольные начинали буянить. А уж с места истца этот голос не звучал доселе ни разу.
– Кто посмел обидеть тебя, младший брат? – пытаясь не шепелявить, спросил царевич Хадуг.
Прежде Беды он числился шестым в лествице и всю жизнь праздновал, не помышляя о троне. Он сидел нахохлившись, расписным веером прикрывал рот, лишённый двух передних зубов.
Гайдияр зычно ответил:
– Вот злодей! На нём кровь твоего слуги, моего отрока!
Воины расступились. Бросили на гладкие плиты крепко связанного человека. Лохматого, ободранного, избитого – поди пойми, стар или молод. Он завозился, пытаясь хоть повернуться. Его взяли за ворот тельницы, лоскут остался в руке. Ругнулись, подняли за верёвки, поставили, шаткого, на колени. Злодей приподнял лицо, сплошь в кровавой коросте, глянул одним глазом: второй безнадёжно заплыл. Вздохнул, облизнул разбитые губы, грустно уставился в пол.
Райца владыки подошёл к вязню, тяжело опёрся на палку:
– Чей будешь, шатун?
Русая голова шевельнулась.
– Утешкой… рекусь… сыном Скалиным.
На раскате, где моросил дождь, произошло движение. Всхлипнул женский голос, повелительно и недовольно буркнул мужской. И вновь стало тихо, лишь непочтительно, гнусаво перекликались коты. Кто-то шикнул, покатился пущенный камень.
Райца посмотрел на владыку, кивнул обрядоправителю. Тот напырился, приподнялся на носки, ударил жезлом:
– Левашника Кокуру Скало сюда!
Толпа опять раздалась. Ближе к свету придвинулся середович в хорошем суконнике. Гневный, красный лицом. Следом семенила заплаканная жена. То тянулась вперёд, то пряталась за спину супруга. Молодой пасынок держался позади, торопливо сворачивал большую рогожу.
Вся семья повалилась на колени, земно кланяясь правящему царевичу Выскирега.
Хадуг милостиво кивнул:
– Встань, добрый Кокура. Мы привыкли похваливать твои лакомства и никак не чаяли увидеть тебя в этой палате… Что скажешь?
Мужчина послушно встал. Поклонился уже малым обычаем. Дородство мешало коснуться пола рукой, но шапка по камню всё же мазнула.
– Не вели казнить, праведный государь. Так скажу: за подворника этого я не ответен. Не знаю и знать его не хочу!
Вязень всхлипнул, качнулся. Женщина скорчилась на полу, еле слышно завыла.
Хадуг склонил голову на сторону:
– Ответчик иное бает. Сыном твоим сказывается.
Кокура твёрдо ответил:
– Мало ли кто кем сказывается, государь!
Люди сдержанно зашумели. Беда разметала немало знатных семей. В первые годы наследники сыскивались что ни день: вместо одного пропавшего по десятку. Ныне бесстыдный промысел почти прекратился, но, похоже, не насовсем.
Кокуру-лакомщика, прозванного завистниками Кока-с-соком, знал весь Выскирег. Какие постилы выходили из его печей! Толстые, взбитые, на яйцах, успевай пальцы облизывать! Третьего дня в сластную лавку явился чуженин, потребовал хозяина, объявился его сыном Утешкой.
– Счастье-то! – обрадовались жалостливые.
– Ещё один сынок самочинный, – усмехнулись неверчивые.
Кокура мнимого отпрыска не пустил дальше порога. Велел убираться, отколе пришёл. И теперь с твёрдостью повторил:
– Не прогневайся, твоя царская милость. Рожоное детище у меня Беда забрала. Приёмное, на радость воспитанное, за спиной стоит. Иных нету!
Эрелис приглядывался к лакомщице. Баба не поднималась с колен, не разгибала спины. Марала по полу расшитую кику, тихо постукивала кулачком. Хотела перечить мужу и не решалась. Эрелис отвёл глаза. Телесные кле?йма велись только в праведной семье. И то – до седьмых наследников, не далее. Откуда взять родовые улики сыну ремесленника? Ма?тежи – родинки приметные – показать?
Хадуг повернулся к воеводе порядчиков:
– А ты что скажешь нам, младший брат?
Гайдияру, прежде одиннадцатому в лествице, не досталось царского имени. Лишь храбрость и стать, достойные величия предков. Некоторое время назад на него возложили было надежду, стали выбирать тронное рекло… Эрелиса, так некстати обретённого, Гайдияр до сих пор считал самозванцем.
Он ответил по-воински немногословно:
– Что скажу, государь… Кровь невинная из земли вопиёт, жжёт руки злодейские!
Хадуг милостиво кивнул. Видоков было в достатке. Отвергнутый Утешка поплёлся заливать горе. На шум, сотрясавший кружало, примчались Гайдияровы молодцы. Бросились раскидывать свалку. Когда всё успокоилось, на полу остались лежать двое. Крепко ошеломлённый Утешка – и отрок в накидке порядчика. С Утешкиным поясным ножичком в горле.
– Мой щит носил, – сказал Гайдияр. – Моим чадом звался. Ради него справедливости доискаться хочу, родич и государь!
– Расправа на именитого хозяина поднялась, – тихо пересуживал народец.
– Порядчики против порядочного встают.
– Что-то будет!
Вдоль стены бочком пробрался седой, рассеянно улыбающийся человек.
– Утро доброе, Машка?ра, – приветствовали городского чудака выскирегцы. – Неужто до сих пор не нашёл?
Он развёл руками: пока не нашёл, но надежды не оставляю. Встал поближе к светильнику. Начал вглядываться в изва?янные узлы, отслеживать пальцем ход сплетавшихся ужищ. Про него тут же забыли.
– А ничего не будет. Откупится Кокура.
– Бездельное молвишь. От чего ему откупаться?
– Так вроде сын напрокудил…
– Сказал же, не ведает его и ведать не хочет!
Машкара вытащил из поясного кармашка непочатую це?ру. Принялся чертить по гладкому воску, срисовывать полюбившийся узел.
– К Утешке этому присмотреться бы. Вдруг правда сын.
– Ты, что ли, присматриваться собрался? Своих перечти!
– Мать спросили бы…
– Кокуре чужак без надобности. Помощника справного вы?холил, а это кто? Подворник и есть. Скита?ла бездельный. Только нажитое губить.
– Такого прими, а он лихой рукой…
Хадуг сел поудобнее. Взял кружку, окунул нос в завитки горячего пара…
В этот миг случилось непоправимое. С раската донёсся кошачий призыв, звеневший такой мощью и страстью, что наследница благородных кровей растеряла остатки достоинства. Вывернулась из-под хозяйской руки, только хвост мелькнул! Шастнула между сапогами порядчиков. Саданула когтями слишком проворную пятерню. Эрелис дёрнулся было с кресла, но жёсткие пальцы Невлина впились в плечо. Шегардайский царевич остался сидеть, красный, взмокший, пристыженный.
Ликующее многоголосое «Ау-у-у!» взорвалось драчливым бесчинием, укатилось за пределы раската…
Хадуг спрятал усмешку в вороте охабня. Кивнул райце. Советник подошёл, остановился против ответчика:
– Как очищаться будешь, безродный?
Вязень дёрнул спутанными руками, прошамкал:
– Не без роду я, добрый господин… в людях рекусь…
Царедворец, суровый, бесстрастный, покачал головой:
– Не о том спрашиваю. Как правиться будешь?
– Как берёста на огне, – зарычал Гайдияр.
Вязень, жалкий, втянул голову в плечи.
– Твой нож был?
– Мой, господин… а порезал не я! Не я!..
– Видали сиротку, – скривил губы четвёртый царевич. – Спьяну бить – удалец, самого побили – младенец безвинный!
Пламя светильников начало казаться Эрелису слишком ярким. Он сощурился, нашёл взглядом седовласого чудака. Любитель узлов пропускал накалённые голоса мимо ушей. Вглядывался, подправлял рисунок, снятый на церу…
Поговаривали, будто сплетения древней сети таили облыжный узел. В камне вырезать можно, а из верёвки не совьёшь. Кто сыщет его – поймёт великую тайну. Люди на годы увлекались поисками, отчаивались, сходили с ума. Машкара был из числа самых упорных.
Советник обернулся к судье, тяжело опёрся на палку.
– Государь, – начал он с поклоном. – Твой достойный брат уже взял на допрос всех бывших о ту пору в кружале. Я был бы рад огласить имя убийцы, но каждый из этих людей клялся именем Справедливо Казнящей, что видел очень немногое. Скажи нам, следует ли привести их на пытку для подтверждения клятв?
Народ зашумел.
– При Аодхе своих на дыбу не поднимали, чтоб пришлого обелить…
– При добром Аодхе, если правды не дознавались, самого убитого виноватили. Всё лучше, чем распря.
– Убиенный ведь сирота был? Вот и дело с концом.
– Сирота, сирота, а кому служил!
– Гайдияр не смирится…
– Теперь, значит, доброму человеку в кружале не погулять?
– Опять кого спьяну убьют, а притомных на пытку?
– Ответчика вздёрнуть да покрепче тряхнуть!
– Не убивал я, – потерянно бормотал вязень. – Не убивал…
Старик Невлин привстал со скамеечки, поставленной, ради уважения к его летам, за креслом Эрелиса.
– Если бы ответчик привёл родню, несущую честное имя, добрая слава семьи могла бы его защитить, – на ухо пояснил он царевичу. – Люди согласились бы, что от сына достойного отца стоит ждать правды. Увы, этому юноше нечем подтвердить ни своё родство, ни свою безвиновность.
