скачать книгу бесплатно
Офицер шел мимо десятков монголов, которые стояли на коленях на поляне, а гамины выгоняли скот – баранов, коней, коров. Два солдата затолкали Дариму в машину – старенький открытый «линкольн», – она крикнула людям, стоящим на коленях:
– Скажите Мунго, скорее скажите Мунго!
Офицер сел подле девушки, гамины – один за руль, другой на первое сиденье, и машина умчалась. А люди продолжали стоять на коленях, потому что пять кавалеристов пересчитывали скот, который потом они погнали следом за автомобилем.
ЖЕЛТАЯ, СОЛНЕЧНАЯ МОНГОЛЬСКАЯ СТЕПЬ. На многие километры растянулась армия Унгерна: пешие, конница, автомобили, артиллерия, обозы. Головной отряд состоял из шести всадников. Это барон Унгерн, его заместитель – бурят Ванданов и личная охрана.
– Где монастырь? – спросил барон одного из охранников.
Охранник оглядел небо и, прищурившись, кивнул головой на восток:
– Там.
Унгерн пустил коня. Свита – следом.
Монастырь старика настоятеля Дамба Доржи – маленький: всего двенадцать юрт.
В самой большой юрте старик молился. Он строго смотрел на изображение.
В юрту, осторожно ступая, зашли Унгерн и Ванданов. Охранники стали у входа, а старик продолжал молитву:
– Бог, помоги, спаси из тюрьмы твоего сына, императора нашего Богдо Гэгэна.
Загремела снова музыка, заухали барабаны, простонали флейты.
– Бог, вырви из темницы Хатан Батора Максаржава.
Снова загремела музыка, и снова заухали барабаны. Унгерн обернулся к Ванданову и тихо спросил:
– Кто такой Хатан Батор?
– Это военный министр монголов.
Старик-настоятель услыхал шепот у себя за спиной, обернулся и увидел высокого, молодого еще, рыжего, вислоусого, поджарого человека в монгольском халате, подпоясанного красным кушаком, с генеральскими русскими погонами и с крестом Владимира на остром кадыке.
– Что тебе? – спросил старик.
– Отец, я хочу принять твою веру, – сказал Унгерн, – я хочу принять желтую веру Будды.
– Приняв новую веру, ты предаешь старую.
– Старой больше нет. Ее продали большевикам евреи и банкиры.
– Ты говоришь слова, не понятные мне. Кто ты?
– Я Унгерн.
– Тот Унгерн, который хочет освободить нас от гаминов?
– Да, отец. Я ничего не хочу, кроме одного: прогнать гаминов, спасти императора, поставить границу на юге и севере…
– Какой ты примешь обет? Первый обет для начинающих лам – гынин. Ты должен не красть, не пить, не лгать, любить старцев, не убивать.
– Я должен убить и старца, если он враг мне. Мне и монголам.
– Приняв обет, ты волен его нарушить, а после обратить молитвы к Будде, и он простит тебя, если ты был прав в своем гневе.
– Тогда я приму самый трудный обет.
– Ты примешь обет «второго гициля»: не иметь женщину, всем говорить правду, воздерживаться от роскоши, спать три часа и есть один раз в день. Готов ли ты к этому?
– Готов.
– За что ты любишь нас, Унгерн?
– За то, что вы чтите бога и скорбите о вожде, который попран.
Старик улыбнулся какой-то непонятной, быстрой улыбкой и, хлопнув в ладоши, сказал:
– Придите все!
Из-за занавески в юрту вошли бритоголовые ламы. Они расселись на низеньких скамейках. Настоятель незаметно кивнул, и монахи запели молитву. Голоса их то сливались в один, то, распадаясь на восьмирегистровое многоголосье, звучали по нарастанию – мощному и трагическому: очень тихо, тихо, чуть громче, громко, очень громко, рев, тихое бормотанье, тишина.
Настоятель позвонил в колокольчик, вступила музыка: барабаны, дудки, флейты, трубы – грохот, мощь, сила, и снова тишина, и снова по нарастанию – шепот, песня, громкая песня, рев, молчание.
Настоятель подошел к Унгерну, положил ему руку на плечо. Барон опустился на колени.
– Говори вместе со мной святые слова пятизвучия жизни: ом мани пад ми хом.
– Ом мани пад ми хом, – певуче повторил Унгерн.
– Держи руки у лба щепотью покорности Будде, – шептал настоятель.
Ламы заревели молитву, запел Унгерн. Тишина. Грохот оркестра. Тишина.
– Теперь ты сын Будды, – сказал настоятель, – брат монголов.
Слезы полились по щекам Унгерна, морщины разгладились, лицо просветлело – тихое, только глаза сияют стальным, несколько истерическим высветом.
Ванданов, чуть улыбнувшись, сказал Унгерну:
– А вы боялись чего-то, барон…
Унгерн, продолжая улыбаться, покачал головой.
– Позови Оэна, – попросил настоятель служку. Снова запели монахи, и в юрту вошел прокаженный – рот в язвах, глаза слезятся, руки покрыты коричневой бугорчатой коростой.
– Он заболел проказой, когда его угнали к себе гамины, – сказал настоятель. – Он брат твой перед богом. Побратайся с ним, как сын Будды с сыном Будды.
Старик достал из-за пазухи тряпицу, развернул ее и протянул Унгерну серебряную пиалу. Мальчик-служка налил в пиалу чай. Старик Дамба Доржи, не отводя глаз от побелевшего лица Унгерна, отхлебнул глоток, передал пиалу прокаженному; отпил и тот, протянул пиалу барону. Тихо, тихо запели ламы, не спуская глаз с лица Унгерна. Барон прищурился – губы сжаты, уголки книзу, желваки вспухли, – взял пиалу, медленно поднес ее ко рту, резанул старика острым взглядом, сделал быстрый глоток и вернул пиалу Дамба Доржи. Тот тоже сделал глоток, только медленный. Поставил пиалу на пол и сказал:
– Он, – кивнул на прокаженного, – брат моего брата. А его брат – Хатан Батор Максаржав. Он сейчас в тюрьме. Освободи его, освободи императора – и твое имя станут повторять в молитвах.
Старик помолчал, раскурил свою маленькую трубочку, потом сказал:
– Покажи мне свои ладони!
Унгерн протянул настоятелю свои руки. Тот внимательно разглядывал линии жизни, воли и сердца и потом сказал:
– Тебя ждет счастье, сын мой, потому что именно сегодня ночью начинается праздник нашего мессии майдари – праздник веры.
ТЕМНЕЛО. Унгерн со свитой несся бешеным аллюром по степи. Вдруг он остановился.
– Водка есть?
Ванданов протянул штоф. Унгерн ополоснул горлышко, приник, пил жадно, полоскал рот, мыл водкой губы.
Лицо его морщилось гримасой брезгливости и ужаса, всего его трясло, и он беззвучно шептал:
– Ох, братья, ну, ждите, братья, желтые братья!
Потом он ударил себя кулаками по рту – в кровь. Сплюнул кровь, размазал ее по лицу, промыл раны водкой, хрипя что-то жуткое и бессловесное, а потом отшвырнул штоф и, обмякнув в седле, тронул коня иноходью.
ДОЛИНА была стиснута со всех сторон коричневыми бугорчатыми спинами гор. Здесь шел праздник мессии майдари: состязаются всадники, распластав коней по степи; соревнуются люди в стрельбе из лука: борются сильнейшие «орлы» – люди, унаследовавшие от дедов и прадедов великое искусство национальной монгольской борьбы.
И вдруг весь этот шум и гам праздника перекрыл длинный, протяжный рев трубы. Люди обернулись и увидели глашатая, который восклицал:
– Сегодня праздник для желтых монголов. Посланник северного брата Унгерн принял нашу веру и ведет войска, чтобы освободить нас от гаминов.
Ликовали люди, радовались.
И среди этого многоголосого, шумного веселья шел Мунго – известный по всей Монголии человек: разбойник не разбойник, анархист не анархист. А так – добрый малый. Живет себе один в горах, кобылиц доит, объезжает коней и охотится от зари до зари. Видно, как люди уважают его и чтят: вот он тронул рукой стрелка, и тот передал ему лук. И Мунго послал стрелу точно в красный центр мишени. То всаднику перед заездом подтянул подпругу – все принимали его с улыбкой и доброй уважительностью.
Мунго вошел в тесное кольцо зрителей, окруживших «орлов». В последней паре последнего тура двое борются: молодой и старик. Оба они сильны, даже, пожалуй, старый борец кажется мощнее и крепче – только кожа у него чуть дряблая, и виски изрезаны морщинами, и глаза все в мелкой сетке.
Борцы танцуют свой танец «орлов» вокруг своих секундантов. Секундант старика, то выкрикивая гортанным голосом, то переходя в плавную песню, возглашал:
– Великий борец Ванган не был побежден никем и никогда. Сила его рук, это сила его сердца, а сила его сердца, это мощь весенней Селенги. Пусть же молодой Лаусурен попробует сразиться с Селенгой, самой сильной рекой на земле, пусть!
Как только замолчал секундант Вангана, секундант молодого Лаусурена ответил ему:
– Лаусурен очень уважает великого борца Вангана, но если Ванган силен мудростью старости, то Лаусурен богат дерзостью молодости. Пусть же честный бой решит, за кем победа на земле – за молодостью или за старостью.
– Бойся, бойся, маленький Лаусурен! – кричит, поет, закатывает глаза секундант Вангана. – Бойся поражения и радуйся ему, потому что ты уже получил честь сражаться с великим.
– Жди, Ванган, – поет секундант Лаусурена, – жди боя!
Бросались друг на друга противники, и пот заливал их глаза, мышцы были напряжены – то они замирали античной бронзой, то переходили в яростное, стремительное движение.
Закурив трубочку, Мунго наблюдал за борьбой.
Бросил наконец Лаусурен старика Вангана. Танцует танец «орла», летает по кругу вокруг поверженного. А после Ванган понуро уходит с круга и люди смеются над ним, а молодого Лаусурена славят и кричат ему слова лести.
Мунго быстро разделся, вышел на середину круга и начал танцевать танец «орла». Тут секундант, что был с Ванганом, запел:
– Мунго Харцкай будет сражаться с молодым победителем, который слишком радуется победе над старым Ванганом!
Мунго кончил танцевать, обернулся на восток, поклонился людям. Потом поднял свою голову к нему и прошептал:
– Тебе, Дарима!
Мунго схватился с Лаусуреном и быстро, почти без труда, уложил его на обе лопатки. Яростно заулюлюкала толпа только что вознесенному Лаусурену, а Мунго подошел к Вангану и сказал:
– Я боролся с дерзостью, теперь я хочу сразиться с мудростью.
Красиво боролись Ванган и Мунго, красиво, точно артисты, кричали секунданты, подбадривая своих подопечных, прыгали вокруг них, хлопали ладонями по спинам, пели, кричали, шаманили.
– Подержись еще немного, старик, – шепнул Мунго Вангану, – еще чуть-чуть, а после я лягу. Когда силы кончатся – шепни.
– Они… уже… кончились…
Секундант Мунго, ликуя, кричал:
– Все видят силу и ловкость Мунго, пусть убедятся еще раз, – что нет в Монголии никого сильнее, чем он!
– Клади его, Мунго! – кричали зрители. – Старик кончился, – кричали они. – Он выдохся!
И вдруг – снова мертвая тишина: на земле лежал поверженным Мунго, a Ванган стоял над ним, протягивая ему обе руки. Он помог ему встать, из круга они вышли вместе, и тишина сменилась ревом восторга.
Ванган шепнул:
– Спасибо тебе, победитель. Я больше никогда не приду бороться.
А зрители неистовствовали:
– Слава Вангану непобедимому!
А Ванган шептал:
– Ты бы мог положить меня на первой минуте, Мунго.
А зрители кричали:
– Слава Вангану сильнейшему!
Маленькой точкой несется в горы всадник. Вот он все ближе, ближе, вот он спешился, вот он пробирается через кричащую, поющую, торгующую толпу. Это мальчик, лицо его заплакано – в копоти и кровоподтеках. Он продирается сквозь толпу, все время повторяя: «Мунго, Мунго, Мунго!» Он долго добирался к Мунго, который стоял в толпе, дернул его за рукав.
– Мунго, гамины увели Дариму!
