Аллегро с Дьяволом – II. Казань

Пастух красноречиво ударил кулаком об ладонь.

– Значит так. Трактор, Кузя, Скворец – вы будете втроем. Остальные девять как хотите – по одному, по трое или все сразу, дело ваше. Завалите меня – я сам за вас всех траншею углублю. Нет – пашете без базаров. Согласны или боитесь?

Пастух понимал, что рискует, но уж больно разозлился он на «дедов», и его понесло. В клубе, кроме дзюдо, они еще подпольно занимались запрещенным тогда каратэ. Он не сдавал на пояс, но сэнсей говорил, что сдать на черный для него не было бы проблемой. Тем не менее, он рисковал: все-таки это была не дворовая шпана, а десантники, отслужившие в Афгане, как и он, по полтора года. Как говорится, «Или грудь в крестах, или голова в кустах». Не в первый раз он рисковал и не в последний. По большому счету ему было все равно, чем это все кончится.

«Деды» с радостью согласились. А чем они рисковали? Они были абсолютно уверены в успехе и не сомневались, что им предстоит вволю повеселиться, когда самоуверенный сержант будет ковырять за них всех траншеи. А нет – так они ничего не теряли.

– Вот и прекрасно, раз согласны. Надеюсь, баб среди вас нет и все за свои слова отвечают. Правило простое: упал – за три секунды не поднялся – выбыл. Начнем.

Сначала Пастух вывел из строя Кузю и Скворца. С Трактором пришлось повозиться: тяжелый и не очень быстрый, он был все-таки довольно силен, и попасть под его удар значило уйти в кратковременный отпуск – поваляться минут пять на земле. При этом самого Трактора свалить было довольно хлопотно – он неплохо держал удар, и уже дважды упав на камни, не должен был подниматься – но ведь поднимался, черт эдакий. Быстрее, чем за три секунды поднимался. Аркадий и так был зол на него и поэтому, кажется, перестарался.

Когда Трактор попытался ударить его ногой, он перехватил ногу и сильно, до хруста вывернул ступню, и уже падавшему противнику от души врезал в нос. Собравшиеся «молодые» и «черпаки» с живым интересом наблюдали за «воспитательной работой». Дрался Пастух красиво, синтез дзюдо и каратэ давал прекрасные результаты. Пастух перехватил взгляд Наташи, которая откровенно любовалась им.

С остальными было проще, но нелегко. Когда Пастух раскидал последнюю четверку, у него наливался синяк под левым глазом, саднило содранное о камни плечо и болело правое ухо – это левша Куница постарался. Впрочем, у «дедов» украшений было больше. Никак не мог остановить кровь из носа Трактор – кажется, Пастух сломал его, и поделом. А вот то, что он заметно хромал – плохо: если вывих, то завтра будет лежать.

В принципе, на этом можно было закончить, но Аркадий вновь увидел, с какими глазами на него смотрела Наташа, и решил продолжить.

– Что, девочки, реванш не хотите взять? Еще под палатками углублять надо. Условия те же: вы все, я один, нападайте по сколько хотите. Проиграете – без базара копаете. Выиграете – я копаю один. Идет или слабо?

Перед смеющимися «молодыми» и «черпаками» «дедам» отступать было стыдно, лучше уж проиграть, получив парочку синяков, и они согласились.

– Товарищ сержант, вообще-то уже обед, чем вы там занимаетесь? – поинтересовался вышедший из палатки Мазуты Конюх.

Следом вылез недовольный Мазута, он проиграл серию партий в нарды и ему пришлось кукарекать.

– Отрабатываем приемы рукопашного боя, товарищ старший лейтенант.

– А после обеда нельзя было?

– После обеда тяжело. Сейчас, разрешите товарищ старший лейтенант, еще буквально пару минут, – попросил Пастух и, дождавшись кивка взводного, повернулся к «дедам»:

– Продолжим?

И карусель закрутилась вновь. Трактор не смог принять участие и превратился в зрителя. Малахов с Мазутой так же как все наблюдали за схваткой, стоя поодаль.

– А он здорово дерется, этот сержант. Как думаешь, ты его сможешь сделать, а, Малахов? – спросил с легкой издевкой раздосадованный поражением Мазута.

– Вряд ли. Он действительно силен, – несколько рассеянно ответил Малахов.

Он перехватил взгляд, каким смотрела Наташа на дерущегося Пастуха. «А ведь точно влюбилась». И сердце вновь резанула боль ревности. Слухи врали – Малахов совсем не тащил Наташу в Афганистан «чтобы вроде как избавиться».

Он увез ее домой, в Москву, и там без матери Наташа поддалась на уговоры и согласилась на аборт. «Дальние гарнизоны, перебои с водой, ты одна, я постоянно на службе, да как ты одна с маленьким ребенком? Давай потом, когда получу лет через пять капитана, заведем», – и т.д. и т.п.

Сделав аборт, Наташа полетела с ним в Ташкент, где он и сказал, что его направляют в Афганистан, надеясь, что Наташа вернется домой и все на этом кончится. Пара-тройка писем и – «пока, крошка».

Леший был прав: у Сергея действительно была присмотрена родителями невеста. Дочь генерала Куроедова, сослуживца отца и соседа по даче. Сергей и Жанна, которая была младше его на три года, дружили с детства и даже целовались, когда он приезжал пару раз из училища. А Наташа? Наташа влюбилась в него по уши. Это приятно когда тебя любят. Но полюбились и хватит. У него своя жизнь, у нее своя.

Но неожиданно, казалось, охладевшая после аборта, Наташа вдруг уперлась и отказалась возвращаться домой. «Поеду с тобой и все тут», – заявила она и, узнав, что в Ташкенте находится командир полка, заставила Сергея пойти с ней к нему и от их лица упросила его помочь им. Полковник Смирнов был в приятельских отношениях с генералом Малаховым. Решив, что просьба исходит от сына его друга, обещал помочь. И всего за день решил вопрос – так в качестве гражданского специалиста Наташа приехала с Малаховым в Афганистан. Оставалось только надеяться, что трудности службы охладят ее желание быть женой офицера. А вот в чем Леший был прав – так в том, что Малахов действительно надеялся на то, что Наташа влюбится в кого другого. Сержант подвернулся как нельзя кстати.

«Вот только почему же на сердце так погано, черт бы меня побрал?» – спросил лейтенант себя.

Между тем события на пятаке развивались своим чередом: Пастух отделывал «дедов» по второму кругу. Опять броски, увороты, удары и даже захваты. Через пять минут все было кончено. Пастух опять остался стоять один. К уже имеющимся украшениям прибавилась пара ссадин и разбитый нос. Но настроение было прекрасное. Вопрос с «дедами» был решен должным образом.

– Закончите закапываться – займусь с вами рукопашкой: деретесь вы отвратительно. Заставлять никого не буду, учить буду только тех, кто хочет. Сейчас мыться и обед.

Помывшись, Аркадий ждал пока «деды» приведут себя в порядок, когда к нему подошел Кок с неизменно виснувшим на нем Перцем.

– А говорил, дзю-до да дзю-после занимался. Сдается мне, не только, а, Пастух? – ехидно спросил Перец.

– Не только, карате еще немного, – без особой охоты признал Аркадий.

– Немного? – иронично переспросил Перец.

– Немного, – последовал спокойный ответ.

– Пастух, а почему тебя Пастухом назвали? Ты же вроде не из деревенских будешь. Или твое Ванино – это большая деревня? – продолжил допытываться Перец.

Нет, этот Перец определенно утомлял. Дал Бог земелю, елки-палки.

– Меня Аркадий зовут…

– Извините, товарищ САМЫЙ СТАРШИЙ сержант, нас за то, что мы нарушили субординацию! Обязуемся впредь… – горячо затараторил Перец.

– Аркадий! – резко перебил его Пастух и, убедившись, что Перец замолк, уже спокойно добавил: – Аркадий в переводе с греческого значит «пастух».

– А-а-а-а… А то мы подумали…

– Знаю я, о чем ты подумал, – опять прервал Перца Пастух. – Ты ошибся. Ну что там, все помылись? Пошли строиться и обедать, а то Конюх заждался уже.

В течение недели после этого взвод сначала углубил траншеи, а потом копал площадки под палатками. «Деды» держали слово и работали без халтуры. Также по внешнему краю траншеи напротив каждого прохода были сложены, опять же из камня, небольшие дувалы метра два длиной, чтобы бойцы, не дай Бог бой, могли спокойно разбегаться по окопам, не опасаясь наткнуться на огонь в упор. Как раз по окончании этих работ на высоту и прибыло пополнение.

Пастух спал после ночного наряда, когда его разбудил Перец.

– Рота, подъем! – заорал он чуть не в ухо и тут же на всякий случай отскочил – и правильно сделал.

Пастух схватил полукед и запустил в Перца. Тот, впрочем, без проблем увернулся.

– Убью урода когда-нибудь!! – пообещал Аркадий уже наверное в тысячный раз. – Кед принеси!

– Не гони волну, начальник, там на обед зовут. А кед… на, лови, – и Перец пнул обувку.

Сделав замысловатую петлю в воздухе, она аккуратно ударила Пастуха, как раз надевавшего другую, по макушке. Тот взревел:

– Я тебя точно сегодня грохну!

– Я нечаянно. А если у тебя кулаки чешутся, так там новые «духи» прибыли, говорят, один вроде каратист. Вот и проверь что почем. И вообще долго одеваешься, пошли жрать, елы-палы.

Уже ближе к ужину Пастух подозвал Перца.

– Давай приведи новичка, посмотрим, что там за каратист.

Перец вернулся с «духом», а за ними подтянулись любопытствующие.

– Кто такой? – спросил Пастух, разглядывая парня. Среднего роста, где-то метр семьдесят пять, с крепкими плечами.

– Рядовой Чуманов! – доложил тот немного скованно.

– Кличку дали?

Вновь прибывший, чуть смутившись, кивнул. Радостно оскалившись, Перец отрекомендовал:

– Чума!

– Годится. Действительно занимался карате?

– Ага! – с готовностью кивнул Чума.

– Сколько?

– Три года.

– Давай поработаем, посмотрим, что ты умеешь.

Пастух снял тельняшку и немного размялся. Чума последовал его примеру.

– Поехали.

Дрался Чума очевидно неплохо, но был скован. Пастух решил не спешить и дать парню возможность показать себя. Чума понемногу разошелся и даже перешел в наступление. Дав новичку показать все, на что тот был способен, Пастух тихонько приложился по носу новичка и тут же от души основанием ладони в лоб, послав Чуму целовать землю. «Тихонько» – потому, что нос не превратился в бесформенную лепешку, а отделался лишь легким кровотечением.

– Да, Пастух. Крепкий орешек попался? – спросил Перец и Аркадий понял: наблюдавшие за схваткой бойцы решили, что он так долго возился потому, что просто не мог свалить Чуму раньше.

«Ну-ну, думайте как вам угодно, мне доказывать ничего не надо уже, а к Чуме, глядишь, меньше цепляться будут».

– В общем ничего, – и подойдя к встающему парню, подал руку и добавил: – В обороне повнимательней. А так вполне прилично дерешься.

– Ты давай позанимайся малость и вали Пастуха, а то его тут все боятся. А он сам ни ножа, ни… хм… ничего не боится, короче, – близость Пастуха все-таки заставила изменить Перца концовку блатной присказки.

– Щемит всех, даже стрелок перестал хамить, как он появился, – хлопнув Чуму по плечу, закончил Перец.

– Типун тебе на язык, Перец, не дай Бог накаркаешь! Вот уж действительно язык без костей, – Пастух не очень верил приметам, но придерживался правила «не буди лихо, пока оно тихо».

И все-таки Перец «накаркал». Часа через два, когда Пастух сидел в палатке и просматривал старый, до дыр зачитанный, с половиной страниц «заграничный» эротический журнал, раздался звук далекого выстрела – и тут же вскрикнула испуганно Наташа. Босиком в два прыжка Пастух вылетел из палатки и первым подскочил к кухне, где прижав руки к груди стояла, не дыша, бледная Наташа.

Девушка посмотрела на него растерянно, как бы ища защиты, даже сделала неосторожное движение навстречу. Но тут подлетел, оттолкнув Аркадия, Конюх, и она осталась стоять на месте.

– Что с тобой? – спросил тот, беглым взглядом осматривая Наташу, стараясь определить, не попала ли в нее пуля. В его голосе чувствовалась неподдельная озабоченность.

Пастух уже видел, что Наташу не задело. На одном из столбов, поддерживающих брезент над кухней, было видно входное отверстие от пули. Судя по всему, пуля просвистела совсем рядом с головой Наташи. Вот и испугалась, дело понятное. Похоже, этот снайпер или, как говорит Леший, стрелок пристреливается потихоньку. Надо что-то делать, или не сегодня-завтра он начнет валить ребят уже насмерть.

– Товарищ старший лейтенант, это может быть только местный. Надо положить пару залпов рядом с кишлаком и предупредить, что если этот долбаный снайпер кого-нибудь заденет, то следующий раз будем бить уже по кишлаку.

Малахов опешил. Повернувшись, он посмотрел на Пастуха, будто впервые увидел.

– Ты что, сержант, свихнулся? Что за методы? Там в кишлаке мирные декхане, женщины и дети. Между прочим, население этого кишлака очень дружественно настроено по отношению к нашим войскам. Там есть даже ячейка НДПА. Это верные и надежные наши друзья. Ты понял меня, сержант?

– Ну да… конечно… друзья… я понял. Председателем у них является Гасан, если не ошибаюсь. Я видел его на базе. Он пытается уйти с войсками в Союз. Только его не берут с колоннами, в Кабул посылают, гражданство получать. А это шибко хлопотно, однако, да неизвестно еще дадут или нет. Он прекрасно понимает, что в Союзе он никому не нужен.

– Откройте глаза лейтенант, – повысил голос Пастух, – какие, к лешему, друзья?! – Аркадий резко кивнул в сторону бетонки. – Там по бетонке почти каждый день уходят колонны. Мы уходим из Афгана. Это значит, что мы их предали. Предали всех, кто нам поверил и сотрудничал с нами и с властью. Сколько они проживут после нашего ухода? Полгода, месяц, неделю? А у них есть жены и дети. И тот же Гасан хочет жить и сохранить жизнь своим детям. А это можно сделать только в обмен на наши жизни. Так что у нас нет больше друзей в этой стране, да и не было особо. Они понимают только силу, а то, что вы оставляете работу снайпера без внимания, – показатель слабости, и дальше будет хуже, потому что они будут наглеть, – завершил Пастух, пристально глядя в глаза Конюха.

Растерянность, вызванная страхом за Наташу, прошла, и Конюх несколько успокоился. Страх уступил место гневу, пробудившемуся от нахальства Пастуха, который поучал его – старшего лейтенанта – на глазах у всего взвода. Его, черт возьми, взвода!

– Сержант, занимайтесь своими непосредственными обязанностями. В ваших советах я не нуждаюсь. Снайпера рано или поздно Охотник выследит и уничтожит. Понятно? Все, можете идти. И приведите себя, в конце концов, в порядок. Какой пример вы подаете подчиненным? – Конюх отвернулся к Наташе.

– Охотник может и вычислит, да кабы слишком поздно для кого-то не оказалось. А я, в отличие от некоторых, свои обязанности выполняю сполна, и паек зря не ем, – закончил, уже отворачиваясь, Пастух.

Малахов сделал вид, что не услышал.

– Кок, займись ужином! – скомандовал он и, обняв Наташу за плечи, попытался увести ее палатку. Наташа, все еще бледная, неожиданно освободилась и поправив платок сказала:

– Со мной все в порядке, просто я немного испугалась. Я сама все доделаю, да и готово почти уже.

– Ну, как знаешь, – у Конюха не было желания уговаривать ее при всех, к тому же, кажется, это было бесполезно, и он ушел в палатку один.

– Правильно, Пастух, объясни лейтехе, кто здесь пастух, а кто подпасок, – прокомментировал увиденное Перец, не опасаясь, что Малахов может его услышать.

– Перец, тебя за язык часто били? – немного устало покосился Аркадий на ухмыляющегося как всегда Перца.

– Ага, – беспечно ответил тот.

Пастух огляделся, по глазам ребят он понял, что взвод на его стороне. В глазах Мазуты также читалось что-то очень уж похожее на одобрение.

– Ладно, цирк окончен, – сказал Аркадий и вернулся в палатку.

За столом Конюх и Пастух старательно не замечали друг друга. Сразу после ужина приехал Суржик с почтой. Аркадию было интересно, получит ли письмо Леший и что он с ним сделает. Ему почему-то казалось, что если Сергей получит письмо от жены, то на этот раз он его не разорвет. Лишь бы Перец не влез со своими комментариями. Сам Пастух писем не ждал – девчонки у него не было, а мать писала, как и он, нечасто. Когда Перец получил письмо и тут же принялся читать в сторонке, Аркадий с облегчением вздохнул. Потом два письма получил Леший, и взяв их, он ушел за дувал. Подождав минут пятнадцать, Аркадий отправился следом. Леший сидел на том же самом камне у танка, где они беседовали первый раз; зажав в руке письма, он смотрел застывшим взглядом на горы. Пастух присел рядом и тоже стал рассматривать невеселый окружающий пейзаж. Когда-то в ранней юности под впечатлением от песен Высоцкого он мечтал стать альпинистом, теперь он налазился по горам на всю жизнь и смотреть на них, если честно, было тошно. Пастух не спрашивал Лешего ни о чем, зачем? Захочет выговориться – и сам все расскажет, а если нет – то и спрашивать бесполезно. Они просидели молча минут пять, когда Леший, наконец, заговорил. Рассказывал он медленно, часто замолкая на пару минут прежде чем продолжить.

– Пишет: как узнала от матери, что я ее письма рву и на север собираюсь, так вот уже два с половиной года одно и то же письмо пишет. Кается… прощения просит…

Она ведь непьющая у меня, так, рюмашку выпьет для приличия и все. А этот козел специально подпоил ее: «вино это тот же компот». Ну а пьяная баба известное дело… себе не хозяйка, да и меня полтора года не было уже… Вот и потеряла голову.

Пишет, чтобы вернулся – что хочешь, говорит, делай, хоть бей каждый день, хоть че. Ноги, пишет, мыть буду и воду пить… Не вернешься, говорит, сына матери отдам, а сама утоплюсь… Вот так вот, – Леший опять надолго замолчал, уставившись на горы.

– И что делать решил? – счел нужным наконец спросить Пастух. Леший вздрогнул, будто дремал и его разбудили.

– Домой вернусь. Домой хочу… И армией, и горами этими сыт по горло. На север ехать нет никакого желания. В поле хочу, хлеб сеять. Я люблю в поле работать. Хлеб домашний хочу, чтоб только из печи. Ты ел когда деревенский хлеб, Пастух?

– В магазине продавали «сельский» хлеб.

– В магазине… Ты после армии ко мне в гости приезжай, я тебя настоящим хлебом накормлю. Домашний хлеб, когда он только из печи – у него такой дух, такой аромат… Как тебе объяснить… Это как песня, как душа… Да с парным молоком… Ничего больше не надо, ни денег, ни севера… Косить хочу… По росе босиком хочу… – Леший замолчал и мечтательно уставился на редкие облака, он был где-то далеко.

– Ты стихов случайно не пишешь, а, Леший?

– Пишу, только не показываю никому, – удивленно ответил Сергей. – А ты откуда узнал?

– Догадался. Дашь как-нибудь почитать, ладно? – Леший только кивнул в ответ.

– А с женой как решил?

– А что с женой? Я ее уже давно простил за измену… Обидно было, что наврала тогда. Ну, случилось – случилось… Сразу бы покаялась, так я бы домой сразу после срочной вернулся, наверное… Бить, конечно, я ее не буду. Я вообще не понимаю, как так можно бить бабу, а потом целовать? Хотя, говорят, некоторым вроде как нравится… Ольга не из таких… Или я не из таких…

У меня условие будет только одно. Приеду – скажу: «Хочешь жить, будет! только никаких абортов. Сколько даст бог детей, столько и будешь рожать». А не согласится – разведусь к черту.

– Бабы хитрые стали, двоих-троих родят, редко кто четверых, а потом случись что – они шасть в район, в поликлинику на аборт и все…

– Когда я призвался, мы из района в город на электричке ехали. Автобус должен был увезти, да водила запил, а остальные или заняты, или сломаны. Вот мы на электричке и поехали. Там кто-то газету оставил, а в ней большая статья о вреде абортов. Ну, там, как вредно для женщин, что рождаемость падает, что-то еще, не помню. Но я никогда не забуду место, где описывали поздние аборты. Там уже человечек угадывается. И когда их щипцами по кусочку вытаскивают, видно: вот ручку оторвали, вот ножку, вот головку щипцами раздавили. И это в утробе матери, в самом, казалось бы, безопасном месте для ребенка его так… – Леший скрипнул зубами и на некоторое время замолчал.

– Я как представил, что не дай бог, моего ребенка вот так щипцами на куски рвать будут, я в этой электричке чуть зубы на корню не стер. И решил – никаких абортов, сколько будет, столько и будет рожать без разговоров.

– Ладно, с женой понятно, а если где на стороне нагуляешь? Например, будешь на дембель ехать, снимешь девчонку, а она потом найдет тебя – так и так, беременна – что делать будешь? – задал провокационный вопрос Пастух.

От такого поворота Леший явно озадачился.

– У тебя много женщин было, Пастух?

– Много.

– Сколько?

– Не считал, много.

– А девчонки… ну, девственницы, были?

– Были, сколько не помню, а что?

– А они аборты от тебя делали?

– Не знаю, это их дело. Ребенка я признаю только от законной жены, – последовал категоричный ответ.

Поняв, что его ответ не очень понравился Лешему, Пастух решил его обосновать.

– Со мной просто так легла и с другим ляжет, откуда я знаю, мой ребенок или нет. Сумела нагулять, пусть сама и разбирается со своими проблемами.

– А я не считаю, что это только их проблемы… Отец должен решать судьбу ребенка, и мне кажется, что не в меньшей, а в большей степени, чем мать. А насчет случайных связей… Тут все просто: не будет их – и проблем не будет. Мне и Ольги хватит, а домой поеду как-нибудь дотерплю, тем слаще встреча с женой будет.

А уж как приеду – три, четыре, пять, да хоть десять рожать будет. На дом колхоз материал даст, мать пишет – председатель зовет, хоть завтра приезжай и стройся. Хочешь – деревянную избу, хочешь – кирпичный дом. Нас в деревне ценят, знают, что мы, Кустовы, работящие, двужильные.

Я не хочу кирпичный, в них дышать нечем. Как вы в городах живете, не понимаю. Соберем родню, председатель людей даст – за неделю и дом, и баню, и сарай поставим. С голоду не умрем, учеба бесплатно, лечение бесплатно. А мебель да шмотье как получится. К земле они, шмотки-то лишние, душу притягивают. Вот так захочет душа полетать, а шмотки к земле тянут. Вот и ползают люди по земле, вместо того чтобы летать, а говорят «они крепко стоят на ногах».

Пастух, хоть и не видел в мечтах Лешего ничего привлекательного, вдруг остро позавидовал ему, человеку с босоногой душой, способной налегке улетать в небеса.

– Пошли, пора поверку проводить, – встрепенулся Леший, встал с камня и неожиданно засмеялся. – Здорово ты сегодня Конюха пропесочил. А с этим стрелком действительно надо что-то делать.

Все трое вновь прибывших бойцов – Чума, Заяц и Ерш – попали в отделение Пастуха. Вечером после отбоя Перец начал их «обучение».

– «Духи», день прошел! – начал он, а в ответ тишина.

– Я не понял, «духи», оборзели? А ну, строиться бегом, – рявкнул картинно, возмущенный тем, что его проигнорировали, Перец.

Впрочем, рявкнул вполголоса, ввиду того, что у палаток звукоизоляция отсутствовала как таковая. Вновь прибывшие бойцы построились посередине палатки.

– Так значит, «черпака» за человека не считаем? А вы знаете, кто такой «черпак»? – сурово спросил он молодых бойцов, в ответ те только отрицательно покачали головами.

Перец резко взмахнул рукой, ближний к нему Ерш испуганно отшатнулся. Перец довольно усмехнулся:

– Ссышь? Значит, уважаешь! И правильно делаешь, потому что «черпак» – это самый злой человек в армии, так как он уже много прослужил, и ему еще много осталось.

Читая нотацию, Перец ходил перед небольшим строем взад-вперед. В его походке и действиях было что-то среднее между важным генералом, занудным профессором и самодовольным индюком. Взвод, посмеиваясь, наблюдал за представлением. Комизм в ситуацию прибавляло то, что все трое молодых бойцов были заметно выше и значительно крепче Перца. Того, впрочем, этот факт не смущал.

– На «черпаках» держится вся армия. Так как «деды» не хотят, а «молодые» еще не могут нести службу так как положено. Поэтому «черпак» еще и самый уважаемый человек в армии. И вы меня, «черпака» советской армии, за человека не считаете, как я понял. Не уважаете, значит, совсем, да? – последовал вопрос с вселенской обидой в голосе.

– Уважаем! – ответили дружно Заяц и Ерш. Перец остановился перед Чумой.

– А ты, каратист, меня, значит, не уважаешь? – спросил он, смотря на Чуму снизу вверх.

– Уважаю, – неохотно ответил тот.

– Уважаете, значит? Это хорошо. А почему не ответили, когда я начал вечернюю речевку? А?!

– Мы не знаем, – последовал на этот раз уже дружный ответ.

Удивлению Перца, казалось, не будет предела. Он картинно всплеснул руками и развел их, призывая в свидетели столь вопиющему факту всех присутствующих:

– Не знаете?! И чему вас в учебке учили, спрашивается? Значит так, слушайте внимательно, рассказываю первый и последний раз. Запомнить трудно, но вы постарайтесь, – стал нагонять страху Перец.

(Так как оригинал речевки содержит ненормативную лексику, ее адаптированный вариант лишился рифмы)

– Итак, вечерняя речевка звучит так: я – «Духи, день прошел», вы – «Ну и черт с ним», я – «А завтра опять», вы – «ууу… блин!». Понятно?

– Да.

– Репетируем.