скачать книгу бесплатно
Нет в раю нераспятых. Повести
Олег Валерьевич Селедцов
В новую книгу известного российского писателя О. Селедцова вошли две ранние повести, объединённые темой сбережения в людях чести, достоинства, благородства, христианского самопожертвования во имя торжества добра и справедливости.
Нет в раю нераспятых
Повести
Олег Валерьевич Селедцов
© Олег Валерьевич Селедцов, 2018
ISBN 978-5-4490-2281-3
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Нет в раю нераспятых
(Повесть о блаженных)
1
– Ой, да что же такое делается-то! Люди добренькие, да за что же это? Как же мы теперь-то, отец родненький?
Почитай полдеревни высыпало к дому священника отца Феогноста, возле ворот которого стояла подвода, охраняемая красноармейцем. Еще два красноармейца с винтовками производили обыск в доме батюшки. Искали золото, драгоценности, а может и оружие. Всего можно ожидать от пособников белогвардейским бандитам. Комиссар в кожаной куртке и матросской бескозырке размахивал маузером перед носом испуганной попадьи, ругаясь жуткими флотскими словечками, так, что и понять-то было нельзя, чего от нее хотят.
– Сыночек, ты толком, толком говори. Чего надо-то?
– Ах, бисова жена, якорь тебе в дышло. Расстрелял бы и тебя, и белобрюхого твоего муженька. Вот из этого моего боевого товарища. А чего с вами цацки разводить? Судить и прочее? К стенке и разговор кончен. Собирайся, чертова баба. С нами поедешь. Попа твоего мы все равно кончим, а с тобой пусть товарищи в городе разбираются. Всех вас за ушко да на верхнюю палубу, сволочи белогвардейские.
– Чего же ты, сынок, так ругаешься? Батюшку бранными словами осыпаешь, лукавого поминаешь? Грех ведь.
– Я тебе не сынок, ведьма поповская! Тысячу чертей тебе за пазуху! Бога вашего в печонки! Грех вспомнила? А когда твой мужичок, падла церковная, благословлял крестом расстреливать красных бойцов, о грехах-то небось не думала? У, как я вас святош ненавижу! Рожи эти поповские лоснящиеся!
У отца Феогноста лицо было отнюдь не лоснящееся. Батюшка был худощав, с жиденькой седой бороденкой, с испещренным по-детски маленьким личиком. Он уже давно оделся и терпеливо ждал решения своей участи. Протоиерейский серебряный крест с него сорвали, и он, пытаясь по привычке нащупать на груди единственное свое оружие, врученное ему Богом для борьбы с нечистым, хватал рукой пустоту. Ни кладов, ни боеприпасов в доме не нашли. Забрали евангелие в серебряном окладе, да несколько икон в ризах из цветного металла. Отца Феогноста с матушкой вывели во двор под общий рев деревенских баб и детворы.
– Тихо! Тихо всем! – кричал комиссар, – граждане свободной советской деревни! На ваших глазах происходит справедливое возмездие злостным врагам рабоче-крестьянской власти. Белогвардейский поп и его вредная жена арестованы именем трудового народа! Еще немного, товарищи, и мы покончим с белобандитско-религиозными извращениями, построим новую, светлую жизнь, в которой не будет ни бога, ни царя, ни помещика! Да здравствует мировая революция, товарищи! Ура!
Однако клич его никто не подхватил, даже красноармейцы, прятавшие от народа глаза под надвинувшимися на брови козырьками буденовок. Комиссар сплюнул и приказал трогать. Вой и рев народа провожал подводу до конца деревни. Уже у самой околицы словно встрепенулась певчая Дуня:
– Ой, люди добренькие, а что же с детками-то батюшки будет?
У отца Феогноста было четверо деток. Три девочки, старшей из которых шел пятнадцатый годок, и мальчонка пяти лет. Двое старших сыновей батюшки сгинули на полях гражданской в добровольной армии, а еще одна дочь не вернулась с германской войны, сгорев в эшелоне красного креста при обстреле станции в Белоруссии.
Деревня, словно очнувшись, перестала выть, уставившись на лихого комиссара.
– Спокойно, товарищи! Советская власть не воюет с детьми. Поповских ребятишек мы перевоспитаем, сделаем из них преданных делу революции товарищей. Завтра за ними из города придет уполномоченный и заберет их в детскую трудовую колонию имени героя гражданской войны товарища Дундича!
Народ еще повздыхал, поплакал, но делать нечего. Нужно было расходиться по домам, а детей поповских, пока они не попали к Дундичу, взяла к себе Дуня.
Герой гражданской войны Олеко Дундич действительно имел отношение и к деревне Никольской, и к районному центру – городу Светлогорску, куда увезли отца Феогноста. Здесь, громя «банды белогвардейских сволочей», а заодно и их пособников, в полной мере раскрыл бесстрашный серб свой полководческий талант. В самой Никольской особых боев не было, правда, выстрелы звучали. Когда за околицей, в овраге «беляки» расстреливали крестьянских активистов и пленных «товарищей», или когда здесь же «товарищи» расстреливали пленных «беляков» и их поганых прихвостней.
Нет, отец Феогност ко всему этому отношения не имел. Никого и никогда на расстрелы он не благословлял, а, наоборот, каждый раз, когда за околицей гремели выстрелы, его мальчишеское личико прорезали все новые и новые морщинки. Батюшка вставал к святому углу и молился, молился до самого утра, когда нужно было идти служить обедню. За литургией, было дело, служил отец Феогност панихиды по невинно убиенным, а диакон Петр, возглашая ектенью, особо выделял голосом прошение о мире. Признавали ли служители Свято-Никольской церкви деревни Никольской новую московскую власть? Это было делом их совести, но молитва о властях, как положено, возносилась в храме ежедневно. Кому и за что не понравились служители деревенской церкви остается загадкой, тем более, что арестовали отца Феогноста почти через год после разгрома в Крыму последних отрядов Врангеля.
С отправкой в Светлогорск священника с матушкой аресты в Никольской не закончились. Как пособников белогвардейщины увезли в районный центр через несколько дней диакона Петра, церковного старосту – древнего уважаемого деда Маркела, воевавшего еще в крымскую кампанию, пономаря, сторожа и почти всех певчих, кроме Дуни, у которой муж погиб, сражаясь на стороне красных. Впрочем, мужичонка он был никудышненький. Выдали за него Дуню без особого ее согласия. К работе деревенской охоты он не имел, любил песни петь, да самогоночкой угощаться, поэтому, как началась германская, призвали Дуниного мужа едва ли не первым, не потому, что лучший, а потому, что, избавившись от такого работника, деревня ровно ничего не потеряла. Только Дунин мужичок не захотел в германцев стрелять, а подался в бега, попал в столицы, а там враз выучился быть агитатором. Так что в красной армии он оказался отнюдь не случайно. В Никольской его так больше никто и никогда не видел, и о том, как погиб большевистский агитатор, никто вдове и малолетнему ее сыночку рассказать не мог. Да она и не тужила особо, отдав всю любовь русского своего сердечка сыну да церкви, где истово молилась за непутевого мужа, когда еще не достигла Никольской весть о его гибели, и за прощение тяжких грехов неприкаянной его душе, став вдовой. Забрав к себе деток отца Феогноста, она и думать не могла, что какой-то там Дундич, который по слухам, тоже погиб на гражданской, посмеет отобрать у нее сироток. Отобрал. Через месяца полтора, в начале осени, завернула к Дуниному дому знакомая подвода с вооруженными красноармейцами, и как не плакала, как не голосила несчастная певчая, осталась она вновь со своим единоутробным сыном, одна на всем белом свете, лишенная мужа, приемных деток и духовника – батюшки Феогноста. И тогда решились Дуня на отчаянный поступок. Пристроила сынка к доброй соседке – тоже вдовице, и пошла в город к Дундичу искать справедливости и управы на лиходеев, отнявших у нее бедных сироток. В Никольскую она больше не вернулась. Впрочем, по губернии гулял-развлекался тиф. Может быть, он и скосил по дороге несчастную вдову, а может… Время странное, время страшное, время лихое.
Совсем осиротела деревня без клира и причта, пообвыкшаяся было уже с потерями гражданской войны. А куда денешься? Нового батюшку из города не присылают. Стали деревенские богомольцы ходить в Преображенку за тридцать семь верст. Там церквушка хоть и старенькая да деревянная, а все с попом. По праздничным и воскресным дням народищу в церкви было – ни крест наложить, ни поклон сделать. Да только недолго и там службы шли. Побывала в Преображенке злополучная подвода, и некуда стало ходить на службы окрестным крестьянам. Пробовали, было, бабы да кое-кто из мужиков проводить малые богослужения, молебны с акафистами без батюшки. Да разве ж это службы? Так, слабое молитвенное утешение. Без водосвятья-то. Без клубов душистого дыма от ладана. Эх… Что уж говорить, как истосковалось русское сердце по евхаристии, по святым Христовым тайнам. Помыкались крестьяне и собрались на сход – ни сход, совет – ни совет, а токмо, чтоб едиными устами и чистым сердцем славить истину, как сказал об этом пастух Егорка, освобожденный в свое время от мобилизации из-за чахотки.
Решили люди избрать священнослужителей из своих и делегацией пойти к архиерею в город, чтобы рукоположил и утвердил. Долго решали да рядили мужики да бабы, определяя достойных. Если с батюшкой все было понятно: кому, как ни Лавру Фомичу – человеку уважаемому, крестьянину доброму, хозяину рачительному, знающему грамоту – нести сей крест, то остальных выбирали придирчиво, чай ни картуз к празднику – священнослужителей. Диаконом утвердили кузнеца Григория, сторожем – пастуха, старостой – вдову Степаниду, у которой жил теперь Дунин сыночек. Женщиной она была благочестивой. В день воскресный делегация отправилась в город. Семь человек самых уважаемых и образованных, включая кандидатов на должности священника и диакона. Епископ Игнатий принял мужиков радушно. Жажду духовную сердцем в крестьянах прозрел, собор деревенский одобрил. Через месяц в Свято-Никольской церкви служили первую за полгода литургию. Красота! До чего же радуется мужицкая душа. Словно пасха среди зимы. Вся деревня, даже бывшие красноармейцы, придя к церкви, не голосами, сердцами пели: «Тела Христово прими-и-те. Источника бессмертного вкуси-и-те». Радуется деревня. Радуется земля русская. Радуются ангелы на небесах. Радуется Тот, Кто с нами до скончания веков. Чудо! Жива вера мужицкая революцией неперекованная, войной не растерзанная, арестами не запуганная. Жива.
* * *
Светлогорск. Наше время.
В автобусе тесно. Народ едет святить куличи и крашенки. Сегодня Великая суббота. Анастасия Ивановна не без труда протиснулась в салон на своей остановке. В ее сумке тоже аккуратно уложены творожная пасха, десяток яичек и три кулича: себе, соседям и в храм. Собственно говоря, ехала Анастасия Ивановна в соборную церковь не столько, чтобы освятить продукты пасхального стола, сколько повидаться со старцем Игнатием, всего на несколько дней приехавшим в Светлогорск – город, где без малого восемьдесят лет назад начиналось его пастырское служение. И встретиться со старцем ей необходимо было не из праздного любопытства. Встреча эта могла бы помочь учительнице истории Анастасии Ивановне Красновой, почти десять лет скрупулезно, по-христиански смиренно, собиравшей материалы по истории епархии. Никто не обязывал школьного учителя заниматься этим непростым делом, разве только долг памяти. Сгинула бесследно в пучине великой русской смуты бабушка учительницы – Евдокия Семибратова, певчая церкви деревни Никольской, которую прихожане ласково называли Дуней. Долго скитался по чужим людям, по чужим дорогам и весям отец учительницы – Иван Семибратов, оставшийся в семь лет от роду круглым сироткой. Долг памяти.
Да разве еще случай чудной, объяснение которому Анастасии Ивановне найти было трудно, да, откровенно говоря, и не хотелось. Однажды с группой своих учеников, еще на заре «перестройки» посещала она древнюю христианскую обитель, в которой уютно размещался тогда филиал областного краеведческого музея. Рассказав об истории родного края, иллюстрированной примерами из жизни монастырей, распустила учительница своих подопечных побродить по обители, а сама зачем-то вошла в маленькую церквушечку, беленькую и аккуратную. В церкви было тихо и спокойно, ни единой души. Только стены, укутанные древними фресками, да пылинки, закручивающиеся вихрями в лучах солнца, пробивавшиеся в храм сквозь оконца. Вот так же, наверное, стояли когда-то на воскресных службах деды и прадеды Анастасии Ивановны, и их молитвы сплетались в единый вихрь, по солнечным лучам вздымались в небо. И в этом было счастье людей, что молитва их слышна, что кто-то знает их, отвечает, находится где-то рядом, посреди них. Чудно. А ведь было же.
– Конечно, было. И сейчас есть. И будет. Покуда стоит мир сей, Богом данный.
Дедушка. Старенький. Совсем седенький. Лицо строгое. Но глаза ласковые, лучистые как струйки, пробивающиеся сквозь оконца.
– Ой, дедушка. Я и не заметила, как вы вошли. Замечталась.
– Испугалась? Ты не бойся меня, Настенька. Я тебя не обижу. Душа у тебя чистая. Чуть в саже житейской. Но это не беда. Трудами, да покаянием очистишься. А потрудиться придется, если счастье, о котором давеча мечтала в своем сердце, почувствовать захочешь.
– Откуда вы меня знаете, дедушка. Мы встречались раньше?
– Встречались, милая. И с тобой. И с батюшкой твоим горемычным, и с бабушкой – невестой Христовой, и с прапрадедами твоими, что в мою честь строили храмы на Руси Православной.
– Сколько же вам лет, дедушка?
– Не о том печись, деточка, о другом летосчислении ревность имей. Дан тебе Богом талант летописца, так не зарывай его глубоко в землю. Верни людям то, что по нерадению своему они сами от себя спрятали. Помоги им, и сама спасешься. А теперь прощай. Не досуг мне. Вот только крест свой неси, ты ведь крещеная. Помни об этом.
Словно очнулась Анастасия Ивановна. Тот же храм. Те же пылинки пляшут в лучах света. Ни души вокруг. Привидится же такое. Вышла учительница из церквушки, да обернулась ненароком. Над вратами икона висит. А на ней старичок седенький. С нимбом над головой да с крестами на плечах. Точь-в-точь, что давеча с ней разговаривал. Чудно! Ох, чудно. Пора детей собирать к концу подходит экскурсия. Да только что это? Откуда? Это-то как объяснить? В руке сжимала Анастасия Ивановна маленький серебряный крестик, что носят на шее старые бабки, продолжающие в век электроники и космических ракет ходить в церкви и молиться своему Богу.
Прошло года два, и сама Анастасия Ивановна с чудным крестиком на своей шее пришла в храм на молитву. Почему? Разве объяснить это словами. Видать Кто-то, кто вечно был посреди предков-храмостроителей, не оставил, по их молитвам чуть запачканную сажей мирской, но все же светлую душу учительницы. И стала Анастасия Ивановна ходить в церковь и долго молиться, пусть неумело, перед иконой доброго ее знакомого, седенького дедушки, которого, и теперь она это знала, звали Никола-чудотворец. А еще некоторое время спустя, получила она из епархиального управления предложение написать историю епархии в советское время. Много лиха хлебнула церковь в те года. Много было сгинувших, умученных, оклеветанных. Вспомнила тут Анастасия Ивановна слова седого дедушки о даре летописном и стала по крупицам искать то, что по нерадению своему спрятали люди сами от себя.
И вот прошло без малого десять лет. Сегодня Великая суббота. В автобусе шумно. Анастасия Ивановна невольно прислушивается к громким разговорам пассажиров. Говорят о пасхе, об освящении продуктов, о посте.
– Так сегодня нужно поститься или нет?
– Нужно, конечно, но пост сегодня не такой строгий, как, например, вчера. Вчера вообще нужно было воздерживаться от еды.
– А мы постились, как считали нужным. Молоко пили, яички кушали, а мясо только в воскресенье.
– А мы без мяса не можем. Привыкли. Всю жизнь с мясом.
– Коммунисты семьдесят лет не давали поститься, а теперь мы должны обходиться без мяса?
– Попам проще. Они всегда постились. Привыкли уже.
– Кто постился? Попы? Да вы на их рожи лоснящиеся посмотрите. Людей заставляют поститься, а сами, небось, весь пост мясо жрали да вино пили.
– И не говорите. Недавно под гимназию свою поповскую, чи семинарию, шут их разберет, отобрали у школы целый корпус. Люди, мол, без Бога, прожить не могут. А без школы могут?
– А рожи-то, рожи. Так и лоснятся.
– Женщины, что же вы продукты-то святить к попам едите, если так вас от них мутит?
– Так принято. Наши деды и прадеды завсегда на пасху яйца святили и пасхи.
– Наши деды и прадеды всегда постом говели, а пасху в храме встречали, и священство за глаза не обсуждали.
– Ишь, правильная нашлась. Ты часом не из этих, которые иеговы?
– Как вам не стыдно? Я православная христианка.
– Это тебе стыдно должно быть, что в чужие разговоры лезешь.
– Да что с ней говорить. Поповская защитница. С иеговами этими и то интересней.
Анастасия Ивановна слушает такие разговоры молча. Она уже знает, что встревать и убеждать в чем-то упертых российских женщин бесполезно. Несколько лет пыталась она доказать родителям своих учеников, что в Светлое Воскресенье ходить на кладбище не нужно, что есть для этого особый пасхальный день – Радоница. Куда там! Ответ один: «Наши деды и прадеды завсегда так делали, а ты нам, мол, не указ». Обидно только. Русские ведь люди. Вон в городе уже второй зал царства Иеговы отгрохали. Огромный, почти с квартал, всяких строений и зданий. А соборный храм ютится в простой приходской церквушке, потому что денег на строительство кафедрального собора у епархии нет. Семь лет как побывал в Светлогорске Святейший Патриарх, освятив закладной камень на месте строительства, и с тех пор удалось лишь вырыть котлован, да залить фундамент. Залить-то залили, да цемент оказался некачественным, потрескался. Нужно ломать да заливать по-новому. А где денег взять? Пожертвований прихожан едва хватает, чтобы отремонтировать действующий собор. Отец настоятель колоколенку строить задумал и то, слава Богу!
Вот и остановка. Автобус пустеет. Со всех сторон стекаются к церкви ручейки русского люда. Куличи святить. Анастасия Ивановна расспрашивает в свечном ящике, в бухгалтерии, в трапезной, когда будет старец Игнатий. Никто толком не знает. Придется ждать. Посвятив свои продукты, она садится на скамеечку возле храма. День сегодня чудный. Постом почитай все дни дожди шли. А вот сегодня солнце с утра. Пекло. Можно на скамеечке посидеть, не боясь застыть. Вон из храма вышел молодой батюшка. Он два-три месяца как в епархии. Говорят, у него хорошее семинарское образование. Анастасия Ивановна приветливо кланяется проходящему священнику.
– Благословите, отец Василий. Вы сегодня утром служили. И весь день на ногах, а всенощную как же?
– И всенощную, сестра, буду служить. Обязательно.
– Хоть бы домой сходили, передохнули.
– Некуда мне идти. Нет у меня дома.
– Как так нет? А семья. У вас ведь трое детей… кажется.
– Трое. И семья. Но они живут в Синереченске. Я ведь на Украине учился. Там же меня рукополагали. Женился. Женщину взял добрую, работящую, набожную. Вдовицу. С тремя детьми. И все бы хорошо, да родители ее родом с этих мест, уговорили нас переехать. Мол, рядом жить будете, а мы вам поможем, да и священники, мол, здесь нужны. Приехали. В Синереченске у родителей жены трехкомнатная квартира. Одну нам выделили. Временно. Церквей в городе три. Священников по полному штату. Служить негде.
– А в районе? В сельских церквях?
– Пробовал. Пошел пешком в областной центр. Это семьдесят пять километров. Ничего. Добрые люди помогли. Попутками добрался до епархиального управления. Владыка Ефрем выслушал и только руками развел. Приходов по области мало. Иерейских вакансий нет. Люди к вере отеческой возвращаются туго, нехотя. Вот сектанты преуспевают. Почитай в каждой деревушке у них собрание. Залы царств огромные, молитвенные дома в три этажа. А церквушки стоят покосившиеся, полуразрушенные. Да.
– А как же Вы, батюшка, у нас оказались? У нас ведь другая епархия.
– Служить надо где-то. Семью кормить. Родители жены ничего, терпят. Не гонят нас пока. Но нельзя же все время на их шее сидеть. Пробовал я подрабатывать. В артель лесозаготовительную устроился. Хорошие деньги получал, приоделся сам, семью приодел. Да вот беда – артельщики как зарплату получат, так недели на две в запой уходят. Приходится сидеть без работы. А тут еще сектанты одолевать стали. Узнали про мое положение, пришли ко мне большой делегацией, мол, иди к нам служить. Дом двухэтажный сулили. Зарплату – пять иерейских. Стол для семьи. Насилу выпроводил. Так почти каждый день теперь ходят. Подарки носят. Уговаривают. Ох, искушение. Я к сектантам не хочу. Православный я…
Возле Анастасии Ивановны и отца Василия останавливается проходивший мимо мужичок в сильном подпитии. Он старается вслушаться в разговор и, наконец, перебивая батюшку, вставляет реплику:
– Это, святой отец, правильно.
– Что правильно?
– Вот то, что Вы говорите, правильно. Мы все православные. Это так. Да. Писатель один сказал, Вы, отец святой, знаете такого писателя Льва Толстого?
– Знаю, брат.
– Вот-вот. Ты знаешь. Так он сказал, что русские без веры – дрянной народишко. Это точно.
– Это Достоевский.
– Что?
– Достоевский сказал.
– Какая разница! Дело разве в том.
– А в чем?
– В том, что мы – русские, стало быть, православные. А нас гноили. Попов этих тоже. Того. Сволочи-и-и.
Мужик завыл пьяным голосом, Анастасия Ивановна перекрестившись, отчитала его маленько, и вдвоем с батюшкой они выпроводили незваного собеседника за ограду храма. Уже через минуту с улицы донесся рев песни: «А у тебя спи-и-ид, и мы все умрем…»
– Беда, беда. Спивается Россия. Почище сектантов беда, – отец Василий глубоко вздыхает, а затем губы его начинают шептать молитву. Анастасия Ивановна смиренно ждет, а после вновь спрашивает батюшку:
– Так как же Вы у нас-то оказались?
– Владыка Ефрем посоветовал. Иди, говорит, в Светлогорск. Там епархия только образовывается. Штат иерейский, наверное, не укомплектован. Пошел я домой.
– Опять пешком?
– За все: Слава Богу! Опять добрые люди помогли. Видят, человек в рясе, остановились. С полдороги подвезли. Придя домой, переночевал, а утром сюда пошел. Благо, это недалеко. Сорок километров всего. Ваш епископ меня как родного встретил. Обнял. Расспросил. С вакансиями и у него туговато. Но взял меня сюда служить. Пока, правда, за штатом, но будет воля Господня, может, что и подвернется.
– А где же вы ночуете, батюшка?
– Здесь. В подвальчике. Там у меня матрац и одеялко. Правда, в холода я подзастыл малось, но молился Богу и не слег.
Отец Василий кладет на себя крестное знамение и шепчет благодарственную молитву.
– А как, батюшка, к Вам относятся местные священнослужители?
Отец Василий хмурится, затем горько усмехается и итожит:
– Слава Богу за все! Слава Богу!! Извините, сестра, надо идти работать. А вообще, я счастливый человек. Вот, до Пасхи дожил. Не заболел, не слег, а главное – веру в людей, в ближних своих, не потерял. Каждого, каждого любить стараюсь. И мужика этого, что когда-то Толстого с Достоевским читал, и братьев своих в рясах, и верных прихожан. А как же! Каждый, кто тайн Христовых причащается, несет в себе Христа. Это ж надо же! В каждом Христос. Да как их не любить-то. Вон, Серафим Саратовский всем приходящим руки целовал, Христа встречал. Вот так бы и нам.
– Простите, батюшка, и благословите.
– Бог тебя благословит.
Отец Василий спешит в храм. Старца Игнатия все нет. А народ прибывает и прибывает, чтобы успеть посвятить свои пасхи, куличи и крашенки.
