скачать книгу бесплатно
– Ты же знаешь, что мы это не обсуждаем.
В ее голосе слышится предостережение. В последний раз я слышала этот тон, когда мне было тринадцать и я проходила через ряд этапов, специально предназначенных для проверки терпения моей матери. Фаза нелепого макияжа. Саркастическая фаза. Фаза постоянной лжи, в течение которой я три месяца рассказывала серию возмутительных басен в надежде на то, что мои родители расколются и в конце концов признают, что они тоже лгали.
В тот день моя мать узнала, что я прогуляла школу, чтобы весь день бродить по музею изобразительных искусств. Я отпросилась с уроков, сказав школьному секретарю, что заразилась кишечной палочкой из-за испорченного салата. Мама, очевидно, была в ярости.
– У вас серьезные проблемы, юная леди, – сказала она по дороге домой после разговора с директором. – Ты под домашним арестом на месяц.
Я в шоке повернулась к ней со своего сиденья.
– На месяц?
– И если ты еще раз выкинешь подобное, то будет шесть месяцев. Ты не можешь продолжать так врать.
– Но вы с папой врете все время, – сказала я, разозленная такой несправедливостью. – Вы вообще на этом карьеру сделали. Болтаете об этой тупой Книге при любом удобном случае.
От упоминания Книги мама вздрогнула.
– Ты же знаешь, что я не люблю это обсуждать.
– Почему?
– Потому что это – другое.
– Каким образом? Как это отличается от того, что я делаю? Моя ложь хотя бы никому не вредит.
Щеки мамы заалели от злости.
– Потому что не рассказывала все это, просто чтобы позлить родителей. Моей единственной целью не было стать лживой сучкой.
– Ну да, рыбак рыбака, – ответила я.
Правая рука мамы пролетела от руля и ударила меня по левой щеке – такой внезапный и болезненный удар, что у меня вышибло весь воздух из легких.
– Никогда больше не называй меня лгуньей, – сказала она. – И никогда, ни при каких обстоятельствах не спрашивай меня про эту книгу. Тебе ясно?
Я кивнула, прижав ладонь к щеке, кожа там была горячее солнечного ожога. Это был единственный раз, когда меня ударил кто-то из родителей. По крайней мере на моей памяти. Наверное, потому что это оставило след. На два дня синяк от пощечины затмил мой шрам. До сегодняшнего дня я никогда больше не упоминала при ней о Книге.
Мысль о том дне всегда вызывает у меня фантомные боли. Я прикладываю стакан с джин-тоником к щеке и говорю:
– Нам нужно начать говорить об этом, мама.
– Ты читала книгу, – говорит мама. – Ты знаешь, что случилось.
– Я спрашиваю не про папино воображение. Я спрашиваю про правду.
Мама допивает оставшееся мартини.
– Если ты хотела узнать, то надо было спросить твоего отца, когда еще была возможность.
Ох, я спрашивала. Много раз. Поскольку отец никогда не бил меня наотмашь, я продолжала пытаться заставить его признать правду о Бейнберри Холл. Мне нравилось задавать ему вопросы, когда он отвлекался, надеясь, что он ошибется и ответит мне честно. За завтраком, когда он клал на мою тарелку французские тосты. В кино, когда только-только выключали свет. Однажды я попробовала спросить, когда мы были на игре одной из мировых серий, и Дэвид Ортис делал хоумран и со свистом несся к нашему углу внешнего поля.
Каждый раз я получала одинаковый ответ.
– Что было, то было, Мэгз. Я бы не стал врать о чем-то подобном.
Но он врал. Публично. На национальном канале.
Хотя я безоговорочно любила своего отца, это не мешало мне считать его самым бесчестным человеком, которого я когда-либо знала. В подростковом возрасте это было тяжело принять. Это все еще тяжело и во взрослой жизни.
В конце концов я перестала расспрашивать о Книге. Годам к двадцати я вообще перестала задавать вопросы. Больше десяти лет все оставалось невысказанным. Так было проще. К тому времени я уже поняла, что напряженное молчание для моей семьи по каким-то причинам комфортнее, чем возможность обсудить очевидную проблему.
Я попробовала снова за две недели до собственного тридцатилетия. И только потому, что знала – это мой последний шанс получить хоть какой-то ответ.
Мы знали, что отец долго не протянет – знали так давно, что я уже представляла себе этот момент. Была уверена, что он будет таким же, как наши бурные отношения – темные тучи в небе и трещины молний. И все же его последний вдох выдался на ясный апрельский день, когда солнце поднялось высоко в безупречно голубом небе, и его желтое сияние напоминало цветки форзиции за окном хосписа.
В последние часы жизни отца я почти не разговаривала. Не знала, что сказать, и сомневалась, что отец поймет меня, даже если я заговорю. Он едва ли пришел в себя в последние часы и уж точно не был в сознании, когда капельница с морфием погрузила его в сонное оцепенение. Единственный момент ясности наступил для него менее чем за час до смерти – перемена настолько неожиданная, что я подумала, не уснула ли сама.
– Мэгги, – сказал он, поднимая на меня неожиданно ясный взгляд, не обремененный смятением и болью. – Обещай мне, что никогда не вернешься туда. Никогда-никогда.
Мне не надо было спрашивать, о чем он говорил. Я и так знала.
– Почему?
– Там… там небезопасно. Особенно для тебя.
Папа поморщился из-за боли, давая понять, что совсем скоро он снова провалиться в забытье, скорее всего навсегда.
– Я туда не вернусь. Обещаю.
Я сказала это быстро, беспокоясь, что уже слишком поздно и что моего папы больше нет. Но он все еще был со мной. Он даже сумел выдавить из себя слабую от боли улыбку и сказал:
– Вот и умничка.
Я положила руку на его ладонь, удивляясь, какая она маленькая. В детстве его руки казались такими большими и сильными. Теперь же были не больше моих.
– Пора, пап, – сказала я. – Ты уже достаточно молчал. Ты можешь мне сказать, почему мы на самом деле уехали. Я знаю, что все это неправда. Я знаю, что ты все выдумал. Про дом. Про то, что там случилось. Ты можешь это признать. Я не стану тебя винить. И осуждать тоже. Мне просто нужно знать, почему мы это сделали.
Я начала плакать, эмоции переполняли. Мой папа ускользал от меня, и я уже по нему скучала, хотя он был прямо здесь, и я вот-вот могу узнать правду – все мое тело звенело, как струна.
– Скажи мне, – прошептала я. – Пожалуйста.
У отца отвисла челюсть, и два слова вырвались из его затрудненного дыхания. Он выталкивал их одно за другим, и каждое звучало как шипение в тишине комнаты.
– Прости. Меня.
После этого из моего папы ушел весь свет. И хотя технически он оставался жив еще пятьдесят минут, именно этот момент я считаю его смертью. Он был в царстве теней – на земле, из которой точно уже не вернется.
В последующие дни я особо не зацикливалась на этом разговоре.
Я была слишком ошеломлена горем, слишком поглощена приготовлениями к похоронам, чтобы думать об этом. Только после того, как это тяжелое испытание закончилось, до меня дошло, что он так и не дал мне правильного ответа.
– Спрашивать папу я больше не могу, – говорю я маме. – У меня осталась только ты. И пора нам об этом поговорить.
– Не вижу причины, – мама смотрит мне за плечо, отчаянно выискивая официанта, чтобы заказать еще выпить. – Это все давно в прошлом.
В моей груди пузырится раздражение. Оно росло с той самой ночи, когда мы покинули Бейнберри Холл, и с каждым днем раздувалось все больше. Из-за их развода, который, я уверена, был вызван успехом Книги. Из-за каждого вопроса, от которого уклонялся папа. Из-за безжалостных насмешек одноклассников. Из-за каждой неловкой встречи с кем-то вроде Венди Дэвенпорт. В течение двадцати пяти лет оно не ослабевало, а становилось все больше и больше, почти лопаясь.
– Это наши жизни, – говорю я. – Моя жизнь. Меня воспринимали через эту книгу с пяти лет. Люди ее читали и думали, что знают меня, хотя все это ложь. Их восприятие меня – ложь. И я никогда не знала, как с этим справляться, потому что вы с папой никогда не хотели говорить о Книге. Но я тебя умоляю, пожалуйста, расскажи об этом.
Я выпила оставшийся джин-тоник, держа бокал двумя руками, потому что они начали трястись. Когда мимо проходит официант, я тоже заказываю еще.
– Я даже не знаю, с чего начать, – говорит мама.
– Можешь начать с последних слов папы. «Прости меня». Вот, что он сказал, мам. И мне нужно знать почему.
– Откуда ты вообще знаешь, что он говорил о Книге?
Оттуда. Я в этом уверена. Последний разговор казался мне признанием. И теперь единственный человек, который знает, в чем он признавался, сидит прямо передо мной, нервно ожидая очередной шот водки.
– Скажи, что он имел в виду, – говорю я.
Мама снимает очки, ее взгляд светится мягкостью, той, которую так редко вижу теперь. Думаю, это потому, что ей меня жалко. И еще я думаю, это значит, что я вот-вот узнаю правду.
– Твой папа был очень хорошим писателем, – говорит она. – Но у него были свои трудности. Отсутствие вдохновения. И неуверенность в себе. У него было много разочарований, прежде чем мы переехали в Бейнберри Холл. Это была одна из причин, по которой мы его купили. Чтобы начать все заново на новом месте. Он думал, что оно вдохновит его. И какое-то время все так и было. Этот дом со всеми его проблемами и причудами был сокровищницей новых идей для твоего отца. Ему пришла в голову идея написать книгу о доме с привидениями. Роман.
– Но папа писал нон-фикшн, – говорю я, думая о журнальных обложках, которые висели в его квартире в гордой рамке. «Эсквайр». «Роллинг Стоун». «Нью-Йоркер». В пору своего расцвета он внес свой вклад во все эти журналы.
– За это он был известен, да. И только этого от него и хотели редакции. Факты, а не вымысел. Правду, а не ложь.
Я четко поняла, куда ведет эта история. Раз мой папа не мог заключить сделку на обычный роман, он решил пойти по другому пути. Он заставил их поверить, что все правда.
– Твой папа понял, что для этого мы должны выстроить все правдоподобно. А это значит, надо было уехать из Бейнберри Холл и сказать полиции, почему мы уехали, – мама робко замялась. – Я знаю, что сейчас все это звучит так нелепо. Но мы чувствовали, что все может получиться, если быть осторожными. Я согласилась на это, потому что… ну, потому что любила твоего отца. И верила в него. И, если уж начистоту, я ненавидела этот дом.
– То есть вообще все было выдумкой?
– Нет, какая-то правда есть. История Бейнберри. И все про семью Карверов. И про потолок на кухне, к сожалению. Хотя это все было вызвано лопнувшей трубой, а не… ну, сама понимаешь. А что касается призраков, которых, по словам твоего папы, ты видела, то это были всего лишь твои кошмары.
– У меня были проблемы со сном даже тогда?
– Там-то все и началось, – говорит мама. – Твой папа брал вдохновение из всего подряд, хотя в результате почти все оказалось вымышленным.
Я была права – Книга была ложью. Не вся. Но важные ее части. Те, что описывают нас.
И мистера Тень.
Я всегда думала, что если мне когда-нибудь скажут правду, то гора свалиться с моих плеч. Не похоже. Все облегчение, которое я могла бы испытать, притупилось разочарованием из-за всей этой бесполезной скрытности. Когда я была ребенком, для одних Книга сделала меня объектом любопытства, а для других изгоем. Если бы мне сказали правду, то это, возможно, ничего бы и не изменило, но я чертовски уверена, что смогла бы справиться со всем лучше. Осознание того, что некоторой из этой растущей боли можно было избежать, терзало и выгрызало мое сердце.
– Почему вы мне не сказали?
– Мы хотели, – говорит мама со вздохом. – Когда время придет. Так мы всегда говорили. «Когда придет время, мы скажем Мэгги правду». Но время все как-то не приходило. Особенно после того, как книга стала намного успешнее, чем мы когда-либо предполагали.
– Вы переживали, что я кому-нибудь расскажу?
– Мы переживали, что ты в нас разочаруешься, – говорит она. – Особенно твой папа.
Она полагает, что я и так не разочаровалась годами лжи и всего того, что осталось невысказанным? А так и есть. Мало что в жизни может разочаровать сильнее, чем осознание того, что твои родители тебе врут.
– Все это неважно, – мой голос срывается, и я понимаю, что сдерживаю слезы. – Вы должны были мне сказать.
– Все, что у тебя есть, принесла эта Книга, – говорит мама. – Она обеспечила нам еду и одежду. «Дом ужасов» оплатил все твое образование. Не говоря уже о наследстве, которое ты только что получила. Мы не знали, как ты отреагируешь, если узнаешь, что все это из-за лжи.
– Поэтому вы с папой развелись?
Еще одна вещь, о которой мы не говорим. Когда они расстались, единственное, что родители сказали восьмилетней мне, так это то, что теперь я буду жить в двух квартирах вместо одной. Они не стали упоминать, что мама будет в одной квартире, а папа – в другой, и никогда больше не станут жить под одной крышей. Мне потребовались недели, чтобы самой это понять. И мне потребовались годы, чтобы перестать думать, что развод был каким-то образом моей виной. Еще одна юношеская травма, которой можно было легко избежать.
– В основном, – отвечает мама. – У нас и до этого были проблемы, конечно же. Мы никогда не были идеальной парой. Но после публикации книги я устала от постоянной лжи. И от страха, что правда выйдет наружу. И от всей этой вины.
– Поэтому ты отказалась брать у папы деньги, – поняла я.
– Я просто хотела освободиться от всего этого. Взамен я пообещала твоему отцу, что никогда не скажу тебе правду, – мама снова вздыхает. На этот раз еще печальнее. Такой мягкий выдох поражения. – Думаю, некоторые обещания нужно нарушать.
Темные очки снова на ней – это знак, что я услышала все, что она готова мне рассказать. Неужели это все? Наверное, нет. Но этого достаточно, чтобы наконец-то пришло то чувство облегчения, на которое я так рассчитывала. Наконец-то правда, которая оказалась именно такой, какой я и подозревала.
После этого обед идет нормально. Нам приносят новые напитки. Мама смотрит из-под очков, как я заказываю бургер с беконом. Она берет салат. Я рассказываю ей о дуплексе, который мы с Элли пытаемся перепродать. Она рассказывает мне, как они с Карлом проводят весь июнь на Капри. Когда обед заканчивается, мама удивляет меня еще одним упоминанием о Бейнберри Холл. Она небрежно роняет его, когда расплачивается по счету. Как запоздалую мысль.
– Кстати, мы с Карлом все обсудили и хотели бы купить у тебя Бейнберри Холл. Разумеется, по полной стоимости.
– Серьезно?
– В противном случае я бы и не говорила.
– Это очень мило с вашей стороны, – я делаю паузу, благодарная, но в то же время внезапно встревоженная. Здесь замешано что-то еще. – Но я не могу просто так позволить вам дать мне деньги.
– Мы и не даем, – настаивает мама. – Мы покупаем недвижимость. Этим Карл и занимается.
– Но никто из нас не знает, в каком он состоянии, – говорю я. – И сколько он стоит.
– Просто вызови оценщика, пока нас не будет, за наш счет. Быстро и просто. Тебе даже не нужно будет заходить в Бейнберри Холл.
Я замираю, мое чувство облегчения исчезает в одно мгновение. Потому что, хотя их слова различаются, послание моих родителей сходится.
Никогда не возвращайся туда.
Там небезопасно.
Особенно для тебя.
И это значит, что я все еще не знаю правду о Бейнберри Холл. Может, кое-что из рассказа мамы и правда, но я в этом сомневаюсь. А иначе почему они с папой были так непреклонны в том, чтобы я не возвращалась? Они все еще, после всех этих лет, что-то скрывают. Боль в сердце возвращается, на этот раз острее, будто мама только что воткнула вилку мне в грудь.
