Правда Za нами!

Многие институты желали видеть его среди своего преподавательского состава. Сулили вполне приличные деньги, отдых за счет государства, поездки за рубеж, участие в международных симпозиумах… и массу других приятных бонусов. Но он не мог бросить своих пациентов или доверить другим врачам. Как бы он тогда смотрел им в глаза в случае неудачи? Променять живые души на звания и бумажки? Нет, это не в его натуре!

Мужчина перевел взгляд на полку, где стояли кубки и лежала толстенная папка с почетными грамотами и благодарственными письмами.

Мысли обратились в прошлое, в тот год, когда ему вручили путевку на курорт и он с горячо любимой супругой Тамарой отправился на отдых. Но и там практикующий врач не смог спокойно сидеть без дела-постоянно звонил на работу, контролировал процесс выздоровления своих больных и корректировал их программу реабилитации. Он считал дни, когда можно будет вернуться в больницу.

Попав наконец в свой хирургический кабинет, он с особым остервенением погрузился в работу, считая, что слишком долго отсутствовал. А Тамара ждала его дома, обеспечивая тылы.

Как-то так получилось, что он не стал богатым, – так и прожил с супругой в двухкомнатной квартире обычной хрущёвки на третьем этаже. Да и обстановка была обычной: шкаф во всю стену, диван да два кресла. Даже телевизор был обычный. А зачем он нужен – частенько Антон Павлович возвращался домой глубокой ночью, а то и вовсе оставался на ночное дежурство, если пациент попадался особенно тяжелый.

Однако все это не помешало их с Тамарой семейной идиллии. Жили супруги дружно, не ссорились по пустякам, не скандалили. Копить деньги тоже не стремились – детей бог не дал, так зачем складывать в кубышку?..

Все это осталось в прошлом…

Настали другие времена, появились другие интересы, другие приоритеты. Обещания коллег не забывать, навещать и помогать во всем канули в Лету.

Однако чувство собственного достоинства не позволяло просить и унижаться, обивая пороги тех, кто обещал, провожая его на пенсию, золотые горы.

Уже позже Антон Павлович узнал, что его место понадобилось сыну одного из многочисленных друзей мэра города. Вот почему его так спешно отправили на заслуженный отдых. Собрали стол, подписали большущую открытку от всего коллектива с пожеланиями счастья и здоровья.

Антон Павлович старался отгонять от себя грустные мысли.

«Наверное, стоит попить чайку, успокоиться, – решил он и отправился на кухню. – Как мне не хватает Тамары! Без нее я как одинокий старый волк, оторванный от мира и коротающий дни в своем логове».

Кипяток исходил паром, но, как назло, закончилась заварка.

«Придется идти в магазин. Заодно и прогуляюсь – засиделся в четырех стенах. Надо размять старые кости да узнать, что делается в мире».

Мужчина надел старенький, но еще вполне приличный костюм и подошел к зеркалу осмотреть, все ли в порядке с одеждой. Раньше ему и в голову не приходило, что с его внешним видом может быть что-то не так, – Тамара ревностно следила за этим. Но сейчас, когда ее не стало…

Он дольше обычного задержался перед старенькой амальгамой в резной рамке, уже выцветшей и местами потрескавшейся, и всмотрелся в знакомый образ.

– Что с тобою стало, старина? – прошептал он и провел рукой по подбородку с едва наметившейся щетиной. – Постарел. Обрюзг. Утратил былую импозантность. Но главное – глаза!.. От их былого блеска не осталось и следа! Надо срочно выбираться из своего убежища, иначе совсем одичаю! Восемьдесят три года-это не шутка!

И пожилой человек медленно двинулся за дверь, едва передвигая старческие ноги и крепко стиснув перила крючковатыми пальцами, осторожно, ступенька за ступенькой, спускаясь по лестнице.

Город встретил теплым сентябрьским утром. Антон Павлович вдохнул всей грудью аромат пряной листвы, переспелых арбузов и грибов, а потом повернул в сторону современного гипермаркета, построенного совсем недавно на месте старенького, но оттого не менее уютного бывшего магазина «Продукты».

Навстречу ему из автоматически открывающихся дверей со смехом и улюлюканьем выпорхнула стайка ребятишек с руками, полными колы, чипсов и мороженого. Антон Павлович посторонился, отметив про себя, что молодежь нынче питается отвратительно. Не пройдет и пары лет, как кто-нибудь из них станет завсегдатаем больничных кабинетов гастрологов, диетологов и, не дай бог, хирургов.

У больших стеллажей с провизией мужчина растерялся: что выбрать? Одних только видов чая больше пятидесяти, а проконсультироваться не с кем. Он повертел головой в поисках торговых консультантов и, не обнаружив никого из них, с досадой поморщился, сам начал перебирать разноцветные пачки.

– С жасмином, баданом, смородиной, черный, зеленый, байховый… – читал он, вспоминая, как советовался с молоденькой продавщицей Лидочкой из тех самых «Продуктов».

Уж она-то могла посоветовать то, что нужно. С какой любовью она рассказывала о каждом своем продукте! Пусть и ассортимент был намного скуднее, и выглядели пакетики не так привлекательно, но как было тепло на душе… От нахлынувших чувств защипало глаза. Антон Павлович схватил первую попавшуюся пачку и бросил ее в корзинку. Затем медленно прошелся по рядам с выпечкой, конфетами и вареньем, но, так ничего и не выбрав, двинулся к кассе.

«Ох, Лидочка, где ты сейчас? Может, ты стала одной из этих безликих и равнодушных кассиров-операторов? Ведь надо же как-то жить и зарабатывать. Кормить семью. Помнится, у тебя были две девчушки-школьницы с веснушчатыми носиками и ясными голубыми глазами. А еще помню, как мы частенько рассуждали на разные темы… спорили… но всегда неизменно были чутки друг к другу…»

У касс скопилась очередь. Какая-то женщина больно ударила его по ноге тележкой, набитой до краев разными пакетами, мешочками, бутылками и баночками с пивом. Она бесцеремонно обошла старика, небрежно бросив на ходу:

– Пропустите, у меня дома дети. А вам, старикам, делать нечего, постоите.

– Конечно-конечно, проходите. Нам действительно нечего делать. Только вспоминать, как относились к нам, когда приходила беда в дом.

– Ой, да когда это было, – резко бросила на него взгляд бабенка. – Наверное, еще при царе Горохе! Сейчас другие времена!

– Времена действительно другие. Может, мы не такие умные и не разбираемся в ваших гаджетах, но в свое время честно выполняли долг.

– Отработали свое – и отдыхайте. А нам еще пахать и пахать. И не забывайте, что мы платим нехилые налоги, чтобы обеспечить вас пенсией.

– Да я не говорю, что вы мало работаете, но в наше время к старикам было больше уважения.

– Старикам везде у нас почет?! – гнусаво пропела женщина и с издевкой добавила: – Сейчас скажете, что и ноги болят, и спина ноет… Вам уже помирать пора, а мы все больные еще до пенсии. Не можете сами ходить – наймите соцработника или детей попросите. Они обязаны ухаживать за престарелыми родителями.

– Да нет у меня детей. Все время работе отдавал, людей спасал, ведь я заслуженный хирург. – В горле предательски запершило, и Антон Павлович отвернулся в сторону, чтобы никто не видел его подрагивающих губ.

– Ну так сам виноват. Надо было о себе заранее позаботиться. Тоже мне врач. Настоящих врачей днем с огнем не сыщешь, только деньги дерут. Такие цены, что можно накопить себе лет на двести вперед. Недаром консультации и медцентры растут как на дрожжах. А в поликлинику не записаться. Все врачей нет. А потому и нет, что в частники подались. Так что идите вон к кассам самообслуживания, если такие умные.

– Ну зачем вы так?! – раздался сзади тонкий басок. Парень лет семнадцати выступил вперед. – Человек пожилой, у него и карты-то нет, наверное. Да и не учили их этому. В прошлом веке таких технологий не было!

Паренек был искренен в желании помочь немощному старику, который не в состоянии сам разобраться в новшествах современной жизни, и от этого стало не менее больно.

Кое-как расплатившись за чай, Антон Павлович вышел из магазина. Он не мог сказать, что его ранило больше: пренебрежение к некогда авторитетному человеку или то, что в глазах молодежи он древнее ископаемое, неспособное произвести элементарные действия. А ведь он осваивал медицинское оборудование, во много раз сложнее, нежели все смартфоны и айфоны вместе взятые. Сидел по ночам, пробуя и изучая каждую функцию, сверяясь со справочниками и инструкциями. Первую операцию по сшиванию микрокапилляров он провел еще в семидесятых…

«А стоило ли оно того, чтобы тратить свою личную жизнь на этих людей? – вдруг молнией пронзила мысль. – Возможно, было бы лучше завести собаку, родить ребенка и сейчас воспитывать внуков…»

Перед глазами замелькали образы прошлого: дети, которым он возвращал здоровье, калеки после аварий, глядя на которых опускали руки даже родные… больные почки… вырезанные аппендиксы… раковые опухоли… Прошло всего десять лет, как знаменитый хирург оставил практику, и его больше не узнают, и не благодарят, и не рассказывают о тех, кого он оперировал. Как коротки человеческие память и благодарность!

Он больше никому не нужен. Теперь восхваляют и одаривают внушительными деньгами новых хирургов и молят о помощи новых врачей…

Антон Павлович, тяжело дыша, переступил порог квартиры. Здесь все так привычно и знакомо… Каждый сантиметр пропитан воспоминаниями о значимых событиях.

Он бросил ключи на тумбочку, достал из пакета вожделенный чай и вновь обратил взор на зеркало.

– Засиделся ты на этом свете, дружок, – тихо проговорил он, глядя на свое отражение. – Стал стар и никому не нужен. Жизнь так хороша! Несмотря на осень, одиночество и тоску! Там, за окном, кипит жизнь. Только я в ней лишний. Все проходит. Пора уже и смириться.

Может, все было не зря? Так хотелось в это верить…

Антон Павлович потянулся за таблеткой нитроглицерина и дрожащей рукой засунул под язык сразу две штуки. Кое-как доплелся до дивана и прилег, стараясь успокоить дыхание. Липкий пот струился по лбу, руки подрагивали, ноги совсем ослабели.

– Наверное, сейчас есть новые таблетки, лучше и эффективней этих. Но так привычнее, так спокойнее… Да и какая теперь разница?

Амир Гаджи

Родился в 1949 году в Алма-Ате. После получения высшего юридического образования в Омске служил в уголовном розыске. Работал в комсомоле и различных государственных органах Казахстана. Ходил первым помощником капитана на судах загранплавания (порт приписки – Владивосток). Жил и работал в Китае. Со времен перестройки и до пенсии – частный предприниматель. Более тридцати лет изучал различные эзотерические техники.

Член-корреспондент Международной академии наук и искусств. Лауреат Литературной премии им. святых Бориса и Глеба (2018), награжден медалью «За оригинальное мышление и духовное воспитание современного русского народа». Номинант Московской литературной премии (2019). Лауреат Международного конкурса «Новый сказ» им. П. П. Бажова (2019) в номинации «Проза» за роман «Тайные свидетели Азизы». Обладатель Гран-при Международного литературного конкурса им. А. А. Грина (2020) за роман «Тайные свидетели Азизы – 2». Номинант премии им. С. Д. Довлатова (2021). Финалист Общенациональной премии им. П. П. Бажова за новеллу «Прости!» (2022).

Мелхиседек

…Мелхиседек, царь Салима, священник Бога Всевышнего, тот, который встретил Авраама и благословил его, возвращавшегося после поражения царей, которому и десятину отделил Авраам от всего, – во-первых, по знаменованию имени царь правды, а потом и царь Салима, то есть царь мира, без отца, без матери, без родословия, не имеющий ни начала дней, ни конца жизни, уподобляясь Сыну Божьему, пребывает священником навсегда.

Послание к Евреям апостола Павла, глава 7, стихи 1–3

По иудейской традиции на праздник Песах-день памяти об исходе евреев из Египта – одному из приговоренных преступников даруется жизнь. В тот день был выбор между проповедником Иешуа из Назарета и вором и убийцей Вараввой. Толпа, буйствовавшая за стенами иерусалимского дворца царя Ирода, превращенного в резиденцию римских прокураторов, отдала свой голос в пользу Вараввы.

Среди этого необузданного скопища, жаждавшего немедленного распятия Иешуа, поведение трех человек с глазами санпаку отличалось от остальных. Их рты орали те же проклятия самозванцу, что и другие рты. Их руки, сжатые в кулаки, как и кулаки любого из толпы, были готовы в любую минуту размозжить лжепророку голову. При этом взгляд этой троицы меченых не выражал ни гнева, ни сострадания. Они следили за каменным лицом Наблюдателя, ожидая его приказа. Несмотря на горячую атмосферу события, стоящий в стороне Наблюдатель оставался беспристрастно-холодным, а его внимательные санпаку сканировали лица людей, определяя их намерения. Наблюдатель знал, что зажечь народ, превратившийся в толпу, легко и управлять ею нетрудно. Он держал ситуацию под контролем и в любую минуту мог направить энергию этой, на первый взгляд неуправляемой, массы в нужное русло.

В то же самое время во дворце иудейские вожди ждали от Понтия Пилата ответа на свой вопрос: утверждает ли он, римский прокуратор Иудеи, решение Синедриона о смертной казни преступнику и самозванцу Иешуа из Назарета? Стражник передал записку для прокуратора от его жены Клавдии Прокулы: «Не делай ничего Праведнику тому; потому что я ныне во сне много пострадала за Него». Для Понтия Пилата мнение Клавдии было решающим, он так бы и поступил, но, к сожалению, было поздно, решение уже принято.

В пятницу, утром, отвергнутый народом Палестины и приговоренный иудеями к смерти иври Иешуа из Назарета начал свой крестный ход от башни Антония в центре Старого города до Лобного места с еврейским названием Голгофа, что находится за стенами Иерусалима на северо-запад. Здесь казнят опасных преступников, всенародно распиная их на кресте.

В это же самое время в скромной кошерной мисаде, приютившейся напротив Судных врат, на пересечении базарной улицы Сукхан-эз-Зайн и дороги, по которой водят приговоренных на казнь, неприметный горожанин в поношенном традиционном халате и вязаной кипе на голове получил свой обеденный заказ. Это были запеченный карп (гефилтэ фиш) с гарниром из жареной моркови с черносливом (цимес), выпечка, сдобренная медом (тэйгэлэх), и свежевыжатый гранатовый сок в простой керамической кружке. Посетитель ел не спеша и с удовольствием.

Закончив трапезу и расплатившись с хозяином, уверенной походкой он вышел на улицу. Навстречу ему приближалась шумная процессия, сопровождавшая осужденного преступника. Вместе с возбужденным народом шагал Наблюдатель, стараясь оставаться неприметным. Он увидел выходящего из харчевни человека еще издалека. Наблюдатель узнал его, хотя и видел впервые. Это был Мелки-Цедек, или, как его называли в миру, Мелхиседек. У Наблюдателя было задание не допустить его встречи с Иешуа. Но Мелхиседеку удалось протиснуться в толпе между Наблюдателем и Иешуа. Избитого, окровавленного, с терновым венком на голове, преступника Иешуа, несшего огромный деревянный крест, охраняло каре римских легионеров. Если бы не они, этот улюлюкавший, плевавший, горланивший проклятия и в бессильной злобе потрясавший кулаками обезумевший сброд человеко-животных в праведном гневе разорвал бы самозванца на куски. Этот народ, сейчас объединенный первородным рептильным инстинктом, жаждал крови несчастного Иешуа, приговоренного к смерти за присвоенный себе статус пророка и вольнодумные речи о милосердии и всеобщем человеколюбии. Но Рим не допустит власти толпы. Рим чтит Закон, согласно которому этот человек будет публично распят на кресте в назидание другим. Он будет висеть на кресте несколько дней, а потом о нем все забудут навсегда.

Сгорбленный под тяжестью собственноручно изготовленного креста, преступник неожиданно споткнулся и упал. Под одобрительные возгласы толпы Иешуа медленно встал и поднял на Мелхиседека залитое кровью и потом лицо. В его глазах читались скорбь и отчаяние, а сердце кричало о сокровенном.

«Именно такой его страдальческий образ сохранят люди в своей памяти навечно», – подумал Мелхиседек. Их взгляды встретились лишь на одно мгновение, и этого бесконечно долгого мгновения было достаточно, чтобы передать Иешуа уверенность в правоте его поступков. Внешне казалось, что Мелхиседек остался равнодушным к безголосым мольбам Иешуа, ибо каждый должен достойно нести свой крест, и потому, не глядя в лицо приговоренному к смерти, он пошел вслед за ним, смешавшись с неистовствовавшей толпой.

Наблюдателю не понравился их перегляд, надо было что-то предпринять. В это время процессия сделала остановку. Сегодня для Иешуа это была уже девятая остановка. Пользуясь случаем, Наблюдатель негромко сказал: «Раздеть его. Преступник должен быть голым». Трое меченых громко поддержали эту идею. Толпа, словно ожидавшая сигнала, немедленно разразилась: «Голым, голым, голым! Преступник должен быть голым!» Не дожидаясь особого приглашения, добровольцы скопом набросились на Иешуа, сорвали последние одежды и брезгливо швырнули их в подворотню. Вид голого иври лжепророка вызвал у экзальтированной толпы неописуемый восторг, граничивший с экстазом. Сотнеголовая толпа куражилась над несчастным, гогоча, приплясывая и тыкая в него пальцами, поэтому никто не заметил, как Мелхиседек бережно поднял окровавленные лохмотья, спрятал их за полами своего халата и скрылся в первом же переулке.

Это заметил Наблюдатель, который последовал за ним. Он шел за Мелхиседеком вплоть до Силоама в Восточном Иерусалиме, к югу от Старого города, со стороны Кедрона, но упустил его из виду на Великой лестнице, ведшей к Храму, недалеко от Силоамского источника. Наблюдателю помешали многочисленные прокаженные, совершавшие очищение в купели после выздоровления. Обычно здесь такая толкучка бывает лишь в еврейский праздник Суккот. Наблюдатель пробежал все шестьсот метров этой ступенчатой улицы и обследовал несколько близлежащих переулков, прежде чем понял, что сегодня ему предстоит неприятный разговор с теми, кто послал его наблюдать за этим человеком.

Мелхиседек не думал о слежке за собой, он спешил уединиться. Уже в три часа пополудни он сидел, закрывшись в номере дешевой гостиницы. За окном накрапывал дождь – символ соединения Земли и Неба. Мелхиседек внимательно рассматривал одежды Христа. Наконец он нащупал то, что искал. Мелхиседек осторожно достал зашитую за подкладку перламутровую пластинку. Он знал о ее существовании. Он знал, что это такое, и, разумеется, знал, что она значила для Иисуса Христа. В эти самые минуты распятый на кресте Спаситель человечества знал о том, что эту пластинку нашли. Сердце его наполнилось счастьем выполненного долга, потому что он знал, в чьих руках она сейчас находится.

Мелхиседек держал в руках перламутровую Панагию. На ней рельефной резьбой был создан искусным эмальером образ мудреца, сидящего на ступенях лестницы Иакова[1], уходящей, извиваясь, высоко вверх. Мудрец держит в руках Мать-Книгу всезнаний. У него в ногах сидит ангел – восхищенный ученик. Маленькая Панагия, размером пять сантиметров в длину и три сантиметра в ширину, обладала огромной созидательной силой. Это был ключ к памяти предков и квинтэссенция собственных перерождений. Тысячелетиями передаваемая от одного избранника Бога к другому, Панагия наполняла их силой духа и мудростью, чтобы Пророк человечества до конца исполнил свое Божественное предназначение.

В это же самое время Наблюдатель стоял у неприметной двери в высоком заборе, заросшем кустами разноцветной лантаны, в навечно безлюдной тупиковой улице холма Ир Давид. Над дверью хамса – защитный амулет в форме ладони, какие есть в каждом доме. Мало кто бывал за этой дверью, и никто не знает, кому принадлежит этот дом, скрытый от посторонних глаз вековыми платанами. В небольшой нише в заборе, справа от двери, был выставлен старинный бронзовый канделябр в виде перевернутой пентаграммы с пятью зажженными свечами – тайный сигнал Наблюдателю о том, что его здесь ждут. На двери латунный кнокер в виде отвратительной химеры, вызывающей ужас и панический озноб. Это был крылатый дракон с косматой головой овцебыка, непропорционально большим носом и толстыми губами дромадера. Его живот имел короткую шерсть, а спина была покрыта ромбической рыбной чешуей, превращенной в колючку. Две лапы, напоминавшие человеческие ладони, имели по пять четырехфаланговых пальцев без ногтей. Длинный чешуйчатый хвост заканчивался моржовым пенисом с огромным черным когтем на конце. В своих лапах это латунное чудище держало большую рыбу с головой собаки. Через полторы тысячи лет этот кнокер, символ нечисти, сорвется с места и, переходя из рук в руки, начнет свой разрушительный поход по городам и странам планеты, ломая души людей, неся им вирус сомнения, страха, раздора и ненависти к ближнему, до тех пор пока не остепенится, найдя приют на стенде музея «Метрополитен» в Нью-Йорке – столице мира.

А сейчас Наблюдатель дрожащей от страха рукой трижды ударил кованым когтем пениса по металлической подложке. Через минуту дверь открыл угрюмый слуга в сопровождении двух черных как смоль псов древней африканской породы басенджи. Хозяин дома не любил болтунов, поэтому держал породу собак, не умеющих лаять, и глухонемого слугу, который, наверное, уже лет сто без слов понимает, чего от него ждут. Все трое знали Наблюдателя в лицо, поэтому сразу проводили его в ажурную беседку на берегу небольшого искусственного пруда в глубине роскошного ухоженного сада. Слуга указал Наблюдателю на пуфик перед ширмой из эбенового дерева, отделанного великолепным китайским шелком. Тот сел лицом к ширме, по обе стороны которой, не сводя с него зловещих глаз, сели готовые к атаке басенджи. Ширма не столько скрывала лицо хозяина от посетителя, сколько подчеркивала разницу между ними. Вы разговариваете не с человеком, а с ширмой или с собаками, если вас это больше устраивает.

Через несколько минут Наблюдатель услышал, как по другую сторону ширмы пришел человек. Вернее, Наблюдатель понял, что за ширмой кто-то или что-то появились. Выдержав паузу, Наблюдатель подробно рассказал о событиях последних дней, происходивших вокруг Иешуа из Назарета. Но, вероятно, его доклад не произвел должного впечатления на то, что находилось за ширмой, потому что в течение рассказа это бесполое нечто не проронило ни слова. У Наблюдателя сложилось впечатление, что оно все уже знало и без него. И даже больше, чем сейчас услышало. Поэтому Наблюдатель умолк на полуфразе. Ширма тоже молчала. Молчание длилось долго и стало тягостным.

Вдруг ширма ровно и медленно заговорила. Именно ширма, потому что этот сиплый, бесцветный звук мало походил на человеческий голос. Он шел не из гортани смертного, рожденного женщиной, а аспидом выползал из глубокого колодца преисподней и, цепляясь за острые выступы каменной кладки, создавал небольшое эхо. У Наблюдателя от страха язык прилип к нёбу.

– Нельзя допустить, чтобы Мелхиседек вновь вручил Панагию человеку.

В ответ Наблюдатель молчал. Он физически не мог говорить, у него просто-напросто не открывался рот. Но в его словах не было необходимости. Ширма легко читала все его мысли.

– Очень скоро власть предержащие познают свойства и силу толпы и, уверовав в свою безнаказанность, будут в своих меркантильных интересах беззастенчиво манипулировать безмозглой массой, направляя ее на смертоубийство. Человек как личность исчезнет, и человечество уничтожит само себя. На Земле воцарятся мир и гармония.

Ширма на минуту умолкла. Наверное, она сама осмысливала то, что сейчас наговорила Наблюдателю и двум несчастным собакам. Сейчас Наблюдателю было трудно представить себе будущую картину мира, которую живописала ширма, но не верить ей он не мог только потому, что то, что находится за ширмой, на самом деле управляет этим миром. Наблюдатель на секунду усомнился в правоте услышанного сейчас прогноза: слишком он был невероятен. Из ступора размышлений его вывел сиплый голос ширмы:

– В головах и сердцах мужчин и женщин главными словами останутся: «я», «мне», «мой», «мое», «меня». Человек будет одержим только самим собой и перестанет замечать находящихся рядом. Мы расторгнем единение человека с Богом, и из всех природных ощущений, присущих человеку, останется единственное чувство – чувство полного одиночества. – Ширма сделала короткую паузу, давая Наблюдателю возможность глубже осознать только что услышанное. – Человечество, уверовав в то, что Бог создал человека, а не наоборот, неспособно к преображению. Люди до сих пор цепляются за земную жизнь, не понимая, что это и есть главный источник всех их зол. Они убеждены в наличии двух противоположностей: добро и зло. Эти люди не в состоянии осознать, что за пределами этого мира, где добро и зло перестают существовать, и наступает настоящее блаженство. Таких тупиц надо физически уничтожить, и в этом есть высшая справедливость. Человек в теперешнем его виде не созрел для претворения в жизнь высоких замыслов Создателя. Нам надо закрыть очередной цикл – очистить эту планету от такой скверны, как человек. Искалеченная земная природа постепенно восстановит свой естественный баланс, и Земля снова станет раем для всего живого, какой она была до появления здесь человека. Повторяю: нельзя допустить, чтобы Панагия попала в руки людям. Иначе они снова начнут пытаться преображать это негодное человечество. Человечество физически должно быть уничтожено. Тебя зовут Тонинадер. Запомни, Тонинадер. Смотри, Тонинадер, и наслаждайся Лилой – игрой Судьбы, торжеством всех пороков. Пришло время, когда все выворачивается наизнанку и картины разложения этого человечества из Зазеркалья выходят наружу. Пришло время, когда блистательный Люцифер становится для людей Богом.