скачать книгу бесплатно
Всё просыпается вокруг:
Жужжит, летает и стрекочет,
А беззаботный, юный друг
Всё о невестушке хлопочет:
«У той – чуть резок аромат,
У этой – лепестки шершавы.
Я потому и не женат,
Что у цветов – другие нравы».
И мотылёк весь день порхал
Над каждым миленьким цветочком,
А ночью в травке засыпал
Бесцветным маленьким комочком.
Так хоровод весенних дней
Сменился ярким танцем лета,
И в ритмах жгучих, без дождей,
Он, в зелень пышную одетый,
Всем предоставил мастер-класс,
Но вот уже неторопливый
Звучит осенний, нежный вальс
До восхищения красивый.
Неумолимо время-страж
Считает дни, затем недели.
Жизнь пролетела как мираж,
Не приближая к главной цели
Уже седого мотылька,
И он, порхая одиноко,
Всё идеал искал цветка,
Как прежде, в юности далёкой:
«Мой вкус изыскан, утончён, —
Кряхтел цветам уже усталый
Жених, – и я не обручён!»
Но что в нём толку? Он был старым.
Теперь легко порхать не мог —
Нет резвости в крылах прозрачных.
Так утомлённый мотылёк
Искал, как будто день вчерашний,
Свою заветную мечту,
Но возраст усмирил желанья:
«Ценю, как прежде, красоту,
Но мне важнее пониманье.
В общении цветы скучны…»
Но умиляет старость всё же
Зелёный цвет, как в дни весны,
Который с возрастом дороже
Осенней зрелости цветов,
Что так строги? и грациозны,
И в них расчётливость без слов
Сквозит: «Ошибки невозможны».
И мотылёк об этом знал.
Но вдруг, заметив зелень мяты,
Решился он, и ей сказал:
«Своею зеленью Вы – святы.
Пусть Ваши цветики скромны,
Но Вы – само благоуханье,
И первой зелени верны,
А нам так важно пониманье».
И он посватался. Она
Сказала просто: «Мы – не пара,
Я огорчить тебя должна,
Ты посмотри, мы оба стары?!»
Отказа мотылёк не ждал,
Волнуясь, чувствовал усталость.
Никак не думал, не гадал —
Жить в одиночестве под старость.
И так остался без жены
Седой искатель идеала.
Но помнил дни своей весны,
Когда поляны было мало,
Когда он с лёгкостью порхал
Над простодушными цветами,
Куражась, он их отвергал,
За что? Они не знали сами…
Теперь он – старый холостяк,
И, в ожиданьи зимней стужи,
Порхая, размышлял вот так:
«Я должен быть кому-то нужен».
И он старался. Но вокруг
Жизнь замирала постепенно:
Ещё недавно сочный луг
Травою жухлой стал. Всё бренно.
И даже солнцу не вернуть
Лучам своим тепла былого,
Лишь холод, продолжая путь,
Готовил всё к зиме суровой.
А мотылёк искал тепло —
Уже давно промёрзло тело.
И вот однажды повезло:
В усадьбе форточка скрипела.
И он влетел. Пылал камин
В уютном и старинном зале. Тепло.
Как будто «блудный сын» Вернулся…
Тут его поймали, Воскликнув:
«Редкий экземпляр!»
(Что, впрочем, мотыльку известно).
И он воспрял: «К тому ж – не стар,
А вдруг я здесь найду невесту?»
Но ожиданья не сбылись —
Он был посажен на булавку.
Так в эту маленькую жизнь
Судьба внесла свою поправку.
«Такого для себя не ждал
И не рассчитывал на это?!
Ну что ж, – себя он утешал, —
Зато тепло и много света.
Теперь похож я на цветок,
И с внешним видом всё в порядке:
Есть лепестки, есть стебелёк,
Но быть цветком совсем несладко.
И жалко мне себя до слёз —
Гулять свободно не придётся,
Как будто я женат. Всерьёз —
Женатым так же достаётся!»
«Когда порхаешь мотыльком…»
Когда порхаешь мотыльком,
Ища достойную дубравку[2 - Дубравка – второе название растения «Девичья краса» (В. И. Даль).],
То помни: в «рвении» таком
Заслужишь от судьбы булавку.
9 июня 2003 г.
Альфред Бодров
Родился в Грузии в городе Кутаиси в 1942 году. По окончании неполной средней школы получил среднетехническое образование, трудился на оборонном предприятии. В 1973 году окончил исторический факультет МГПИ им. Ленина и преподавал в техникумах, перешёл в СМИ, увлёкся литературным творчеством. Публикуется в журналах и сборниках, выпустил пять книг и два лирических сборника, имеет литературные дипломы, стал членом Союза журналистов России и Интернационального Союза писателей.
Брезгливая Домна
Фельдшер физиокабинета и по совместительству философ-герменевтик Иван Алексеевич Малофеев ввалился к себе в квартиру в уличной обуви, в широкополой темно-серой фетровой шляпе, в макинтоше «реглан» и с порога потребовал у полноватой супруги Роны Артемовны свежую газету. Она привычно проворчала:
– Ты бы сначала переобулся, снял бы с себя шляпу, реглан, умылся бы, а потом сел бы ужинать, как всегда, с газетой.
– Ты не понимаешь, – горячился хозяин квартиры, – сегодня в «Столичном комсомольце» напечатана скандальная статья о нашем министре обороны. Мне не терпится посмотреть на заголовок. Ты принеси, я тебе сейчас его прочитаю. «Пашка-мерседес. Вор должен сидеть в тюрьме, а не быть министром обороны», – прочитал Иван Алексеевич, когда Рона Артёмовна всё же принесла мужу требуемую газету.
Только после этого он совершил обычный вечерний ритуал, установленный супругой за сорок лет совместной жизни с Иваном Алексеевичем.
Разворачивая газету за столом с тарелкой, в которой аккуратно лежали два аппетитных антрекота с кровью и луком, на пол выпал конверт. Мыслитель-герменевтик поднял письмо и удивился. Вместо обратного адреса стоял прочерк, а на почтовом штемпеле значился город-курорт Сочи. Из столовой, в которой традиционно проходила семейная трапеза, Иван Алексеевич окликнул супругу, которая в этот момент хлопотала над десертом. Рона Артёмовна не спеша, торжественно внесла в столовую пиалы с малиновым муссом из манной крупы, с преданностью молодой кошечки вглядываясь в глаза мужу. Словно величайшую реликвию поставила перед сладкоежкой мужем вожделенную пиалу. Со стороны сцена выглядела так трогательно, что невольно всякому гостю, случайно оказавшемуся её свидетелем, могло почудиться сходство с жизнью и бытом старосветских помещиков из гоголевского Миргорода.
Поставив перед Иваном Алексеевичем десерт, она взобралась к нему на колени, поджала ноги под себя и преданно взглянула ещё раз в глаза мужу.
– Милый, тебе понравились мои антрекоты с кровью и луком? – спросила она в ожидании всяческих похвал и комплиментов.
– Дорогая, у тебя всегда все получается хорошо, что бы ты ни готовила. Сегодня твои антрекоты удались особенно, как никогда, и мусс твой получился лучше прежних. Ты вообще сегодня превзошла сама себя. Спасибо тебе за заботу и любовь.
Рона расплылась в улыбке от умиления и снова спросила:
– Мусс тебе понравился? – с таким же умилением ей в унисон он отвечал:
– Конечно, милая. Кто же ещё может готовить такой мусс, как ты? Супруга насторожилась.
– Я не знаю, тебе виднее. Ты ко многим женщинам ходишь, рассказываешь им о герменевтике и продлеваешь многим из них молодость при помощи инъекций новокаина, разговариваешь с ними на языке эсперанто. Я не знаю, чем ещё ты с ними занимаешься, может быть, они угощают тебя своим рецептом мусса в знак благодарности за новокаиновую молодость.
Иван Алексеевич удивился:
– Роночка, ты меня ревнуешь? Мы с тобой прожили сорок лет душа в душу, и только сейчас ты стала ревновать? Ты лучше почитай письмо, которое пришло тебе без обратного адреса. Кто же тебе пишет из Сочи? Курортный любовник? Кто он, с кем и когда ты познакомилась?
Он с загадочной улыбкой спрашивал жену, испытующе вглядываясь в её глаза, словно боясь обнаружить в них тайные мысли.
– Кстати, скажи, куда девалась наша домработница и твоя подруга Домна? Я её почему-то давно не вижу. Не знаешь?
Рона снова обворожительно улыбнулась, обняла мужа за шею и с иронией спросила:
– Ты меня ревнуешь к Домне, дорогой?
Он тоже обнял супругу и с улыбкой спросил, но она прочитала в его глазах еле уловимую тревогу:
– Глупости. Подумай сама, как я могу тебя ревновать к Домне? Эта старая дева заболела шизофренией, у неё развилась мужебоязнь. Я помню, как много раз повторяла о брезгливом отношении к грязным мужским носкам. Помнишь, она говорила, что как только подумает, что ей придется стирать грязные потные мужские носки, так у неё пропадает всякое желание не только выходить замуж, но даже серьёзные знакомства заводить.
– Я не думала, что ты такой циник, – сказала она, читая письмо. Иван Алексеевич заметил, как менялось выражение лица супруги по мере прочтения «курортного послания». Он успокоился, поняв по её выражению лица, что письмо было не от тайного воздыхателя, однако какая-то необъяснимая червоточина на сердце оставалась, ожидая комментариев от любимой жены. Наконец, она сложила письмо, вложила его снова в конверт и с таинственной улыбкой сказала ему: – Наша Домна прямо в сочинском дендрарии родила здорового крепыша. В мальчише-кибальчише четыре кило восемьсот граммов и пятьдесят два сантиметра роста.
Он вдруг натужно рассмеялся, смеялся долго, в промежутке между приступами смеха с трудом говорил:
– Вот это да… старая дева… брезгливая Домна… родила… родила прямо в дендрарии… ха-ха-ха…
Он неожиданно умолк и серьёзно, но с тревогой в голосе спросил:
– Она не написала, от кого у неё ребёночек?
Рона с прежней обворожительной улыбкой обвила его шею пухлыми короткими цепкими пальчиками и ядовитой коброй злобно прошипела:
– Помнишь, ты говорил мне, что сам постирал свои носки?
– Помню, но причем тут дендрарий? То есть брезгливая Домна, я хотел сказать.
– Вспомни, где я тогда была. В медсанчасти со сломанной рукой, не так ли?
Иван Алексеевич растерянно отвечал вопросом на вопрос:
– Что ты имеешь в виду?
– Не догадываешься, дамский угодничек? Что тогда делала Домна?
– Тебя навещала в стационаре.
– Чем она занималась в промежутке между посещениями больницы?
– Готовила, стирала, убирала, для тебя же, кстати, ужин и обед готовила и тебе приносила.
– Чем ты занимался в это время? Газетки почитывал про воров-министров и носки свои постирывал?
