скачать книгу бесплатно
Лерка приходила давно. Сначала набросилась с поцелуями, как сумасшедшая, а потом что-то орать начала, а Марк – и рад бы, только голос к тому моменту все больше садился, горло драли недраные мартовские кошки. Она ушла тогда и больше не приходила.
«Луч, как думаешь, а у нас у всех уже заранее определены пары? Вторые половинки, настоящие любови и всякое такое? А то я не очень понимаю, как может у всех все начинаться одинаково – любовь до гроба, признания с соплями, а потом у кого-то пятьдесят лет брака, сто детей и пятьсот внуков, а у кого-то развод, дети повесились на форточке, а родители друг друга сжить пытаются».
Лучевой долго сидит, внимательно смотрит то на сообщение, то на Марка, то на телевизор. Сначала по инерции берется печатать ответ, а потом говорит:
– Тебя вообще поперло уже, да? Лерке своей сопли эти пускай. Это не любовь все, Марк. Инстинкты, гормоны, флюиды. Я для кого слова дня на холодос вешаю? Чтобы ты умнел, пока валяешься, а не деградировал. Жрать хочу, пиццу закажем?
«Хуиццу. Надоело тесто жрать целыми днями. Макароны, пиццы, булки и яйца. Фруктов хочу, сгоняй в магаз».
– А хуюктов ты не хочешь? Апрель сейчас, никаких фруктов еще нет, только яблоки искусственные.
«Хуюктами сам себя корми. Если нет денег ни на что, кроме яблок, не надо меня апрелем кормить. Иди купи яблоки».
* * *
– Марк, ты же понимаешь, что я не могу каждый раз спрашивать тебя, что случилось? – Лучевой снова в кедах завалился на кровать, ладонью сгребая волосы, сожженные летним солнцем и едкой краской, на затылок. Марк взял в руки телефон, чтобы ответить, но Луч остановил его, перебив. – И не спрашивай, почему. Потому что у тебя такое лицо, как будто всегда что-то случается. Я же так шизанутым стану с тобой и буду на улице до людей доебываться: «А чей-то ты грустный такой?»
Марк потер ледяными пальцами глаза и поморщился – болит. Луч затыкаться и не думал, зудел над ухом, взбивая кедами пыль с одеяла. Нужно его попросить, чтобы поменял белье, да и самому помыться не помешает – почти неделю не вставал из-за рецидива, выпаривал из тела всю жидкость, которую в него Луч почти две недели усердно заливал. В комнате, наверное, смердит, как во время эпидемии чумы.
– Я так разговаривать нормально научусь, пока ты молчишь. Уже целые монологи научился почти без запинки, – он ткнул носком кеда ногу в носке. – А то раньше только «епта бля» успеваю, а Марк уже «Письмо Татьяны» придумал и читает мне, где и как я не прав.
От сенсорной клавиатуры отлетают щелчки – звук не выключен. Долго печатал. Про Леру, про то, что она ему почти не пишет, не приходит, не отвечает на звонки. Про то, что видел ее последний раз в апреле, про то, что болеть надоело, а трахаться хочется, как в пятнадцать, а девушка его, кажется, откровенно сливает. Стер. Напечатал снова, гораздо быстрее.
«Может быть, все дело в непрекращающейся залупе?»
– Везет тебе, ты подумать можешь, прежде чем спиздануть, – Луч бросил мутный взгляд на экран, еле сфокусировался, долго щурился. Без линз. – Ты весь – сплошная залупа. Бескрайняя плоть.
«Как будто мне в кайф одну тупую фразу десять лет печатать. Я сто раз передумать успеваю, пока допишу».
– Может, оно и к лучшему? Не думал, что я не всю хуйню, которую ты хочешь мне сказать, хочу услышать? Подумай-подумай. – Он снова ткнул кедом его ногу.
«Зато я с удовольствием слушаю все твои «епта бля», да. Жалко, что текстом нельзя передать сарказм. Так что пишу. САРКАЗМ».
– Ты когда какие-то эмоции выражаешь, тоже пиши, пожалуйста, а то по твоей морде никогда не понятно, что ты изображаешь.
«Допиздишься».
– Допечатаешься. Лежишь уже которую неделю, не вставая, скоро как Хокинг будешь – одним пальцем общаться.
Марк неожиданно осклабился, как не делал этого давно. Еще до болезни, наверное.
– О?о-о, я знаю, что ты сейчас сделаешь.
Едва вытащив из-под себя свободную руку, Марк достал ее из-под одеяла. Поднял. Оттопырил средний палец.
– Я знал. Это твой максимум.
* * *
Прошло еще какое-то время, прежде чем Луч снова заговорил. Он вообще с каждым днем разговаривал все меньше, общался знаками; если находился на кухне, не говорил, а писал. Словно заразился молчанием от Марка.
Вообще, его звали Кирилл. И фамилия у него вообще-то была не Лучевой, а странно-славянская – Маяк.
Лера не приходила. Марк болел вроде бы месяц, точно он не знал, когда начал. Вроде в апреле. На календаре в телефоне был июнь. Только телефон был не его, а Кирилла.
И страница не Лучевого, а Леры.
И не Лерины «целую» и «скучаю».
Не Лерины «освобожусь – перезвоню».
Лерины были только звонки. То есть их не было. И это все, что было от Леры за это время.
То есть Леры не было вовсе.
– Марк, слушай, я могу объяснить…
Лучевой сидел на мешке напротив кровати. Шторы были отдернуты наполовину, освещая только ту часть комнаты, где обычно лежал Марк. Луч был в темноте. Он вроде и не нервничал сильно, не заикался, не дергался. Только молчал долго, недоговаривал.
Марк тоже молчал, даже не зная, может ли говорить. Вроде ангина проходит за то время, что он болел. Осталось узнать – сколько.
– Хотя нет, я не могу.
Марк выдохнул, незаметно пошевелив губами. Пытался заговорить.
– Что? – Луч поднял на него взгляд. В темноте белки глаз выделялись – можно было отследить, куда он смотрит. – Попытайся еще раз.
Марк сглотнул, произнес, задержав дыхание:
– Где?
– Что «где»?
– Кто.
– Кто где?
– Лера.
Луч поднес ладонь ко рту, задумчиво помял пальцами губы. Тонкие, обветренные закончившейся в апреле зимой. Или летом. Или, черт возьми, тем, что сейчас происходит на улице.
Луч спросил:
– Ты правда не догоняешь?
Луч сказал:
– Ее похоронили больше недели назад.
Часть 65
– Марк, если ты продолжишь молчать, ничего не изменится. – Луч сидел в мешке, скрестив руки на груди. Устав сидеть в полумраке, он распахнул шторы, дернув их с такой силой в стороны, что едва не сорвал карниз. – Блядь, класс, – он фыркнул, – то ты болеешь и молчишь, то ты здоров и все равно молчишь.
– Как?
Дыхание перехватило, как после долгого кашля, горло сдавило. На улице была теплая весна, переходящая в осень, солнце светило ярко.
– Что «как»? Марк, ты притворяешься или на самом деле не догоняешь?
– Я не понимаю, что я должен догнать. Я болел, Лера не приходила. Как только я пришел в себя, ты говоришь, что она умерла. – Марк с силой прикусил губу, попав зубами прям в место содранной кожицы. Скривился и облизнулся. – Что произошло?
– Она умерла, – Луч пожал плечами, улыбаясь. Он вертел в пальцах пластиковую ручку от детского планшета, а вот планшет глазами найти не мог. – Ты правда тупой?
– Это ты идиот. Я уже понял, ты сказал. Как, твою мать, это произошло?! – Кидаться было нечем, под рукой были только подушка и одеяло. Если кинуть подушку – не поймет, что это не игра.
Лучевой молчал. Он смотрел на него огромными восторженными глазами, еле-еле улыбался и молчал. Глаза слезились от яркого света и сухого воздуха.
У Леры были толстые ляжки и худые икры. Когда они только ходили по собеседованиям, один из баров на Кузнецком они приметили сразу. Не для того, чтобы работать, нет. Там были странные туалеты – не делились на мужские и женские, черные квадратики плитки чередовались с зеркалами, под потолком приглушенно горели красные лампы.
Это было определенно не место для работы. И туалет там стоял отнюдь не как средство первой необходимости.
Ее «Мартинсы» делали ноги еще тоньше, а широкая юбка до колена скрывала крупные бедра. Трусы, спущенные с колготками до сгиба колен, в черном зеркале отражались как удачный кадр из порно.
Еще ни в одном зеркале Лера не была такой привлекательной, как в этом туалете. Квадрат – тонкие ноги со спущенными до самых ботинок трусами. Черный квадрат – пропуск. Снова зеркало – большая мягкая грудь над спущенным лифчиком, на которой мягким комом лежит задранный свитер. И никаких непропорциональных ляжек, никакого рыхлого животика, валиком свисающего над лобком. Все это – черный квадрат, цензура. И даже ее лицо – цензура, только губы попадают в одно зеркало с подпрыгивающими сиськами.
Как она могла умереть?
– Вы же сосались постоянно, заболели тоже вместе. – Луч рисовал по коленке пластмассовой ручкой от планшета, даже не глядя на перекошенное лицо Марка.
– Чем заболели?
Луч заржал. Марк не понимал, как можно смеяться в этой ситуации – не натянуто, не саркастически, а заливаясь, утирая глаза и морщась. Как вообще можно смеяться?
– Ангиной, Маркуш. Вы же трахались последний раз месяца четыре назад. Чем вы еще могли заболеть вместе? – Луч поднял вверх указательный палец и «покивал» верхними фалангами.
Марк забрался на кровать в кедах. Он сегодня выходил в магазин за туалетной бумагой, которую Лучевой забыл в прошлый раз. А потом накормил его «пастой» с морепродуктами из тайского ресторанчика. Урод.
– А тебя с хера ебет, когда я трахался? С ней.
– Здоровья тебе желаю.
Марк накрыл лоб холодной влажной ладонью, закрыл глаза.
– Чего ты от меня хочешь? Почему ты мне вообще про похороны не сказал? – Лицо начинало гореть, Марк чувствовал, как нервы горят в голове, а дым копится, застилая глаза. Непонятно.
– Я говорил. И Саня тебе звонил, говорил. Даже Женька, по-моему, звонила. Но вы, тверские, люди такие, с ангиной по телефону разговаривать не желаете, слушать – тоже. Лежишь ты такой две недели назад, гноем плюешься в меня, телефоном бросаешься и говоришь: «Луч, достань из шкафа одеяло теплое. Конец апреля, отопление выключили, суки». Я думал – все. Белочку поймал с лекарств своих, в дурку сдавать надо.
– Говна в тебе, как в сортире на даче, Луч.
– Это в тебе говна, как в сортире, Марк. Сходи просрись, пока не сдох от дерьма своего, сопли на хуй намотай и на работу сходи, в институт наведайся. – Луч прищурил глаз и, как дротиком, метнул ручку от планшета в Марка, попав в колено.
– Мразь ты последняя, Лучевой. – Обе ладони закрыли горящее лицо.
Если все, что говорит Луч, – правда, то Марк не против снова слететь с катушек, слечь с ангиной и потеряться во времени и пространстве.
* * *
– А поехали в Питер? – Женя, оторвав бутылку от рта, резко дернула ее вверх, поднимая руку. На дне плеснулось, и пена, взбесившись, полилась на ее голые ляжки.
– А туда нам зачем? – Марк поднял глаза от своей бутылки, на которую смотрел последние минуты две. Как только все замолчали, так и начал смотреть на нее. С одной стороны, все они были не правы, особенно Луч. «Он никогда ничего не хочет, клал он на всех нас». Ему не все равно, он не всегда ничего не хочет. А с другой – смотреть на них не хотелось.
– Тебя топить, – Луч съюморил. – А если серьезно, то почему нет? У вас ведь учеба только в сентябре? – Саша и Женя кивнули.
– Сейчас опять заведет песню «я не хочу ехать», – Саша, в отличие от сестры, махнул свободной рукой. – Марк, поехали, развеешься.
– Там сейчас туристов много. – Он предпринял последнюю попытку отмазаться, с надеждой посмотрев на сестру, не смотря на Луча даже мельком. Даже краешком глаза. – Вот и сольешься с толпой.
Сборы были наполовину шумными. Саша и Женя, приехавшие в Москву без вещей, в Питер поехать так позволить себе не могли. Они шатались по продуктово-бытовым, шуршали дома пакетами, баночками, переливали Марковские шампуни, таскали футболки, звенели стаканами и вином, «чтобы веселее шло».
Марк делал все молча и тихо. Луч пришел с уже набитым рюкзаком и не шумел.
Квартира поделилась на кухню и спальню. – Почему ты не хочешь ехать? – Луч не удержался. – Потому что это не отдых. – Тебе ведь всегда нравилось там.
– Я там был с Лерой.
– Ты там познакомился со мной.
– Луч, там все будет напоминать о Лере.
– Тебе и здесь все напоминает о Лере. Мы напоминаем тебе.
– Вот и катитесь отсюда.
– Так не работает, Марк. Тебе нужно смириться.
– Я смирился. Почему она умерла?
– А ты не понял?
– Нет, не понял. – Марк психанул, швырнув в Луча своей мочалкой, которую купила Женя. Он не понимал, почему никто ничего ему до сих пор не объяснил. Его утешают, поддерживают, но не говорят.
– Поймешь. Не поймешь – скажу, – Луч пожал плечами.
– Я уже не понял.
– Ты тупой.
Они уставились друг на друга. Агрессию можно было поймать, помять руками и порезать.
