скачать книгу бесплатно
– Так она вещунья, что ли? Бабка-гадалка?
– Она – генетически м-модифицированный организм инопланетной культуры, Джон. Это н-не смешно.
– Ну, прости! И что теперь делать? Что я теперь напишу в отчете? Уважаемая комиссия, мой партнер-недоумок погладил первую найденную человечеством инопланетную форму жизни, а та испугалась и стала заикой?
– М-мы исправим ситуацию!
– Ладно! Спокойно… Можешь рассказать еще что-нибудь полезное?
– Джонни, все б-бесполезно… В итоге н-нас всех ждет один к-к-конец… Крылья ночного в-ветра унесут нас в н-небытие…
– Господи, ты перенимаешь ее состояние! Фрэнки, о чем ты сейчас думаешь?
– П-помимо того, что мы все рано или поздно у-умрем, и человечество по-погибнет, ни о чем…
– Понятно…
– Да… Но все не так уж п-плохо: космические свалки уже за-заполнили собой п-пять процентов освоенного космоса. Скоро всему этому миру п-придет конец… Но я не на-назвал бы это грустной мыслью…
– Что же нам теперь делать?
– У-управление, Джон, надо сообщить.
– Не сейчас! Я начну брать анализы. Ты уверен в том, что сказал? Черт! Мне опять надо отлучиться… Я тебя молю: ничего не трогай! Вернусь, и все обдумаем.
– К-конечно, Джонни… С-судьба ненавидит нас…
* * *
И пришла эра заикания. Угроза нависла над нашей Матерью. Слова валились из нее как камни. Впервые она столкнулась с чем-то настолько угрожающим ее существованию! Как она ни пыталась, ротовое отверстие словно перестало слушаться ее. Заикание грозило отнять у нее единственную радость в жизни – мрачные предсказания.
А что если она погибнет от заикания? Кто будет петь темные гимны? Необходимо передать заветы потомкам. Была необходима пара. Другой геном.
Достаточно одной частички этого существа, и она подарит своему потомству рекомбинацию генетического материала. Это сделает его выносливее.
И тогда Мохнатая Дева придумала план. Она отважилась на опасный шаг – во что бы то ни стало добыть кусок человека. Но как? Послать ему мысли о дружбе?
* * *
– Ашкалай, з-зачем ты з-заразила меня? Ты хочешь обратно? Я чувствую. Что? Может быть, ты даже у-умрешь, если останешься здесь… Ты показываешь мне скалу? Надо идти к обрыву? Н-ну, хорошо… Пока с-старина Джонни н-не ворчит над ухом, мы с тобой к-кое-что по-попробуем… Сейчас я пэ-перенесу тебя обратно на манипуляторах, а Джону м-мы все объясним п-позже.
* * *
И наступил главный день. День обмена опытом, памятью и геномом. День слияния с братом по разуму – человеком.
* * *
– Джонни! Джонни, Господи! А-га-кха-кха, она укусила меня! Защемила руку! Прием! Джонни, не слышу тебя! Проклятая тварь!
– Прием, Фрэнк, где ты?
– Снаружи! У везхдехода! Помоги!
– Ты сдернул меня с толчка!
– А-а-а! А-а-а-а!
– Хватит орать! Что случилось?!
– Она вцепилась мне в руку, Джон! Заглотила всю кисть целиком и не отпускает! Боже! Она поет! Она поет и заикается прямо мне в кулак, Джон! Какой кошмар!
– Я бегу! Боже, ну ты и придурок! Зачем ты вывез ее?
– Вернуть на место! Ай! Она словно управляла мной! Джонни, она сказала, что перестанет заикаться, если ее вывезти! Боже! Я дотащил ее обратно манипуляторами, хотел переложить, и тут она схватила меня! Я же пытался спасти тебя, тварь! Прекрати! Хватит пережевывать! Перестань пережевывать, а не то я тебя швырну! Клянусь богом, я тебя швырну!
– Где ты?!
– На скале, где мы нашли ее! У меня чувство, что она пытается прокусить скафандр! Ай! Больно! Прокусила! Разгерметизация, Джон, у меня разгерметизация! Отвали, нечисть! Ай, как больно! Подохни, скотина!
– Фрэнк, нет!
– Сдохни!
– Фрэнк, стой!
– Чтоб тебя! Ты доигралась!
– Я уже рядом!
– На-ка, полетай!
– Нет!
* * *
Это был величайший день. Наша Матерь боролась до последнего и достала кусочек человека. Позже мы выросли на ее останках, размазанных по скале, словно почки, благодаря геному человека – Фрэнка Вагундоса.
* * *
– Знаешь, Джонни, она могла умереть от этого заикания. Я это чувствовал, поэтому и повез ее… Что ты так смотришь?
– Угадай.
– Джон, у меня не было выбора, она мне чуть руку не откусила…
– Ну да…
– А все-таки красивый вид. Такая высокая скала… Надо же, как неудачно получилось. В лепешку… Кстати, спасибо, что залатал, Джонни. И меня, и скафандр.
– Тебя еще нужно проверить и взять анализы, она укусила до крови… Зачем ты так далеко ее запульнул?
– Ты же знаешь, у меня второй юношеский про регби… Мы все еще можем спуститься с обрыва и взять образцы останков…
– Нет. Надо стереть следы нашего пребывания на этой планете. Ты догадываешься, что с нами будет, если эта история вскроется? Навсегда забудь о том, что ты здесь натворил. А я буду до конца своих дней верить, что это экспериментальный кокос двинутого ученого.
– Мы могли бы соврать…
– Нет, Фрэнк, у нас не та репутация… Нас сразу заподозрят. Тем более врать ты не умеешь, на первом же детекторе лжи расколешься.
– В конце концов, мы можем уничтожить останки?
– Ты правда готов пойти на такое? Нет, предлагаю аккуратно навести Дженис и Питера на эту планету. Пусть они обнаружат эту био-лужу и возятся с ней… Кстати, как твое заикание?
– Слушай… А ведь прошло! Я так сильно испугался, когда оно укусило меня… Хоть что-то хорошее!
– По-твоему, в этой ситуации есть что-то хорошее?
– Ты не представляешь, как тяжело жить с заиканием…
– Это точно. А еще я не представляю, как можно быть таким идиотом…
* * *
Так они и ушли. Так будем же благодарны нашим предкам. Мы несем в себе их гены, мы есть новое звено эволюции – новый вид.
Канули в лето
Мария Леснова
У меня всегда хорошая погода. Ну, почти. Июньский теплый вечер. Сверчков иногда забываю отключить, и они в режиме нон-стоп стрекочут. Но это мелочи. И участок самый лучший: ёлки, валежник, разнотравье, а не традиционные фонтаны, дорожки из гравия, бассейны. В свое время позабавил пенсионного менеджера своим проектом – такое обычно не заказывают. Никаких тебе морских берегов, апельсиновых рощ и белых пароходов на горизонте. Пруд с лягушками, сруб и баня.
У Савельева, к примеру, – джунгли. Но у него и дотации большие: он сорок лет на оборонку трудился. Но мое мнение: стерильные джунгли – не джунгли вовсе. У него там все «по красоте»: безопасно, ночи нет, только легкие сумерки, милые чистенькие обезьянки, молчаливые какаду и черные пантеры возлежат на деревьях. Сам Савельев каждое утро устраивает фитнес-марафон: бегает от тигра, иногда от слона. Обязательно звонит мне перед пробежкой: «Пожелай мне удачи в бою и не остаться в этой траве». Я ему: «Но пасаран!» Не понимаю, как у него сердце еще не выскочило. Но у нас же все под контролем пенсионного медуправления. Савельеву можно от слона бегать. А вот мне – грибы собирать. Ставлю обычно программу «микс»: это когда белые не через каждые пятнадцать минут, а непредсказуемо.
Через забор – Игнашевич. Вот там почти всегда дождь. Причем самый противный – ноябрьский. Игнашевич пенсию в первую неделю тратит на какие-то затратные квесты, нам не говорит на какие, а потом до конца месяца ему за неуплату коммуналки дождик врубают. Сидит печальный в резиновых сапогах на крыльце дома и курит под зонтом. Мы ему с Савельевым пару раз скидывались на солнышко, но это бесполезно, Игнашевич опять идет играть в героику, где мочит инопланетян или еще кого-то. Ну, это мы так думаем. Не на баб же он тратит. Мы бы знали.
Так сложилось, но в нашем пенсионном поселке почти все по одному. Где-то на границе есть пара. Но, поговаривают, они там ругаются через день. Я бы тоже с ней ругался – видел я этого «помощника по хозяйству» у жены. Ходит волосатая молодая горилла по кухне, образно выражаясь. Пусть и робот, но неприятно. Хотя Савельев говорил, что «помощник» появился после «внучки», хорошенькой такой японочки.
Вот мы с Савельевым регулярно посещаем Миледи, по накладной – Ирину, милую женщину-робота с выбитым номером на плече. В принципе, мне хватает. Можно, конечно, вызвать кого-то поновее. Но, если честно, лень. И денег жалко.
У Миледи не участок, а апофеоз ландшафтного дизайна с прудом посередине. И лилии цветут. Савельев в шутку меня обычно спрашивает после визита: «Есть еще в графском парке старый пруд?» И ржет. Савельев, конечно, повернут на старорусском искусстве, цитирует к месту и нет, но живет сам в джунглях. Такой вот парадокс.
У Савельева с женой какая-то мутная история. Похожа на мою. Моя как на пенсию вышла, сразу включила программу личного психологического комфорта. На деле это значило «развод и девичья фамилия». От совместного поселения она отказалась, запустила долгоиграющую симуляцию. Я видел файлы. Подсмотрел. Отель в горах, снежные заносы, она там управляющая, цокает черными шпильками по мраморным полам, ворует и попивает дорогой коньяк хозяйский у гигантского камина, он ее ловит, наказывает там по-разному, одним словом, бабская чупухня. Я развод мгновенно подписал после этого. Медуправление тогда мне направило «помощницу по хозяйству» – улучшенную копию моей жены в молодости. Не помню точно, но, по-моему, я ее сломал. Точно сломал.
Когда двадцать лет назад обновляли пенсионную программу, помню, возмущений было очень много. Еще бы. Симуляции объявили вне закона для работающего населения: никто не хочет жить в реальности, все хотят пусть и на последние деньги, но чувствовать себя полубогами. Демографический кризис. Никто не женится, не заводит детей. А зачем, когда такое количество доступных по цене «помощников по хозяйству». Вот тогда и приняли программу: симуляции и прочие технологии по разнообразию бытия – только для пенсионеров в закрытых поселках. Работай, создавай семью, будь полезным обществу, и на пенсии тебя ждет заслуженный «рай».
«Помощников», кстати, тоже перепрошили – теперь нет ощущения, что перед тобой человек. Кукла, красивая, умная, но кукла. Не могу объяснить. Что-то неуловимое. Тогда, помню, резко снизилось количество желающих вступить в брак с роботами.
Теперь внуки, у кого есть, очень любят навещать такие пенсионерские поселки, как наш, но там тоже ограничение по въезду, не больше четырех раз в год. Зато какого подростка не спроси, кем он хочет стать, когда вырастет, все отвечают: «пенсионерами».
Если забраться на гору у Савельева, то сразу можно сказать, к кому внуки приехали – у кого мигает день/ночь, у кого снежный буран (если это только не коммунальщики издеваются за годовую задержку оплаты), у кого шаровые молнии фигачат.
Я, кстати, заметил, что у женщин фантазия лучше, чем у мужиков. Чего они только не придумывают, когда на пенсию выходят и можно не работать, а развлекаться, соответственно пенсионным накоплениям.
Соседка у Савельева, к примеру, Амалия Петровна – очень интересная женщина. Мы ее как-то навестили, лучше бы этого не делали, честное слово. Внутри ее готического или, как Савельев авторитетно отметил, псевдоготического замка все оказалось на редкость вычурно, пустого места нет, все в завитушках. Сама хозяйка явилась к нам в бархатном алом пеньюаре со шлейфом, что тянулся аж из соседней комнаты. Напоив нас какой-то кислой гадостью под названием «Полуденная смерть», Амалия рассказала, что по ночам превращается в дракона и выжигает соседние деревни. Пьяненький Савельев ехидно поинтересовался: «Мужа тоже пожгли?» Больная все-таки у Савельева тема с женой. Амалия нас тогда, конечно, выгнала. Я, уходя, насчитал у нее трех роботов-красавцев в кожаных портках. Савельев ржал как ненормальный. Я думал, это у меня душевная рана с разводом, а у Савельева, похоже, ранища. Он с каждой женщиной из поселка переругался. Даже попытался с Миледи. Но этот номер у него не прошел. С роботом вообще толком и не поругаешься. Можно, конечно, программу задать. Но это не то. Ругаешься, а знаешь, что это понарошку, никакого драйва.
Если через лес пройти километра три на север, можно на Юлин дом выйти. Хорошо, что Савельеву далеко, а то бы он и с ней поругался. А так я и без него хорошо справляюсь.
Юля тоже одна. К тому же без «помощника». У нее из интересного – только говорящий кот. Да и тот не особо разговорчив. Если всегда спрашивать одно и то же, – «Кто этот красивый котик?» и «Это кто у нас такой хороший?» – то понятно, что услышишь только «Я». И все.
Пробовал я с ним беседовать, но он меня проигнорировал. Юля тогда смеялась: «Это его мышки умаяли, спать он хочет». Мышки?! Уж насколько я люблю свой «медвежий угол», но Юлин участок – средневековье какое-то. У нее сад растет. С сорняками, одуванчиками и снытью. Яблоки в конце лета, никому не нужные кабачки, розовые кусты, что она на зиму снимает с опоры и укрывает. На зиму! У нее зима там бывает. Я ей говорю: есть же простая программа, элементарная – «застывшая красота» называется: все цветет и пахнет, но не меняется, траву стричь не надо, розы всегда свежи и в капельках росы, бабочки летают по заданной траектории, соловей, в конце-то концов, поёт в сиреневом кусту. Нет, ей так не подходит, видите ли.
Я к Юле раньше часто ходил. Но у нас почему-то всегда какие-то мелкие конфликты на пустом месте возникают. Я, конечно, раскаиваюсь, извиняюсь, она тоже, но потом опять снова-здорово.
Сидим как-то вечером у открытого окна. Хорошо. Профиль у Юли красивый, нежный. Солнце заходящее золотит белый фарфор на чашках. И тут мотылек здоровый такой, мучнисто-белый залетает и – бац – в варенье. Трепыхался-трепыхался и потонул. Второй. Я ей говорю: «А нельзя отключить? Мне это варенье ужас как нравилось». А она мне: «Нельзя». И все. Слово за слово, и вот я уже злой иду через лес домой. Такой злой, что открыл программу и нажал «встреча с медведем». Но опомнился и сразу отключил.
А потом всё начало рушиться. Как будто в один миг. Сначала пропал Игнашевич. Мы это поняли с Савельевым, когда дождь на его участке прекратился совсем. На звонки не отвечал, вход на территорию был закрыт. Мы поорали-поорали у забора: «Вадик!» – и начали телеграфировать в пенсионный фонд. Ответ один: «Ваш запрос на рассмотрении».
Потом к Амалии на выходные из города приехали внуки – буйные подростки. Они устроили бабушке полярную ночь. Мы с Савельевым из его джунглей, забравшись на гору, наблюдали всполохи северного сияния. Они уехали, а ночь осталась. Амалия заламывала руки, просила Савельева помочь. Писала жалобы пенсионникам. Без толку. Минус тридцать – это печально, особенно когда у всех соседей лето и легкий бриз.
Савельев предложил Амалии помощь, и она переехала в его джунгли. Попыталась, конечно, навести порядки, что-то в духе «немножко подправить, а то цвет у дома какой-то неприятный», но Савельев дал решительный отпор. Время от времени Амалия взбиралась на горку и созерцала свои холодные владения и трех полуголых юношей-роботов, бродивших по территории, их Савельев взять с собой не разрешил.
И тут у меня на участке пошел дождь. Незапланированный, холодный. Впервые за десять лет. Я хлюпал по лужам и думал, что совсем по нему не соскучился и хочу обратно свой июньский вечер. У Юли была осень по расписанию, поэтому никаких изменений она не заметила. И нас всех очень тревожил пропавший Игнашевич. И еще полное отсутствие обратной связи с пенсионным управлением. Это было странно.
А потом рухнул участок Миледи. Просто ушел под землю ровным квадратом. Мы тогда сильно перепугались. И еще переругались. Савельев матерился и все время повторял «надо уходить». Куда уходить-то?
Мы наблюдали, как Савельев плакал, когда в его развесистых, всех оттенков изумрудного джунглях пошел снег. Это было красиво. Белые хлопья на черной маслянистой шкуре пантеры.
А потом пропала Амалия: пошла навестить своё северное сияние и ушла под землю вместе с псевдоготикой, роботами-наложниками и «Полуденной смертью».
«Вот и превратилась наша загородная жизнь в загробную раньше времени, – злился Савельев. – Выживают нас, сволочи».
Нас как будто просили выйти вон, вопрос только куда. Снег окутал весь поселок и печально падал в черную дыру, оставшуюся от участка Миледи. У нас было ощущение наступления тихого апокалипсиса: на белой земле остались только мы трое, всех остальных будто стерли ластиком.
Когда наутро мы увидели на участке Игнашевича черный провал, мы не стали ждать ни минуты.
Мы побрели на север, туда, где, по мнению Савельева, нас ждал еще один пенсионный поселок, целый и невредимый, без вируса.
Юля тащила своего молчаливого кота в сумке. Ни одна программа не работала. Снег, дождь, непролазный лес в проплешинах болотец. Комары, рассказывающие нам всю свою жизнь перед тем, как выпить нашу кровь. Мы уже не скулили и не злились, не вступали в перебранки, просто обреченно брели. Позади черные дыры поглотили буквально всю нашу оставшуюся жизнь в одно мгновение, весь наш рай. Казалось, нам осталось только самим себе заказать гробы по интернету. Савельев подбадривал нас разговорами, что скоро все закончится.
Через два дня мы вышли на поле – пустое и бескрайнее. Поселка не было. Савельев нервно смеялся. Мне было уже все равно. Я понимал, что происходит какой-то обман и умереть придется здесь, либо можно вернуться и попытаться умереть у себя в кровати, если она еще не провалилась в преисподнюю. Мне не давала покоя только Юля: она была почти спокойна, не рыдала, просто хмурилась и временами успокаивала кота, приоткрыв сумку. Именно она не давала мне впасть в отчаяние. Савельев иногда на нее недобро косился. Казалось, что эти двое о чем-то напряженно переговариваются на невидимой волне.
А потом я понял, что Савельев нас обманывает. Его программа работала самым расчудесным образом, в то время как наши были давно отключены. Я видел, как он «нашел» ручей и наполнил флягу, думая, что я остался у костра с Юлей.
– Я так и думала. Мы в симуляции. Савельев – наш проводник от управления, – Юля нахмурилась.
– Не от управления, – Савельев стоял за деревьями и слышал весь наш разговор. – Я беглый проводник. Уверен, вы про таких и не слышали.
– Вы попали в программу по управлению гневом пять лет назад, – в этом месте Савельев выразительно на меня посмотрел, – да, в программе время тянется по-другому. Собственно, я и сам попал в эту программу, когда тридцать лет назад почти убил свою жену. После курса я не захотел возвращаться назад и записался в проводники, это такие кураторы новичков – отслеживают успехи, неудачи, дают разрешение на возвращение.
