Бессмертный полк Ленинграда

В. Чудакова окончила Ленинградскую юридическую школу и четыре курса Всесоюзного юридического заочного института им. М. И. Калинина, работала народным судьей во Мгинском районе Ленинградской области и во Фрунзенском районе Ленинграда (1948–1957 гг.). В этих сухих строках ее биографии многое скрыто.

Спустя годы на похоронах писателя-фронтовика Виктора Курочкина (1923–1976) Валентина Васильевна рассказывала, как после Ленинградской юридической школы их с Виктором послали «на второй фронт – вышибать из лесов Новгородчины бежавших туда полицаев и уркаганье». Позднее сообщила вдове писателя: «Хлестануло нас и “Ленинградское дело”. Высоким начальникам срок влепили, а ленинградцев пониже всех выдавили с Новгородчины “от греха подальше”». Напомню, что «Ленинградское дело» – это серия судебных процессов в конце 1940-х – начале 1950-х против партийной и государственной верхушки страны.

В те неоднозначные годы Валентина Васильевна снова вышла замуж, в 1953 году родила сына Петра, в 1955-м – дочь Катю. До 1965 года она работала старшим инспектором в отделе кадров треста «Севзапэлектросетьстрой».

Второй брак долгим тоже не стал. Сильная и независимая Валентина Васильевна пожертвовала женским счастьем, выбрав одинокий путь в литературу. После публикации своей первой повести «Чижик – птичка с характером» она сосредоточилась на литературной работе, пять лет трудилась редактором Лениздата (1966–1971 гг.) – это был ее «литературный институт».

Произведения Валентины Чудаковой – «Ратное счастье», «На тихой Сороти», «Коменданты, интенданты…», «Командир роты», «Когда я была мужчиной», «Как я боялась генералов» – не переиздаются, и это несправедливо.

Ее проза автобиографична, почти всегда В. Чудакова называет по имени тех, кто реально прошел рядом с ней войну. И есть еще одна ценная черта в ее книгах: она понимает и по-настоящему любит солдата – рядового труженика войны, хотя спуску не дает никому.

В ее книгах захватывает не только сюжет – невыдуманный, а выстраданный, волнует и язык ее прозы. В детстве – у ласковой Сороти, которая «петляя по безбрежной равнине, как светло-голубая лента, блестела на солнце», а «у самой воды стояла высокая тонкая мачта, предназначенная для подъема и спуска лагерного флага», бегая «по тенистым дубовым аллеям и неведомым дорожкам» Михайловского и Тригорского, на солнечной поляне под дубом уединенным и на скамье Онегина – Валентина Чудакова впитала «нагую простоту» родной речи, красоту пушкинского слова.

Впервые о судьбе В. В. Чудаковой я услышала от писателя Виктора Конецкого. Виктор Викторович как-то заметил, что для него в писательской организации Ленинграда самые достойные – Валентина Чудакова и Радий Погодин. Он смотрел на них, фронтовиков, восхищенными глазами благодарного блокадного мальчишки.

Валентина Васильевна Чудакова умерла 14 июля 1989 года. Ей было всего шестьдесят четыре года. Она ушла с застрявшим под сердцем вражеским осколком и пробитыми на войне легкими.

За три года до смерти В. В. Чудакова была награждена орденом Отечественной войны I степени.

* * *

Я живу в писательском доме на улице Ленина (быв. Широкая). Пару лет назад в парадном нашего дома, что помнит решительные шаги жившей в квартире № 22 Валентины Васильевны, кто-то оставил на подоконнике за ненадобностью книги, подаренные некогда Чудаковой: на одной из них дарственная надпись моряков Кронштадта, на другой – капитана дальнего плавания Юрия Клименченко…

«Иных уж нет, а те далече…»

Книги переданы в Кронштадтский морской музей.

© Акулова-Конецкая Т., 2020

Тамара Андреева

Мой спаситель

В конце мая 1941 года на торжественном школьном вечере за отличную учебу мне вручили подарки и брайлевский прибор для письма слепых с гравировкой: «Отличнику учебы Тамаре Андреевой, Институт слепых детей, Ленинград 1941 год». Это был для меня бесценный подарок: мне теперь не нужно было обращаться к родителям за помощью, чтобы записать сочиненные мною стихи или нужную мне информацию, он делал меня более самостоятельной. С ним я могла без помощи других людей читать книги, расширяя кругозор, обогащаясь новыми знаниями. Я была по-настоящему счастлива, бережно относилась к прибору, даже ночью хранила его под подушкой.

На лето мама и я уехали отдыхать к бабушке в деревню. А в августе ее захватили фашисты и мы оказались в оккупации. В оккупированной деревне остались женщины, старики, дети, больные. Беззащитные и беспомощные люди растерялись. По деревням бродили отставшие от своих частей красноармейцы. Жители кормили, одевали их, прятали. Так в тылу у немцев стали создаваться группы сопротивления и партизанские отряды, жестоко расправлявшиеся с захватчиками. Но враг бы вооружен и беспощаден, особенно с минным населением. Если немцы подозревали, что жители связаны с партизанами, они сжигали деревню с живыми людьми.

В двух километрах от нас находилась деревня Стега. Мы оказались свидетелями средневековой дикости: жителей согнали в колхозный скотный двор и подожгли. Мы слышали нечеловеческие крики людей, горящих заживо. Когда мы пришли на пепелище, деревня была пуста. Только в одном доме стоял на столе гроб с умершим стариком – единственным немым свидетелем гибели односельчан. Собрались жители окрестных деревень, выкопали общую могилу, похоронили старика вместе с пеплом его соседей и родственников.

Бабушкин дом был в некотором отдалении от нашей деревни, поэтому партизанам было удобно незаметно приходить к нам и прятаться. Мама и бабушка пекли хлеб, приготовляли продукты, шили маскировочные халаты. Соседи добровольно приносили простыни, наволочки, полотенца, чтобы чем-нибудь помочь партизанам. Но нашлись предатели…

Январским морозным утром 1943 года в деревню явился отряд врагов с полицейскими. Фашисты рассыпались по деревне и загнали жителей в дома, у каждого поставили полицая. Мы пытались выяснить у охранника, что с нами будет. Но полупьяный предатель лишь злобно ухмылялся и, упиваясь властью, повторял:

– Узнаете! Скоро узнаете!

Мы догадывались, что фашисты ждут специальный карательный отряд, который имел право жечь деревни с людьми. У немцев и здесь был порядок. Мы не ждали ничего хорошего, но неизвестность терзала нас. Мама налила стакан самогона охраннику, и у него развязался язык. Он хвастливо выложил:

– Вот сейчас спецы приедут и поджарят вас!

Сами не зная зачем, мы оделись потеплее. Просто потому, что нам что-то надо было делать, чтобы не задумываться о будущем. Мама уговаривала меня оставить прибор, но я не соглашалась, прижимая его к груди.

– Доченька, он тяжелый! И неизвестно, что нас ждет впереди.

Но я настаивала, еще сильнее прижимая прибор к себе. Тогда мама большим шерстяным платком привязала прибор к моей груди, надела на меня какие-то курточки, кофточки и пальто. Мы не плакали, а обнимали и целовали друг друга. Страха не было. Внутри все онемело и задубенело, пропало осознание реальности. Мы дышали, но были уже мертвы.

Ожидание становилось нестерпимым. Стемнело, но каратели не приезжали. Усилился мороз. Внезапно нам приказали покинуть дом и тут же его подожгли. Мы оказались в аду: все было охвачено пламенем. Огонь буйствовал, расшвыривая горящие бревна, вырывая их из стен строений. Головни летали над деревней, а падая взрывались, раскалываясь на части. Ветер срывал соломенные крыши, и они как факелы появлялись в разных местах, а падая, зажигали все новые и новые костры. В скотных дворах беспомощные животные, пытаясь спастись, бились о стены. От разрывающих сердце криков отчаяния хотелось бежать к ним, но помочь им было уже невозможно. Животные погибали в страшных муках. За что?!

Нас увозили в никуда. За санями бежали преданные, любящие и любимые Тузики, Мурки, Жучки, Васьки, Шарики и еще десятки четвероногих. Развлекаясь, фашисты расстреливали их. Трупы оставались лежать на дороге, укрытые саваном чистого снега. За что?!

Нас увозили в никуда.

Добравшись до какой-то деревни, сани остановились. Кто-то умер. Сопровождавшие нас охранники отвлеклись, не обращая на нас внимание. Неожиданно мама схватила меня за руку и силой резко втащила в ближайший дом, где мы увидели женщину, накрывавшую к ужину стол. При виде нас она испугалась, истерически закричала:

– Убирайтесь вон! Я из-за вас не хочу умирать!

Обеими руками она вытолкала нас к задней двери и сбросила с высокого крыльца к скотному двору в глубокий сугроб. Мы лежали в снегу, дрожа от страха, холода и безысходности, слышали редкие выстрелы. Бежать куда-то было бесполезно. Спрятаться – негде. Но надо пытаться искать выход.

Мы наткнулись на маленькое строение. Через открытую дверь пахло сеном. В этот полуразвалившийся сенник мы и спрятались. Мама положила меня спиной к задней стенке, забросав сеном. Сама закопалась в другом месте. Наконец отряд с пленными удалился. Выстрелы прекратились, наступила относительная тишина. В доме, откуда нас так любезно выбросили, ужинали немцы. Вскоре мы услыхали скрип снега: к сарайчику приближались двое, остановились перед входом.

И вдруг я почувствовала сильный толчок в грудь, а за ним еще более мощный. За спиной затрещали доски. Мне показалось, что я взлетела вместе с сараем. Не помню, теряла ли я сознание, но затем услышала удаляющиеся шаги немцев. Мы с мамой молчали: каждая боялась заговорить первой, чтобы в ответ не услышать тишину. Мама не выдержала:

– Доченька… Томочка!

– Мама. – прошептала я в ответ.

Итак, я осталась жива: путь штыку преградил металлический брайлевский прибор для письма слепых. Позже в одежде на уровне груди мы обнаружили две дыры.

Мы снова закопались в сено, согревая друг друга. Я, видимо, уснула.

– Тише! Тише! – шептала мне мама, – Я с тобой! Мы подумаем и найдем выход.

В полузабытьи я билась в ее объятьях, сквозь слезы повторяя:

– Мне страшно! Он догонит меня! Я сгорю! Я чувствую, как огненное чудовище хватает меня! Мне жарко!

Этот кошмарный сон многие годы преследовал меня, как Скарлетт, героиню романа «Унесенные ветром». Со временем и это прошло.

Было очень холодно и темно. Выбравшись из сарая, мы побрели по деревне искать помощи у людей. Проходя мимо одного дома, мы услышали детский смех. Решили постучать именно в эту дверь. Нам открыла женщина и без вопросов провела в комнату, где было тепло и вкусно пахло свежим хлебом. Четверо детей с любопытством смотрели на нас. Старшему, его зовут Ваня, было лет двенадцать, как и мне. Когда меня раздели, и мальчик увидел на моей груди прибор.

– Ой! Что это за железо на тебе? Ухты! Это рыцарские доспехи? – удивился он. А в это время мама рассматривала две дыры на кофточках, курточках, пальто и платке, которым был привязан к моей груди прибор.

– Это не рыцарские доспехи, – ответила я ему, – а прибор для письма слепых. Сегодня он спас мою жизнь.

Последние слова он пропустил мимо ушей, разглядывая со всех сторон прибор.

– Ты шутишь! Две железные пластины с дырками, какие-то точки по краю одной железки. Разве можно на этом что-нибудь написать?

– Дай листок бумаги и скажи, что написать.

Ваня подумал и предложил:

– Я хочу, чтобы папа скорее вернулся с войны домой.

Он рассматривал точки и удивлялся:

– Как можно что-то писать, а потом по точкам читать? А кто придумал этот прибор? – спросил Ваня.

– Луи Брайль. В возрасте трех лет острым предметом он ранил свои глаза. И потом полностью ослеп. Вот он и создал систему письма и чтения для слепых всего мира. Он работал в Париже, обучая незрячих. Жил он в прошлом столетии с 1809 по 1852 год. Этот прибор назван его именем: прибор Брайля для письма слепых. Слепые всего земного шара с благодарностью помнят о нем.

Ваня внимательно выслушал и попросил:

– Ты подари мне этот листок на память. Я сохраню его, друзьям покажу и расскажу об этом французе.

Война разделила мою жизнь на «до» – счастливую, и на «после» – трудную. Поэтому я не люблю читать книги о войне и смотреть военные фильмы.

Мой спаситель был со мною в партизанском отряде, расположившемся в лесу, перелетал через линию фронта на самолете У-2, несколько месяцев находился со мной в госпитале, десятки лет служил мне как рабочий инструмент. Теперь он хранится в музее истории школы слепых и слабовидящих в Санкт-Петербурге.

© Андреева Т., 2020

Мария Амфилохиева

Семь чудес блокады

Поэма

Вступление

1Эта тема ко мне подступала,Окружала, брала на измор,Поднималась подобием валаИ, нацелясь, взглянула в упор.Может, в генах заложено прочно?Снимки блеклы, рассказы тихи.Я войну не видала воочию,Но об этом пришли мне стихи.На Четвертой Советской виденье —Ледяной фейерверк сквозь туман…Мне четыре лишь было с рожденья,Но я помню во дворике кран.Углового зеленого домаВижу: ребра разрыв обнажил.Мне откуда-то так все знакомо,Будто я из тех лет старожил.Но не ужасы и не увечьяПривлекают вниманье мое —Повседневное и человечьеНепростое житье-бытье.То, что в нем оказалось сверхпрочнымИ в аду невозможных летСамой темной блокадной ночьюПриносило надежды свет…2Может, и правда – чудо,Вера: поможет Бог.Спорить ни с кем не буду,Зная один итог:Выжили в ЛенинградеБабушка, мама моя.Памяти этой ради,Строки слагаю я,Словно венки – к пьедесталу,Словно цветы – к обелиску.Время коснуться насталоПамяти смутной, неблизкой —Мифам семейным в угоду,Тронутым патиной страха…Знаю, не в ногу, не в моду,Строй нарушая, с размахаТаинств касаюсь сакральных….Можно ли речью досужейТак – при свечах поминальныхТам, где трагедии кружат,В прошлом пытаться ловитьЧуда заветную нить?..

Запев

– Нет, не выжить бы нам в блокаду,Но случаются чудеса.Не просить их, а верить надо,Хоть креститься на образаИ не каждый теперь захочет…Только истина – чудо есть —Подтверждается правдой точной:Мы ведь выжили. Ты ведь здесь.А погибли бы – и не сталоНи тебя, ни твоих детей…Ветви рода бы обломало,Оборвало чредой смертей.Не метафора, не рисовка,Не фиглярство пустых словес —Просто памяти установка:Жизнь бы кончилась без чудес…Говорила об этом мама,Доказательства приводя.И мистерия, а не драмаПредставляется, в суть вводя.

Часть 1

Чудо о хлебе с салом

Помню с детства – под Новый годВ дом посылочка попадала:Хрен в кореньях, орехи, медИ брусок непременный сала.Это сало в семье у насВсе «блокадным» с улыбкой звалиИ на хлеб ритуально пластОчень тоненький отрезали…* * *Той истории зарожденьеВ довоенный уводит быт.Дело по́д вечер. Воскресенье.У окна Анюта сидит.Вдруг – как торкнуло что-то, – ойкнув,Из квартиры идет во двор…А у двери старик какой-то.Он молчит. И глядит в упор.Испугалась. А дед бормочет:– Не узнала, Анюрка? Я…Тихо всхлипнула:– Ох, нет мочи! —Дядю Колю узнать нельзя…Улыбнулся печально, криво:– Вот, отпущен. Срок отсидел.– Как добрался?– Судьбы извивы…Уж не рад, что остался цел.Вышла женушка за другого —Вот такие, Нюрок, дела,А сестра ее слова злогоУдостоила – прогнала…– Заходи же ко мне, дядь Коля,Погости – мы с тобой родня!– Заночую, Анюта. ДолеНе могу – прокаженный я.Не болезнь, а дурная слава —Враг народа…– Молчи, чумной!Быть с родными – святое право,Ты считай, что пришел домой.Он наутро ушел. РубахуНюрка мужнюю отдала,Узелок собрала, без страхуПроводила…– Таки дела,Знай, племянница, помнить стануЯ добро до скончанья дней.Излечила на сердце рану,Возвратила веру в людей!…Вот такая случилась встреча.С той поры прошло года три.Темен долгий блокадный вечер,Не горят в окне фонари.У буржуйки сидит Анюта,На кровати – больная дочь.Муж на фронте. Черна минута.Холод. Голод. Пугает ночь.Вдруг – как будто толкнуло что-то —Поднимается – и к дверям.А за дверью – и стук, и шепот:– Вы Анюта? Я, значит, к вам.Есть гостинец от дяди Коли.– Проходите же в дом скорей.Он живой, дядя Коля, что ли?!– Жив. И много последних днейВспоминал вас довольно часто.Волновался. Посылка – вот.Адрес верный, дошла на счастье…И из торбочки достаетКруглый хлеб деревенский, мерзлый,В марле – сала большой брусок.– Побегу я. Уже ведь поздно.– Нет, присядьте хоть на часок.Расскажите…– А что рассказы?Живы – чудом. Прощай, сестра.Да не ешьте все сало сразу —Худо будет…Судьба пестра —Черной ночью шмат сала белыйВывел к жизни судьбу семьи…Круг добра продолжайте смело —Будет отклик добром вдали.

Часть 2

Чудо о воде из крана

На Четвертой Советской, во дворике,Перед первой блокадной зимойЗаклинаньем «скорики-морики»Вырос кран с холодной водой.Маме – семь. Фантазерке кажется,Что труба проросла сама.Весел смех. Но уже куражитьсяНад людьми начала война.Чудо было лишь в том единственно,Что в блокадный шальной мороз,В злую ночь беспросветно-льдистую,Кран во дворике не замерз.Без воды как без хлеба, может быть,Даже хуже – совсем беда.И путями смертельно-сложнымиДоставалась другим вода.Потянулись с ведром на саночках,По ступенькам к Неве скользя.Погибали так – мама-мамочка —Всех и вспомнить уже нельзя.Сколько сил сохранил, воистинуСкольких спас от тяжелых ранТот волшебный, увы, единственныйНа десятки кварталов кран?!Выжить в зиму помог холодную,Но не сам же он впрямь пророс!Кто же воду водопроводнуюЛюдям вывел во двор – вопрос.* * *И по сей день мама не ведает,Чудо кто сотворил из тех,Не пришедших домой с Победою,И молиться идет за всех.

Часть 3

Чудо о неразорвавшейся бомбе

Сколько бомб упало в блокаду,Разрушенья неся и смерть?Подсчитать это точно надо,Только надо в виду иметь,Что встречались средь них пороюТе, чья внутренность – подвиг тех,Кто в Германии был с войноюНе согласен, и часто в цехПриходя, рисковал отважно,Чтоб смертельной беды запалНе сработал.Ах, если б каждыйПротив смерти вот так вставал!..* * *Дом соседний был в роли штабаДля домкома. Собранья шли,Жизнь блокадную злую дабыЧуть улучшить. Ведь февралиПред весной завывают круто,Снег сгребать – леденеет дух.Силы нет. Нет людей. МинутаРазмышленья…Вдруг сверху —бух!Сквозь разбитые перекрытьяВидят люди железный бок.Эту бомбу остановить быМог – единственно – русский Бог.Председатель вдруг поднял руку:– Все на месте. И бомба тут.Не волнуйтесь! – сказал с испугу.Позже – шуткою назовут.Смерти с жизнью тонка межа:Бомба встала меж досок прочно,Продырявив три этажа,И саперы в дом едут срочно.Посмотрели: чудней чудес —Нет взрывателя в бомбе этой,Но зато в ней записка есть,А в записке – слова привета.От германских рабочих дар,От фашистов с приставкой «анти».Вы, спасенные, взрыва жарНе познавшие, тихо встаньте.Кто-то там рисковал собой,Чтобы здесь выживали чаще,Чтоб давали порою сбойМеханизмы смертей разящих.В том собранье была Анюта…Что тут лишнее говорить?Миновала ее минутаЛютой смерти – и надо жить.

Часть 4

Чудо о дровах

1Хорошо у горячей печкиВечерком коротать часы:Чайник дразнится паром млечным,Тени тянут к углам усы…Хорошо, если все спокойно,Нет войны, и довольно дров,И не кажется клей обойныйУгощеньем, и прочен кров…Ну а если топить печуркуВовсе нечем – тогда тоска:Леденит одеяла шкурка,Лед куржавится у виска…А откуда дрова возьмутся?Город каменный замолчал,И метели над ним смеются,Битых стекол дробя оскал.Но меж каменных строгих зданий,Что равняли холодный ряд,Затесался дом деревянный —Разберут его и спалят.Целой улице счастье было —Драгоценнейших дров запас!И печурка зимой не стыла.Дом погиб, но соседей спас.Бревна, доски, щепа, фанера —Все пошло, все пустили в ход.Выживающих грела вера:Дом отстроим, пора придет.Станет он не таким, как раньше —Крепче, выше, красивей стать.О военных ночах без фальшиБудет многим напоминать.Старый дом, принесенный в жертву,Поглощенный в печах огнем,Все горит в обожженных нервах,Не забыть никогда о нем.2Но с растопкой не все так гладко…Мама – с книжкой, ей восемь лет,В книжке – бархатная закладка,От фанеры в буржуйке – свет.Вся согрелась, глаза смежила,Книжка – на пол из тонких рук.Сон приятный, уютный, милый…Не будите!Зачем вокругВсе хлопочут, кричат, волнуясь,Чуть открыла она глаза?– Валя, Валечка, ты проснулась?! —У Анюты бежит слезаИ лицо – побелевшей маской:– Слава Господу, ты жива!Угорела: фанера с краской…Как ты, дочка?– Мам, головаЧуть болит, тяжела немного.Дай мне книжку, хочу читать…Смерть подкралась совсем к порогу,Только чудом ушла опять.Заглянула тогда соседка —Запах в комнате, мол, «не тот»…Так вниманье к другим нередкоОт беды отведет – спасет…

Часть 5

Чудо о прачечной

На Суворовский загляну:Серый дом привлечет вниманье:Учреждение, а в войнуРазмещался госпиталь в зданье.* * *Был обычным больничный быт,Хоть блокадные дни летели.Кто лишь ранен, а не убит —Тот нуждается и в постели,И во всяком белье другом,А белье нуждается в стирке.На Четвертой – с прачечной дом,Там Анюта стирает, дыркиЗалатает на простынях —Вот и снова бельишко в деле.Там в чугунных больших котлахГреют воду, и можно в телеОщутить от нее тепло —Вот и меньше одной заботой.И Валюшке опять везло —С мамой тащится на работуИ сидит, привалясь спинойК чану теплому и читая.Остается война – войной,Но в согревшемся жизнь не тает.* * *В детской памяти след неярок,Мы ходили туда не раз —Навещала подруг-товарокБаба Аня. И детских глазВпечатленье храню и я:Были прачечной мрачны своды,Загляну, испуг затая, —Пар над чаном с водою…ГодыБыстро движутся, уносяПостаревших военных прачек.Дом снесен, а забыть нельзя —Вехой жизненной обозначен.

Часть 6

Чудо о книгах

Книги – ладные корабли,Уносящие в мир чудесныйОт блокадной больной земли.Не последнее в жизни местоЗанимали у Вали вы.Хоть и было книг очень мало,В днях не сгинула болевых,Потому что взахлеб читала.Помогали укрыться ейОт бомбежек стихи и сказки.Среди самых голодных днейКак диковинные салазки,Ускоряясь с крутой горы,Уносили ее далеко,Открывая пути в миры,Где живет чудак Верлиока,Где Марийка бежит домой,Не боясь по пути обстрела,Где царевич Иван – герой —Лишь за правое бьется дело.Там всегда погибает Змей,Что напал на родные рощи.В книжках пишется для детейВсе, как в жизни, но ярче, проще:Без жестоких наплывов злаИ без ненависти-отравыБудет наша Земля светла —Книги лучшие в этом правы.Признавалась мама потом:Голод будто почти не мучил,Если в руки ей новый томПопадался подарком лучшим.* * *Чудо – книги уметь читатьТак, чтоб хлебом насущным стали!Сохраняет на полке матьТех друзей, что ей жизнь спасали…И нельзя мне без спроса, вдругКниги в беленькой кальке тонкойВзять из шкафа, не вымыв рук, —Это знала еще девчонкой.

Часть 7

Чудо о лампадке

1Нам не открыты сроки рубежей,Рождений и смертей неясны даты.По счастью, мы не ведаем межей,Что отсекут от близких нас когда-то.Без этих дат нам легче проживать,Надеяться и верить в снисхожденьеК молящему о жизни. Страхов ратьЗамедлит непреклонное круженье…Но вьюгою в окно стучит война,Ломая рамы грубым произволом,И всякая душа поглощенаЗаботой удержаться в теле квелом.Что может поддержать в немую стынь,Заставит вновь собрать наутро силыИ верить: принесет весна теплынь,Умножив расстоянье до могилы?Молилась Анна Богу горячоНастолько, что морозы отступалиОт сердца и иссохшее плечоОпорой твердой было дочке Вале.Так многие молились в трудный часВ насквозь промерзшем смертном Ленинграде,Но скольких все же Бог – увы – не спасВ ужасной, нескончаемой осаде!На всех не набралось тогда чудес,Ведь чудо – это только исключенье.И принял город наш тяжелый крестНеясного, но важного значенья…2Говорила мама о лампадке,Что в углу светила всю войну.Огонек неяркий, слабый, шаткий.Чем его питали – не пойму,Но горел, шептал в ночи на ухо,Вопреки бесчисленным смертям:«Продержись, давай, не падай духом —Все преодолеть по силам нам».И пока светил, не угасая,Верилось Валюше: все пройдет —Голод, страх, ночная вьюга злая;Солнышко растопит зимний лед…Светлый лик на старенькой иконе —Строгий взгляд взыскателен и добр…Что еще поддерживало, кромеВеры? И войне наперекорЧудодейство искренней молитвыАннушкиной, может быть, спаслоМужа: он вернулся после битвы,Чтобы счастье в доме проросло.Может быть, у Вали не случайноВерою сестренку назовут.Умолкаю. Потому что тайна —Сил души неоценимый труд.И сейчас та самая лампадкаТеплится у мамы в уголке,Светом высочайшего порядкаУтверждая – в Божьей мы руке…

Заключение

Два слова: чудо, волшебство…Обманчиво понятий сходство.Волшебник – фокусник. ЕгоСтарания – забавы просто.Пусть даже помыслы добры,Но несерьезно, в самом деле,Без спичек зажигать костры,Таскать из шляпы карамели…А чудеса – иной расклад.Вы можете не верить в чудо,Когда о жизни говорятОбычных буден пересуды.Но если захлестнет бедаИ наглый взгляд безглазой смертиВ упор нацелится – тогдаВы в чудо накрепко поверьте.Ведь чудеса – они от насСамих зависят большей частью.И если Бог кого-то спас,Людское было в том участье.Земля измучена войной,Мы все живем в огромном тире,Но дружбой, верой, добротойХранима человечность в мире.

© Амфилохиева М., 2020

Юлия Андреева

Девочка и война

– Элина, расскажите про войну?

– Мне трудно вспоминать как это было: не то, чтоб не хочу или забыла, а нужно говорить за всю страну.