скачать книгу бесплатно
С точки зрения идеала такого положения учебного и воспитательного дела в университетах, при котором преподаватели могли бы находиться в тесном общении со своими слушателями и иметь дело не с сотнями студентов, а с таким их числом, чтобы возможны были личное знакомство, воздействие и руководство, собеседования, «практические занятия» с каждым из них и т. д., худшими университетами в мире следовало бы признать те университеты, которые теперь пользуются мировою славою как лучшие и знаменитейшие университеты.
Например, Берлинский университет с его сравнительно огромною массою слушателей[7 - По сведениям «Минервы», в зимнем семестре 1899/1900 – 11 812 (в том числе имматрикулированных студентов 6 160).], с его районом действия и притяжения слушателей, не ограниченным пределами не только одного или нескольких учебных округов Прусского государства, но и границами Германской империи, а простирающимся на всю Европу и даже на другие части света (уже одних японцев сколько приходится видеть в аудиториях Берлинского университета!), не только не соответствует упомянутому идеалу, но прямо и поразительно ему противоречит. А между тем он пользуется мировою славою, и она с каждым днем растет и усиливается, и быстро растет масса слушателей, и никто не печалится по этому поводу и не видит даже в этом никаких неудобств. Напротив, этим гордятся Берлинский университет, Берлин и Германская империя, и если в ком большая масса студентов этого университета и быстрый рост ее возбуждают некоторое неудовольствие, то это неудовольствие не представляет сетования по поводу невозможности «правильного ведения учебных занятий», а только некоторое чувство зависти по поводу столь выдающегося успеха. Берлинский же университет и отдельные факультеты размышляют не о переполнении и средствах сокращения числа студентов, а о средствах привлечения слушателей. Это взвешивается при замещении каждой вакантной кафедры и т. д.
Всемирною славою и всемирной гегемонией в науке пользовался и гордость Франции составлял Парижский университет в XIII и сл. веках, когда, между прочим, при нем состояло четыре «нации», а первая «нация» – галликанская – обнимала и итальянцев, испанцев, греков, и восточные народы. Точно так же «четыре нации», хотя и в более скромном смысле, обнимал Пражский университет в эпоху его процветания и мировой силы, когда этот славянский университет служил идеалом и образцом для вновь возникавших немецких университетов.
С другой стороны, к критикуемому нами идеалу приближаются наиболее те университеты, которые пользуются наименьшею славою, которые вообще сколько-нибудь серьезного значения и репутации никогда не имели или находятся в состоянии упадка и разложения или жалкого прозябания.
Нечто вроде системы «губернских университетов» по образцу одного из недавно высказанных в печати предложений с таким числом слушателей, что профессора могут состоять в личном знакомстве и близких отношениях с каждым из своих слушателей, можно наблюдать в Италии, где прозябает множество жалких и ничтожных университетов, известных только тем, что они обременяют без смысла и пользы и без того бедный итальянский бюджет и народ – паразиты какие-то бесславные.
Вообще, если мы сопоставим разные университеты разных стран и эпох друг с другом и с тем, что теперь у нас выставляется идеалом устройства университетского дела, то выходит какой-то странный парадокс: чем лучше, тем хуже, а чем хуже университет, тем лучше он с точки зрения требований и идеалов, выставляемых для реформы русских университетов.
Еще интереснее и поразительнее получились бы результаты в случае сопоставления разных аудиторий (профессоров со слушателями) одних и тех же университетов.
И в крупных университетах с большими массами слушателей, например в Берлинском университете, а тем более в мелких, есть профессора, которые знают в лицо всех своих слушателей (вследствие сравнительно незначительного числа их) или даже состоят с каждым из них в сравнительно близких отношениях, ведут с ними «практические» занятия и иные «собеседования», знакомятся этим путем со способностями, складом ума и знаниями каждого из своих слушателей и могут применять свои пояснения, указания, «собеседования» к индивидуальности каждого из учеников своих.
Вот идеал университетского преподавания!
А если еще вообразить, что у профессора, например, семь слушателей и семь дочерей, устраиваются Kr?nzchen с танцами и без них под надзором и руководством папаши и мамаши, совместные ботанические и иные экскурсии за город под руководством профессора и т. п., то получаются столь близкие отношения, такое воспитательное и иное влияние и взаимодействие между профессором и его учениками, что дальше уже идти некуда, разве в церковь за благословением этой университетской идиллии, как это и бывает иногда, например, в маленьких немецких университетах.
К сожалению, обыкновенно, особенно в крупных университетах, наблюдается прямо противоположная картина. У профессора столько слушателей, что он ни в сердце, ни в квартире своей поместить бы их не смог. Да он с ними и незнаком совсем, лиц и фамилий не знает и не различает, а уж о «собеседованиях» и «практических занятиях» с каждым из них, да еще приспособленных к индивидуальному складу ума, знаниям и способностям каждого из студентов, и подавно речи быть не может. Впрочем, бывает по традиции и личное сближение такого профессора с каждым из своих слушателей в германских университетах; оно происходит два раза в жизни студента: раз при подписке на лекции до начала их и раз при отпуске, после конца лекций (дело, впрочем, часто обходится без «собеседования»); вереница студентов проходит мимо кафедры, как мимо железнодорожной кассы, подавая подписные листы, а профессор молча и быстро подписывает сии листы. Такими двумя формальностями ограничивается личное сближение и знакомство между профессором и студентами!
Поистине антипедагогические условия!
Бывает еще хуже! У профессора столько слушателей, что в аудитории места не хватает для всех их. Иным приходится сидеть на окнах, на ступенях кафедры, а многие стоят за недостатком далее и таких мест для столь многочисленной и переполненной аудитории. Воздух сперт, температура подымается. Сказать, что это антипедагогические условия, мало. Следует добавить – и антисанитарные!
А теперь после описания умилительных и идеальных с точки зрения интересующего нас идеала университетского воспитания и обучения картин и прямо противоположных им аномалий и ужасов взглянем на имена тех профессоров, которые участвуют в описанных педагогических идиллиях и ужасах.
Имена тех профессоров, которые знакомы лично со всеми своими слушателями и даже вечеринки им устраивают и к семье пристраивают, читателю ничего не скажут; их имена и слава живут обыкновенно только в городских сплетнях маленьких университетских городов и в традиционной юмористике и студенческих анекдотах мелких университетов.
В списке же тех профессоров, которые участвовали или участвуют в описанных выше антипедагогических ужасах, тех профессоров, имя слушателям коих легион, образованный читатель нашел бы много знакомых имен – таких, коих не знать образованному человеку вообще не подобает (например, Гегель, Фихте, Шеллинг и т. п.).
Я, впрочем, не утверждаю, что все те аудитории, которые соответствуют идеалу сторонников систематических собеседований, репетиций и прочих «практических занятий» и иных близких педагогических отношений и сношений между профессорами и отдельными слушателями их, – непременно аудитории бездарностей и только анекдотических профессоров.
Точно так же я не утверждаю, что имена тех профессоров, слушателям коих имена были легионы, все записаны золотыми буквами в скрижалях истории мысли человеческой.
Возможны разные особые условия и осложнения, вследствие коих крупные светила науки имеют сравнительно малую аудиторию, а менее выдающиеся ученые большую. Преподавательский талант профессора, университет, в котором он преподает, факультет, популярность и доступность науки, которую он читает, и т. п. оказывают тоже свое влияние. Существуют науки и курсы, которые легкодоступны и интересны студентам всех факультетов и слушание коих, особенно в случае более или менее живого и интересного изложения, доставляет отдых и развлечение студентам между более трудными лекциями; и вследствие этого получается иногда весьма большая аудитория у профессоров, в научном смысле не выдающихся. Особенно часты такие явления у нас.
Более прочно соответствие между научным авторитетом профессора и количеством слушателей в Германии: немецкие студенты считают для себя недопустимым ходить в свободные часы на курсы, на которые они не подписались (т. е. не уплатили гонорара); допускается только бесплатное посещение трех лекций, а дальше начинается «schinden» – проступок, приравниваемый к мошенничеству и случающийся редко. Между прочим, отсутствие таких воззрений и такой щепетильности среди нашего студенчества лишает резонного смысла гонорарную систему (которую и по другим основаниям следует совсем упразднить). Весьма высокий гонорар (чего мы, впрочем, отнюдь не одобряем) и соблюдение его со стороны студентов ведут в германских университетах к тому, что состав аудитории и число слушателей здесь редко имеют случайный характер и почти всегда определяются весьма серьезными основаниями.
К тому же немецкие студенты странствуют охотно и без всяких стеснений со стороны начальства из университета в университет, комбинируя курсы так, чтобы слушать не бездарных и посредственных профессоров, а по возможности выдающихся и великих ученых. Они весьма высоко ставят значение такого выбора и гордятся теми славными именами своих учителей, которые украшают их студенческий «формулярный список».
Все это ведет к тому, что относительно числа слушателей отдельных немецких профессоров можно утверждать, что оно в преобладающей массе случаев представляет, так сказать, барометр ученой репутации профессора. Поэтому здесь можно с приблизительною точностью установить следующее положение.
Чем бездарнее профессор, тем больше его аудитория приближается к тому, что у нас выставляется как идеал.
И наоборот, чем талантливее и славнее профессор, тем резче его аудитория противоречит этому идеалу.
А аудитории таких профессоров, как Кант, Фихте, Гегель, – это безобразие какое-то. Как это в свое время не было принято мер, чтобы ограничить их аудитории таким числом слушателей, при котором возможно «серьезное университетское преподавание»?
Между прочим, хотя Фихте, Гегель, Кант уже в телесном смысле не живут, но можно ретроспективно выразить сожаление, что они не были знакомы с нашею новейшею литературой о строе университетской жизни, о постановке университетского преподавания, практических занятиях и т. п.
Эта литература пояснила бы им, что они совершенно ложно и даже прямо нелепо понимали свое призвание. Если, например, Фихте или его современники воображали, что в их аудитории тысячи слушателей восприняли крещение огнем мысли и возвышенных чувств и массы мелких людей от одного этого огня их лекций, без систематических репетиций с каждым из слушателей, без повторения и совместного заучивания «пройденного» и иных «практических занятий» превращались в людей с возвышенными идеалами, широким горизонтом и высоким полетом мысли, то это только потому, что они не понимали смысла и «надлежащей постановки» университетского преподавания.
Для того чтобы сделать вообще возможным серьезное и надлежащее преподавание, Канту, Гегелю, Фихте и др. следовало ограничиваться малыми группами студентов, лучше всего человек в 20–30, и вести с ними «практические занятия».
Важнейшее значение для надлежащего усвоения курса имеют «собеседования» со студентами по выученной ими дома части курса. Это заставило бы их прилежно учиться, а недоученное заучивалось бы в аудитории путем переспрашивания и совместного повторения пройденного. Особенно успешно мог бы из названных профессоров заниматься этим Кант – человек, как известно, весьма спокойный и терпеливый. Фихте стал бы, пожалуй, нервничать, а Гегель стал бы во вред серьезному и систематическому преподаванию увлекаться течением и изложением собственных идей и несмотря на незначительное число учеников не успевал бы спрашивать каждого по всему курсу и проверять надлежащим образом, все ли выучили уроки. Но надлежащее поставление на вид со стороны начальства, в крайнем случае выговор с внесением в формулярный список, привел бы и их в норму…
Что касается русских университетов, то здесь «закон» соответствия талантливости профессора и количества (фактических) слушателей терпит, как уже указано выше, больше отклонений и нарушений, нежели в Германии.
Тем не менее и здесь соответствующая тенденция действует и осуществляется, хотя и с меньшею правильностью, с большим количеством разных отклонений. Во всяком случае проповедуемая теперь теория «надлежащей постановки» университетского преподавания дает и здесь при сопоставлении с фактами весьма своеобразные выводы, – например, что преподавание и иное влияние на студентов таких профессоров, как, например, Костомаров, Грановский, Вл. Соловьев, Менделеев, не было и не могло быть успешным, разумным и серьезным и т. п.
Очевидно, мы имеем дело с недоразумениями.
И само положение относительно переполнения университетов и аудиторий и отсутствия в них мест для вмещения наличного количества слушателей с чисто фактической стороны следует разуметь cum grano salis, а во всяком случае относить его не к фактическим слушателям, а к канцелярским спискам студентов.
В профессорских сферах русских университетов существует хроническое уныние и сетование именно по поводу обычного числа слушателей в аудиториях. Но только предметом сетования является отнюдь не переполнение, а именно ужасающая пустота аудиторий. Такого профессора, который бы жаловался на переполнение аудитории, на слишком большое число слушателей, я еще в жизни своей не встречал.
Такой беды, в частности отсутствия достаточного количества мест в аудитории, собственно говоря, у нас почти и приключиться не может. Между прочим, заметим, что по наблюдениям автора, перебывавшего в аудиториях более дюжины заграничных, по большей части крупных университетов, размер наших университетских зданий и аудиторий по большей части (если исключить некоторые большие парижские «амфитеатры») превосходит размер зданий и аудиторий заграничных университетов. Во всяком случае аудитории у нас вообще достаточно обширны. У кого бывает много слушателей, тому дается и большая аудитория. А на тот случай, что и большой аудитории мало, есть актовый зал или т. п., так что о недостатке мест для помещения всех желающих слушать лекции у нас говорить не приходится.
Зато бывают у нас (мы, конечно, говорим о мирном времени) такие злоключения: подходит преподаватель к своей аудитории на лекцию, заглядывает и со смущенным видом продолжает свое печальное шествие дальше – в библиотеку pour faire bonne mine a mauvais jeu; неловко бедному возвращаться! Положим, столь печальные происшествия бывают главным образом с лицами, попавшими на кафедру только по недоразумению, хотя и по закону, а именно по Уставу 1884 г. По этому Уставу на кафедру попадают и уважение к университетской кафедре до своего уровня понижают лица, не только никакой научной репутации не имеющие, но никогда никакой научной работы не совершившие, а подчас к таковым работам и абсолютно неспособные: по Уставу 1884 г. для доцентуры вовсе не требуется ученой степени и диссертации – одна из крупных ошибок этого Устава[8 - Еще более крупною и печальною ошибкою в таком же направлении была бы замена теперешнего требования для профессуры двух по крайней мере научных работ, двух диссертаций, одною, как это теперь предлагается, и притом, в удивлению нашему, даже лицами, знакомыми с университетским делом и искренно ему преданными. Не о понижении, а о способах повышения ученого ценза для университетской кафедры следует нам думать! Лозунгом предстоящей университетской реформы следует выставить подъем научного ценза до возможно большей высоты, а для достижения этого создание такой сильной и энергичной конкуренции, чтобы докторская степень действительно лишилась своего значения, но только в противоположном предлагаемому направлении; чтобы докторская степень представляла не слишком много, а слишком мало для занятия кафедры; чтобы только избранники среди многих докторов, только наиболее выдающиеся, достойнейшие из них достигали чести представлять университетскую кафедру. Тогда, между прочим, т. е. если университетская реформа создаст оживленную конкуренцию, обильный приток и надлежащее развитие и подбор выдающихся сил для замещения кафедр, может со временем возникнуть почва для разговоров о переполнении аудиторий желающими слушать лекции, между тем как теперь такие разговоры – горькая насмешка (это относится даже и к Петербургскому университету с его сравнительно очень малым количеством по большей части малых – невзрачных и мрачных – аудиторий).]. Значительно умножились случаи хождения в библиотеку и т. п. за полным отсутствием студентов в аудитории со времени введения «обязательных» практических занятий, так что общая картина в последнее время получается совершенно безобразная.
Но и независимо от указанных выше особых обстоятельств не слишком много, а слишком мало студентов в университетских аудиториях.
Как бы то ни было, из разных отмеченных выше недоразумений, парадоксов и противоречий можно и должно вывести заключение, что вопрос о существующих недостатках университетов как учебных заведений и о том идеале надлежащей постановки университетского преподавания, который следует положить в основу предстоящей реформы, далеко не представляется столь выясненным, как это желательно и необходимо для сознательной и успешной реформы.
Но прежде чем приступить к посильному выяснению возникающих здесь вопросов, небезынтересно и небесполезно познакомиться с теми новыми системами университетского преподавания, которые предлагаются на место признаваемой неудовлетворительною теперешней лекционной системы.
Вообще центр тяжести и смысл всякого учебного заведения в преподавании и его успехе.
Поэтому вопрос о системе преподавания и вообще о надлежащей постановке университетского учения следует признать очень важным – более важным, нежели, например, вопрос о выборном или назначаемом ректоре, о надлежащем устройстве университетского суда, и даже более важным, нежели наиболее теперь волнующий общественное мнение вопрос о лучшей системе организации студенческих масс, о курсовой организации, старостах и т. п.
2. Практические занятия
I.
В основу университетского преподавания предлагается с разных сторон положить систему практических занятий.
Выражение «практические занятия», следует заметить, неудачный и сбивчивый термин. Оно вызывает представление таких учебных занятий, которые противоположны теоретическим, имеют практический характер и преследуют практические цели, готовят умелых практиков вольных профессий, государственной службы и т. п. В связи с этим представлением сторонники системы практических занятий питают убеждение, что путем этой системы будет достигнута надлежащая подготовка к практической деятельности, между тем как при теперешней системе преподавания оканчивающие университет являются непригодными ни для государственной службы, ни для свободных профессий.
На самом деле это совершенно поверхностная и ошибочная ассоциация идей – по созвучию слов.
Так называемые «практические занятия» никакого противоположения теории в себе не заключают и особым практическим характером и направлением от других занятий вовсе не отличаются. Сюда относятся: чтение, перевод и разборы разного рода (лингвистический, грамматический, логический, философский, юридический, эстетический и т. п.) каких-либо древних памятников или классических произведений, например ассирийских документов, диалогов Платона, речей Цицерона, поэм Гомера. Сюда относятся, далее, так называемые репетитории – переспрашивание пройденной части курса для проверки знаний, так называемые конверсатории – собеседования для разъяснения и усвоения курса, задавание на дом и разбор в аудитории всякого рода письменных работ, причем все эти и т. п. занятия могут касаться чисто теоретических наук и тем и иметь чисто теоретический характер.
Науки, преподаваемые в общих (непрофессиональных) низших и средних учебных заведениях, имеют теоретический характер, и такой же характер свойствен учебным занятиям в этих заведениях, а между тем все те учебные занятия, которые происходят в гимназиях, в университете были бы отнесены и относятся, поскольку они здесь производятся, к «практическим занятиям».
Напротив, лекции о лучших приемах воспитания (педагогика), о способах сохранения здоровья (гигиена), лечения болезней (терапия), в том числе, например, составления рецептов (рецептура), и т. п. противополагаются «практическим занятиям», хотя они имеют практическое содержание, преследуют практические цели и т. д.
Лекции о том, как следует составлять исковые прошения и вообще вести процесс (ср., например, лекции Штельцеля в Берлине) или составлять и говорить речи на суде, чтобы достигнуть возможно большего адвокатского успеха, – это не практические занятия, а дискуссия студентов под председательством профессора о теории идей Платона или о мировой субстанции – это «практические занятия».
Таким образом, упомянутое выше соединение вопроса о «практических занятиях» как приеме преподавания университетских наук с вопросом о надлежащей «практической подготовке» к «государственной службе и свободным профессиям» по меньшей мере несвободно от некоторого недоразумения и смешения понятий.
Но, далее, к «практическим занятиям» относятся вообще столь разнородные учебные занятия и приемы преподавания, что не только с практическим направлением, но и между собою они никаких общих положительных черт не имеют, а само понятие «практические занятия» лишено сколько-нибудь определенного положительного содержания и смысла. Если теперь часто слышится требование реформы университетского преподавания, а именно возведения в основу этого преподавания «практических занятий», то это вовсе еще не означает, что для университетов рекомендуется какой-либо определенный метод преподавания с осознанием его учебного значения, его соответствия возрасту и развитию учащихся и задачам университетского преподавания – вообще каких-либо общих свойств и преимуществ, а по большей части это свидетельствует только о том, что люди часто готовы довольствоваться словами без ясно определенного смысла и содержания.
Общею между теми разнороднейшими по своему содержанию, направлению (практическому или чисто теоретическому), по своему учебному значению, по своему отношению к преподаваемым наукам и т. п. учебными занятиями, которые называются «практическими», можно признать только одну отрицательную черту: это не лекции.
Поэтому те, которые предлагают преобразовать систему университетского преподавания в пользу «практических занятий» вообще, только по-видимому предлагают что-то положительное и определенное – на самом же деле они произносят фразу, которая свидетельствует разве только об их недовольстве лекционной системой, а положительного, определенного педагогического предложения в себе не заключает.
Фактически движение в пользу «практических занятий» началось в юридических сферах, получило свое частичное официальное осуществление на юридических факультетах и наиболее интересует и волнует юристов. Другие же, например естественники, преподаватели технических учебных заведений, по импульсу, данному юристами, тоже подчеркивают в интервью и т. п. необходимость и пользу «практических занятий».
Получается вид согласия представителей разных наук и разных учебных заведений относительно рациональных приемов преподавания.
На самом деле ничего подобного не существует, ибо понятие «практические занятия» даже с точки зрения одного юридического факультета вовсе не означает какого-либо ясно и точно определенного приема преподавания, а является только смутным представлением весьма разнородных занятий; если же в пользу «практических занятий» высказывается юрист и к этому мнению его присоединяется естественник или технолог, то это только словесное, только фразеологическое согласие, ибо юрист думает об одном, естественник-теоретик – о другом, а технолог – о третьем, а кажущееся согласие получается от того, что все эти ничего общего друг с другом не имеющие вещи одинаково именуются «практическими занятиями».
Посему нельзя не пожелать, чтобы в дальнейшем обсуждении реформы университетского преподавания и системы «практических занятий» говорилось более ясным и определенным языком и указывалось, какой именно или какие роды практических занятий имеются в виду. Если же кто-либо из сторонников и защитников системы «практических занятий» имеет в виду какой-либо определенный род практических занятий, годный для разных наук и разных факультетов, вообще для основания на нем системы университетского преподавания, то пусть он сообщит. Было бы интересно узнать!
А если кто знает, может быть, такой род практических занятий, который может быть с успехом положен в основу всякого высшего преподавания, т. е. всех факультетов университета и в то же время и высших технических школ, например годный для преподавания как философии, так и искусства лечения конских болезней или т. п., то такое изобретение и сообщение, конечно, было бы еще более ценно.
Мы в дальнейшем не беремся, конечно, за изобретение такого универсального рецепта системы практических занятий. Не беремся и доставить оценку всех существующих или и мыслимых «практических занятий», ни даже их перечислить. Но в то же время мы не беремся, конечно, и рассуждать о пользе практических занятий вообще, ибо такие рассуждения, как указано, определенного смысла не имеют и иметь не могут. Мы ограничимся только для посильного рассеяния хотя бы части тумана, затемняющего вопрос о системе и методах университетского преподавания, указанием таких общих и обширных рубрик практических занятий, которые в рассуждениях на тему о реформе преподавания следует оставить в стороне, дабы представления о них напрасно не осложняли вопроса.
II.
К таким занятиям, которые при решении вопроса о реформе университетского преподавания следует оставить в стороне, относятся прежде всего те систематические «практические занятия» студентов, необходимость коих для надлежащего прохождения соответственных теоретических или практических наук является общепризнанною и никакому спору и сомнению не подлежащею и кои сообразно с этим и составляют общепринятые элементы университетского преподавания. По существу и значению своему (практическому или теоретическому) эти занятия имеют весьма разнородный характер; можно было бы, впрочем, указать и классифицировать те основания, по которым некоторые теоретические науки и прикладные (искусства) необходимо требуют для надлежащего усвоения их наряду с лекционным и книжным изучением еще иного рода занятий. Но это для нашей цели является излишним, и мы ограничимся только примерами.
Экспериментальные науки требуют – как для сознательного (а не догматического только, на вере основанного) усвоения их истин, так и для усвоения методов и умения самостоятельно работать в их области – непременно проделывания соответственных опытов (занятия студентов в физической, химической лаборатории и т. п.).
Описательные науки, изучающие механическое или биологическое строение известных сложных тел (например, анатомия растений, животных, человека), могут быть легко изучаемы и вполне усвояемы только при помощи органа зрения, инструментов, необходимых для разложения данного тела на части и познания внутренней структуры, и проделывания соответственных работ разложения и осмотра (работы студентов в анатомических театрах и т. п.).
Многие прикладные науки, искусства, особенно те, которые, кроме работы мысли, для осуществления их требуют ловкости рук (например, хирургия, акушерство) или известных привычек и сноровок разных органов чувств (например, слуха, осязания, зрения для диагноза болезней, ощупывания, выстукивания, выслушивания и т. д.), непременно требуют соответствующих практических (в данном случае действительно практических, в отличие от предыдущих, чисто теоретических) занятий.
Представители теоретических и практических кафедр и университеты обладали и обладают достаточною сообразительностью, чтобы без особых поучений о «надлежащей постановке» университетского преподавания понимать значение действительно полезных и даже необходимых практических занятий, выработали давно соответственные приемы преподавания и учреждения (лаборатории, клиники и т. д.) и постоянно мечтают и просят о средствах для расширения, улучшения и вообще возможно совершенной постановки сего дела.
И благоразумнее было бы, надо полагать, прежде позаботиться о предоставлении достаточных средств на надлежащую постановку этих бесспорно и несомненно полезных и необходимых практических занятий, нежели о навязывании представителям других кафедр или факультетам введения «системы практических занятий», хотя и неизвестно еще, какую бы такую «систему» выдумать и как ее устроить (так что тем паче не может быть речи об известности необходимости и полезности этой самой по себе неизвестной «системы»).
Странно было бы несомненно нуждающемуся и просящему, например голодному человеку, не имеющему достаточно хлеба насущного, отказывать в помощи и в то же время обращаться к его соседу с предложением средств и с требованием, чтобы он придумал для себя какие-либо потребности и способы их удовлетворения. Если он не голоден, то пусть он подумает о разных яствах, пусть себе выдумает какое-либо меню, – может быть, он сможет что-нибудь покушать.
Так как вышеупомянутая категория практических занятий никаким спорам и сомнениям не подвергается и «вводить» этих занятий не приходится, ибо они уже давно существуют, то при обсуждении реформы теперешней системы университетского преподавания и выдумывании новой системы и спорах о ней эти «практические занятия» следовало бы совсем оставить в стороне.
А между тем представления этих всеми признанных необходимыми и давно общепринятых практических занятий осложняют и запутывают вопрос о полезности «практических занятий» в смысле нововведения. Между прочим, как уже упомянуто выше, химики, физики, врачи, технологи и т. д., слыша рассуждения и споры юристов о практических занятиях, глубокомысленно и с убеждением становятся на сторону проповедующих «реформу», а именно систему «практических занятий», и повторяют вместе с ними: да, конечно, практические занятия необходимы. Голосование в совете на такой почве или общеуниверситетский опрос о пользе практических занятий доставили бы, пожалуй, большой триумф сторонникам реформы, а если еще присоединить и голоса техников разного рода: саперов, артиллеристов, ветеринаров, инженеров, архитекторов с их чертежными и т. п., то получилось бы полное посрамление тех, которые выразили бы сомнение в необходимости «системы практических занятий» как основы университетского преподавания или прямо ее отрицали.
III.
Исключить, далее, следует из обсуждения реформы и предложений замены теперешней системы университетского преподавания иною те «практические занятия», которые имеют характер специальных или частных курсов – только не в форме лекций, а в форме собеседования преподавателя с учащимися, совместного обсуждения каких-либо научных вопросов, разборов и т. п.
Под специальными или частными курсами мы разумеем здесь те, которые обнимают не всю систему данной науки, а только известную, избранную часть ее или отдельные вопросы и темы из области какой-либо науки. Например, наряду с общим курсом истории философии мыслимы и специальные курсы: история скептицизма, позитивизма, метафизики, материализма, идеализма, философия схоластики, эпохи Возрождения, XVIII в., XIX в., философия Канта, Аристотеля, Гегеля, Шопенгауэра и т. д. Наряду с этими и т. п. специальными лекционными курсами мыслимы разные специальные «практические занятия», например чтение, перевод и совместное обсуждение в аудитории диалогов Платона, этики Аристотеля, критики практического разума Канта или изучение и обсуждение в аудитории философии Канта путем чтения и разбора студенческих рефератов по разным отделам философии Канта и т. п.
Что касается специальных лекционных курсов и иных специальных, особенно близко или глубоко знакомящих с известною специальною областью науки занятий, то я постараюсь в другом месте показать, что существование и возможно богатое развитие и обильное предложение таких специальных курсов наряду с общими представляет в высшей степени желательное явление в университетском деле, в высокой степени соответствующее особой природе и задаче университетов как ученых учреждений и вместе с тем учебных заведений особого (ученого) типа (в отличие от только учебных – средних, технических и иных заведений[9 - Ср. выше, с. 27 и сл.]).
Сообразно с этим я намерен сделать и обосновать следующее предложение относительно устроения института доцентуры на этой почве: не устраняя приватной доцентуры в теперешнем смысле (а только повысив несообразно низкий теперь ученый ценз ее, т. е. введя на будущее время требование ученой степени), следует ввести институт штатных доцентов, получающих определенное содержание (например, 2 тыс. руб.) со скромным добавочным вознаграждением по числу читаемых лекций, хотя бы они читали не общие курсы (за отсутствием профессора по поручению факультета), а специальные или вели иные специальные (тоже одобренные факультетом) занятия. В штатные доценты избираются наиболее выдающиеся из приват-доцентов и прочих лиц, приобретших ученую степень или известных своими учеными трудами. На этой почве можно создать хороший и обеспеченный рассадник профессуры и вместе с тем достигнуть развития специальных лекционных и иных занятий.
Выбор тем и видов лекционных и иных специальных курсов (в пределах согласия факультета) свободен как для доцентов, так и для слушателей. И те, и другие следуют своему влечению и научным интересам: доценты избирают те специальные области и занятия, которые соответствуют их специальным познаниям, научным влечениям и способностям; студенты – те области, курсы и занятия, которые их особенно интересуют и в коих они желают приобрести специальные знания. Не нарушая этой свободы выбора, можно только сделать обязательным прохождение наряду с общими (и, естественно, более элементарными) курсами еще известного числа специальных курсов или иных специальных занятий (например, не менее одного на каждый год).
Не входя теперь в подробности этого плана и его обоснования, мы теперь с точки зрения темы этой статьи можем выставить следующее положение. И все те «практические занятия», которые относятся к интересующей нас теперь категории, должны быть оставлены в покое, поскольку дело идет о замене теперешней лекционной системы как основы университетского преподавания иною системою. О них только и может идти резонным образом разговор как о дополнении и украшении университетского образования под условием свободного выбора специальных видов и тем этих занятий. Говорить о замене ими общих лекционных курсов было бы явною несообразностью. Как можно заменить общий курс какими-либо специальными занятиями, хотя и «практическими», по отдельным вопросам или специальным ветвям или сторонам науки?
Это была бы не новая «система», а отсутствие системы и осмысленного преподавания.
Специальные занятия предполагают соответственную общую ориентировку в системе и основных положениях и данных науки. Без общей подготовки они смысла не имеют или и прямо невозможны. А между тем представления практических занятий этой категории играют подчас главную роль в стремлениях к реформе системы университетского преподавания.
Они главным образом наполняют поле воображения юристов, толкующих о недостатках лекционной системы, о практических занятиях, их пользе и т. д.
IV.
Особенно благоприятную почву для «практических занятий» представляет на юридическом факультете римское право; на почве римского права впервые и главным образом были выработаны типы практических занятий. Со стороны представителей этой юридической науки практические занятия встречают особенно энергичную поддержку (между прочим, и покойный Н.П. Боголепов был профессором римского права).
Практические занятия состоят здесь прежде всего в чтении, переводе и разборе древних памятников римского права. Эти занятия по новым правилам имеют обыкновенно несколько своеобразный вид. Начинается дело с громкого чтения одним из студентов текста (в несколько строк). В этом громком чтении нескольких строчек латинского текста успешно проявляется элемент «самостоятельности» и «активности» (столь ценный в практических занятиях) со стороны учащегося, который обыкновенно сам прочитывает текст успешно, только разве коверкая некоторые ударения (например, редко можно услышать «herеdes», а обыкновенно читается «hеredes» и т. п.). Затем следует уже значительно менее успешная, чаще всего совсем безуспешная попытка перевода текста на русский язык. Здесь, между прочим, обнаруживается польза для юридических факультетов и успешность восьмилетнего обучения латинскому языку в гимназиях. Впрочем, впечатление «знания» латинского языка получается значительно худшее, нежели это соответствует действительности: если бы в читаемых текстах описывались битвы, рассказывалось о полководцах, бьющих неприятелей и затем отправляющихся в другую провинцию и там еще более жестоко побивающих войска неприятелей, то такие тексты, вероятно, наши гимназические латинисты, а по крайней мере лучшие из них, переводили бы не без успеха[10 - Само собою разумеется, замечания в тексте направлены не против латинского языка и римского права (ср. ниже, с. 63). Между прочим, небесполезно отметить и принять к сведению, что не знающим латинского языка недоступны не только римские памятники, но и европейская литература почти всех наук, кроме, так сказать, новейших концов этой литературы. Ведь наука недавно перестала (и то еще не совсем) писать по-латыни.]. После покушения на перевод и восполнения недостающего знания латинского языка со стороны преподавателя наступают сообщения и пояснения юридического свойства со стороны преподавателя же, отличающиеся от лекций тем, что они отрывочны и случайны сообразно содержанию каждого текста в отдельности.
Более успешными с юридической стороны были бы эти практические занятия, если бы они существовали для студентов старших курсов, обладающих достаточным запасом систематический элементарных сведений, чтобы уметь юридически разбирать и комментировать эти тексты. У нас введены эти практические занятия для начинающих, т. е. для не знающих даже самых основных и элементарных начал права, – вероятно, по тому соображению, что иных практических занятий по римскому праву, в которых начинающие могли бы принимать «активное участие», выдумать нельзя, чтение же текстов и попытки их переводов по крайней мере вызывают впечатление активного участия студентов. К тому же на старших курсах поздно было бы приступать к чтению латинских текстов, потому что к этому времени уже основательно забыт латинский язык; нужно пользоваться временем существования хотя бы некоторых скромных познаний по латинскому языку, хотя в это время и не может быть еще тех юридических познаний, которые были бы необходимы для успешности этих практических занятий с точки зрения юриспруденции. Любителей этих практических занятий обыкновенно бывает мало; попробовав или увидав их раз, большинство уже второй раз на них не является.
Второй, несравненно более удачный вид практических занятий по римскому праву – казуистика, т. е. решение конкретных юридических казусов на основании положений этого права. Существуют специальные брошюрки, содержащие обыкновенно по нескольку десятков таких казусов, т. е. сообщений обстоятельств дела и вопросов, подлежащих решению.
Впрочем, и пользы этих практических занятий не следует преувеличивать. Так, им приписывается обыкновенно способность обнаруживать и уяснять жизненное, практическое значение права, превращать «мертвые абстрактные формулы» в живые образы их значения, действия и применения. Особенно представители так называемой «практической школы» юриспруденции придают с этой точки зрения большое значение этим практическим занятиям.
Это находится в связи с тем, что представители этой школы со знаменитым ученым и профессором римского права Иерингом во главе усматривают «практическое» и «жизненное» значение права в защите интересов, частного права – в охране интересов тех лиц, которым именно принадлежат частные права. В применении абстрактных норм права к конкретным случаям, к решению гражданских споров и коллизий и обнаруживается это практическое, житейское значение права.
Но в новейшее время развивается и проводится в науке гражданского права иная точка зрения на эти вопросы.
Упомянутое воззрение на право и соответственные приемы обсуждения и объяснения норм права признаются поверхностными и неправильными. В частности, обсуждение и объяснение норм гражданского права с точки зрения интересов (обыкновенно денежных) той или другой из участвующих в данном правоотношении и спорящих сторон следует признать частно-хозяйственной точкой зрения и заменить ее народно-хозяйственной, изучением массового влияния норм и институтов гражданского права на материальное и культурное благосостояние народа, значения и смысла правовых учреждений и положений с точки зрения общего блага и прогресса. Само собою разумеется, что такое понимание смысла и значения институтов права не может быть достигнуто путем рассмотрения особых конкретных гражданских казусов с воображаемыми Сеем и Тицием или Шмидтом и Мюллером как частно заинтересованными и спорящими сторонами, а требует научного, систематического и методического, подчас весьма трудного и глубокого исследования. Соответственное систематическое и методическое исследование и выяснение смысла и значения разных элементов системы гражданского права должно быть признано необходимым элементом осмысленного систематического преподавания права и, стало быть, необходимым предметом общих лекционных курсов.
Что же касается конкретных казусов и соответственных практических занятий, то они показывают в лучшем случае значение некоторых гражданских законов для частных интересов воображаемых сторон, к тому же обыкновенно при особых и исключительных комбинациях обстоятельств, ибо только такие особые и исключительные комбинации обстоятельств и соответственные юридические фабулы представляют особые затруднения и особый интерес для решения подлежащих запутанных и сложных юридических вопросов и они именно избираются для «практических занятий» интересующего нас типа.
Воображение, будто эти практические занятия могут дать понимание смысла и значения норм и институтов гражданского права – той системы права, на которой зиждется современный экономический и культурный строй общества, и отдельных норм и институтов как звеньев и элементов этой сложной системы, – представляет наивность, свидетельствующую только о неудовлетворительном состоянии современной науки гражданского права или, правильнее, о научной отсталости тех, которые когда-то ознакомились с точками зрения и приемами исследования Иеринга и его школы, а дальше уже и не пошли.
Гораздо резоннее и осмысленнее тот аргумент в пользу занятия решениями казусов, что оно доставляет учащимся практическую подготовку к их будущей деятельности как судей, адвокатов. Но и в этот аргумент следует внести оговорку. Совершенно ошибочно полагать, будто решение десятка или даже двух десятков казусов, хотя бы и весьма остроумно и интересно составленных, может сыграть сколько-нибудь серьезную роль в деле подготовки к практической судебной или адвокатской деятельности. Неизмеримо успешнее и продуктивнее в этом направлении, т. е. в доставлении учащимся казуистической сноровки, действует приспособление общих курсов к этой цели, как это делается, например, со стороны французских преподавателей права, особенно гражданского. В их лекциях содержится обыкновенно богатейшая казуистика излагаемых положений права, указание всевозможных hypotheses, т. е. комбинаций разных случаев и способов применения общего юридического положения или комментируемого конкретного закона.
Кто видит цель юридических факультетов в доставлении казуистической сноровки и вообще в ремесленной дрессировке будущих адвокатов и т. п., тому следует обратить внимание на характер и направление общих курсов, лекций и печатных руководств, а не уповать на решение нескольких юридических казусов путем «практических занятий».
Мы полагаем, что профессиональная сноровка в достаточной степени с большею легкостью и с еще большим успехом достигается после окончания университета путем практического стажа – юридические же факультеты доставить практическую, профессиональную подготовку своим слушателям вообще не могут; для понимания этого, кроме других, более глубоко лежащих оснований, изложение коих потребовало бы здесь слишком много места, достаточно принять во внимание, сколь разнообразны и разнородны те профессии, по которым распределяются оканчивающие юридические факультеты. Если бы юридические факультеты вздумали доставлять соответственные практически-профессиональные сноровки, то они погнались бы за столькими зайцами, что, наверно, ни одного бы не поймали.
Так (неточно) называемые юридические факультеты должны доставлять научное образование в сфере общественной жизни и ее правовой, государственной и иной организации и нормировки. Сверх догматики определенного положительного права (на почве коей только и мыслима казуистика в виде решения казусов и т. п.[11 - Мы знаем, что некоторые пробуют приурочить эти практические занятия и к истории римского права. Это находится в связи с довольно внезапными и поспешными поисками разных практических занятий, которыми бы можно было занимать юристов.]) юридические факультеты должны доставлять образование и в сфере теории и политики права (законодательной политики), истории права, экономических наук и обществоведения и государствоведения вообще. К сожалению, некоторые из соответственных наук отсутствуют теперь на юридических факультетах совсем или находятся в загоне, так что теперь эти факультеты дают только отрывочные и весьма неполные сведения даже в области науки права в тесном смысле. Но о пополнении разных вопиющих пробелов общего образования в сфере юридических в тесном смысле, общественных и государственных наук мы не думаем, а измышляем разные возможные и невозможные специальные практические занятия, чтобы чем-либо заполнить время и занять студентов-юристов.
Лучше других из упомянутых наук (кроме догматики) поставлена история права. Но и тут дело ограничивается историей римского права и историей русского права (в качестве неглавного предмета[12 - К «главным» предметам у нас теперь относятся римское право, гражданское право и уголовное.]). Общей же истории права, даже самого беглого обзора развития человеческих организаций, правовых учреждений, нет вообще. Отсутствует и история права славян, так что оканчивающие русские юридические факультеты о правовых учреждениях славян и об истории этих родственных прав никакого понятия не имеют. Если спросить оканчивающих наши юридические факультеты, что такое, например, законы благоверного царя Стефана (Законник Душана) или статуты Винодольский, Полицкий или, например, Вислицкие статуты, закони задружни и т. п., не говоря уже об их содержании и происхождении этих по меньшей мере достойных внимания памятников права и о современных их действию правовой организации и правовом быте соответственных славянских народов, то на лице наших владельцев дипломов первой и второй степени изобразилось бы только недоумение. Некоторые, пожалуй, сумели бы сказать относительно некоторых из этих крупных памятников славянского права, в каком царстве и государстве и в каком веке они были изданы, но и такие сведения из истории права были бы остатком гимназических воспоминаний, а не университетского образования, полученного на том факультете, который, судя по названию, должен был бы давать некоторую ориентировку в мире права и его истории.
При этом (как и вообще при обсуждении вопросов будущей университетской реформы) следует принимать во внимание, что университеты не учебные только, но и ученые учреждения, что от них зависит не обучение юношества только, а и судьба и развитие наук, что отсутствие какой-либо важной кафедры в университетах вредит и науке, а не только обучению. Например, вследствие отсутствия кафедры истории славянского права в университетах существует у нас дефект и существенный пробел и в сфере науки (вредный и в политическом отношении с точки зрения общеславянских интересов). С другой стороны, создание такой кафедры в университете не только дало бы толчок к богатому развитию соответственной науки, но и оказало бы плодотворное влияние, например, и на науку истории русского права, науку истории России вообще, а равно и на разные науки, касающиеся славянского мира.
V.
Забота об устранении по крайней мере наиболее существенных и поразительных пробелов общего общественно-юридического образования, доставляемого юридическими факультетами, во всяком случае представляется более настоятельною и логичною, чем изыскивание таких специальных практических занятий, которыми бы можно было как-либо заполнить лишнее свободное время юристов. Если же не ограничиваться заплатами наиболее поразительных и неприличных прорех в теперешнем научном рубище юридических факультетов, а устроить систему кафедр на этих факультетах сообразно современному уровню развития общественных, в частности юридических, государственных и экономических наук, тогда не только не пришлось бы сетовать об излишке свободного времени у студентов этого факультета и искусственно заполнять его чем и как попало, но возник бы прямо противоположный вопрос – о рациональных приемах предупреждения переобременения учащихся, о невозможности для них изучить одинаково подробно и специально все науки этого факультета.
Другими словами, тогда возник бы сам собою и неминуемо вопрос об учреждении на юридическом факультете специальных отделений. Таких отделений могло бы быть образовано три: 1) государственных наук; 2) судебно-юридических (цивилистика, криминалистика и уголовный и гражданский процесс); 3) экономических наук. Первые два года могли бы быть посвящены прохождению тех дисциплин, которые в сфере наук, обнимаемых факультетом, имеют основное и общеобразовательное значение (в том числе отсутствующих теперь на юридических факультетах: социологии, философии права, теории государства, общей истории права, истории славянского права, а равно и необходимых вспомогательных наук: психологии и этики), с третьего курса шли бы разветвления. Специальное изучение римского гражданского права, а равно и гражданского и уголовного судопроизводства с их перечислениями и т. п., дающими больше пищи для памяти, нежели для ума и мысли, – дисциплин, необходимых тем не менее для цивилистов и криминалистов (в том числе для судей и адвокатов), но не необходимых для экономистов, администраторов, дипломатов и т. п., – могло бы быть отнесено (наряду с обстоятельным и специальным изучением гражданского, торгового общего и морского торгового права, вексельного права и т. д.) ко второму отделению[13 - Солидное знание римского права – считаю долгом особо это подчеркнуть ввиду непопулярности римского права и некоторых проявлений антиклассического течения и в этом направлении, собственно с вопросом о классицизме ничего общего не имеющем, – не только важно, но и абсолютно теперь необходимо для всякого образованного цивилиста. Теперешний обычный размер и характер экзаменных требований, учебников и вообще знания и учения этой науки не может быть признан удовлетворительным.]; таким образом, от этого для весьма многих не необходимого балласта были бы освобождены избравшие первое или третье отделение, получающие зато достаточно полное, глубокое и обстоятельное образование в интересующем их направлении. В Петербургском университете желательно образование еще четвертого отделения – международного или дипломатического (им бы интересовались специально с практической точки зрения будущие дипломаты, консулы и т. д.; некоторые бы устраивали разные комбинации с науками восточного факультета).
