Иллюзия духа, или Как выздоравливал Фред

Он с ненавистью думал о том, что жизнь здесь, в этом городе, отравляет его. Со всех сторон ему твердят, что жить страшно, что все плохо, что кругом только несчастья. Телевидение, радио, газеты и журналы в один голос твердят о катастрофах, о возможных несчастьях, люди обличают друг друга в обмане, в аферах, в зверских нечеловеческих предательствах, они грабят и воюют, они представляются страшными зверями, которые не знают ничего, кроме собственного страха, который и порождает эту агрессию. Люди зарабатывают деньги друг на друге, и уже далеко не всегда деньги связаны с взаимовыгодным сотрудничеством. Люди не гнушаются ничем ради популярности, они готовы каждые полгода кричать на весь мир о грядущем конце света, лишь бы фильмы-катастрофы никогда не выходили из моды и приносили деньги, неиссякаемый поток денег. И им совершенно все равно, что люди, неважно, верят они в это или нет, портят себе нервы, страдают, становятся несчастными, что из-за этого в мире все меньше и меньше доброты, что на место доброго и светлого заступает темное, желчное и злое. Фред посмотрел на ополовиненную бутылку и подумал: «Жаль, что люди становятся такими».

Глава 4

Фред открыл глаза. В еще не проснувшемся сознании отрывки сна расползлись между воспоминаниями вчерашнего дня. В такие мгновения рассудок еще не включается в свою постоянную анализаторскую работу и воспоминания вливаются в мысли бессвязными элементами, и какими бы болезненными ни были впечатления накануне, в эти минуты они не внушают никаких переживаний. Но мгновения эти длятся недолго, и вот Фред уже беспокойно задвигал под одеялом ногой, повернулся на другой бок. Вчерашние тоска, негодование на себя самого больно навалились на весь его организм, придавили своей тяжестью грудную клетку. Желая переключиться с тоскливых мыслей на что-нибудь другое, Фред обвел глазами комнату: на бледно-желтой стене длинной ровной полоской разместился солнечный блик, проникший на стену сквозь неплотно сдвинутые шторы. Солнечный узор был яркого золотистого цвета, местами в кружевных тенях от попавшихся на пути стеблей и листьев комнатных растений. Фред отыскал глазами самое большое незапятнанное тенями пространство на блике и стал внимательно его изучать. Внутри этого яркого участка колебались какие-то пары, может быть, вызванные смешением холодного зимнего воздуха и выхлопных автомобильных испарений, и казалось, что по стене ровным тонким слоем бежит вода.

Фред зевнул. Вставать не хотелось. Он с ужасом представил, как холодный воздух заполонил пространство комнаты, и там, за пределами кровати с ее теплым уютным одеялом, царствует мрачная меланхоличная пустота. Он стал перебирать в голове образы из сна, обрывки воспоминаний, чтобы отыскать среди них тот, который умиротворит его, успокоит и поможет снова заснуть и проспать до звонка будильника. Представилась Наташа, но он усилием воли отогнал от себя ее легкий образ, чтобы не спровоцировать ненужные воспоминания и навеянные непременным сожалением теплые чувства.

Это усилие окончательно разбудило Фреда и отрезвило от приятной сонной полудремы. Беспорядочные мысли забегали и засуетились: заботы, напоминания, планы, проекты, не забыть, позвонить, написать, сказать, сделать, забронировать, договориться, напомнить, решить. Фред почувствовал раздражение и рывком откинул одеяло.

* * *

До нового места работы добираться пришлось меньше по времени, чем до прежнего. Рабочий день начинался с десяти, а когда Фред толкнул тяжелую входную дверь, было всего девять сорок. Секретарша изящно поднялась навстречу новому сотруднику, улыбнулась широкой равнодушной улыбкой.

– Доброе утро. Эдуард Владимирович просил меня все вам здесь показать и представить вас нашим коллегам. Вам удобно сделать это сейчас или вы сначала хотите посмотреть на свое рабочее место?

– Давайте сейчас.

– Хорошо, одну минуту.

Она вернулась к своему столу и подняла трубку.

– Оля, меня не будет десять минут. Звонки перевожу тебе. Следуйте за мной, – обратилась она к Фреду. – Меня зовут Марина, первое время можете обращаться с организационными вопросами ко мне.

Фред не успел ответить, потому что девушка снова заговорила, отворяя стеклянную дверь, первую в широком коридорном проеме, в котором они оказались.

– Проходите, пожалуйста. Это Ольга Михайловна, бухгалтер. С ней вы будете обсуждать финансовые вопросы.

Женщина подняла на Фреда воспаленные глаза и равнодушно кивнула. Ей можно было дать лет сорок пять, это была женщина широкоплечая, массивная; серый костюм сидел на ее мощной фигуре мешком. Волосы, собранные в незатейливый пучок на макушке, своим цветом напоминали выгоревшую на солнце солому. Глаза, спрятанные за старомодными очками, казались маленькими и хмурыми. Губы, сложенные в тонкую нитку, словно слиплись под нажимом друг друга.

– Простите, Ольга Михайловна, что побеспокоили.

Они вышли из кабинета. Фреда девушка не представила.

– За этой дверью кабинет наших художественных директоров, Льва Николаевича и Инны Аркадьевны. С ними вам придется довольно часто общаться по проектам, поэтому, когда они появятся, я вас обязательно представлю друг другу.

– Здесь, – они подошли к следующей двери, Марина нажала на ручку, – работают штатные плановики. Входите.

– Анастасия, Николай, познакомьтесь, это Федор, наш новый коллега.

Женщина лет тридцати пяти и примерно такого же возраста мужчина поднялись со своих мест, мужчина протянул руку для пожатия. Фред отметил, что они удивительно похожи друг на друга: оба с темно-русыми волосами примерно одной длины, круглолицые, с похожими небольшими глазами. Только у женщины рот был маленький, а у мужчины, наоборот, большой и растянутый.

– К тиражистам я вас сейчас не поведу, – сказала Марина, когда они вышли из кабинета, – их еще нет. Зайдем к Надежде Дмитриевне, она один из наших контакторов, и к Борису Анатольевичу, творческому директору непосредственно вашего отдела. Но к нему тоже пока что рано.

Они подошли к самой дальней двери коридора, Марина постучала и, почти прислонив ухо к самой двери, несколько мгновений ждала, когда ей позволят войти.

– Доброе утро, Надежда Дмитриевна. Это наш новый сотрудник, Федор.

Надежда Дмитриевна оказалась статной брюнеткой лет пятидесяти, но со следами тщательной косметической обработки на смуглом лице. Яркий макияж смотрелся агрессивно и зло, темные глаза глядели из-под приподнятых бровей сурово. Она какое-то время рассматривала Фреда, при этом носок правой ноги, закинутой на левую, покачивался из стороны в сторону. Наконец она улыбнулась, резко растянув губы в стороны, и громко, словно пролаяла, сказала:

– Доброе утро! Рада знакомству!

После этого она демонстративно села в пол-оборота к гостям и уткнулась в какой-то листок. Марина жестом показала Фреду на дверь и тихо, чуть ли не на цыпочках, вышла из кабинета.

– С этими людьми вам придется общаться довольно часто. Остальных вы можете увидеть во время обеда в нашем кафетерии. Сейчас я покажу, где ваше рабочее место.

Плавно покачивая бедрами, Марина двинулась в обратном направлении, прошла мимо ресепшен в противоположное крыло. Самая первая дверь была приоткрыта, и по сдвинутым столам, плите, кулеру и холодильнику Фред понял, что это кухня. Перед второй дверью девушка остановилась, открыла ее ключом и прошла в помещение. Кабинет был небольшим, пустым, необжитым, но комфортным. Здесь было два стола, расположенных друг напротив друга в разных частях комнаты, на одном, справа от двери, стоял компьютер. Помимо столов в кабинете было два шкафа, по одному вдоль каждой из свободных стен, напротив двери окно с широким пустым подоконником, за столом с компьютером было черное большое кресло.

– Вы пока что будете работать здесь один, можете выбрать любой стол. Я сейчас скажу специалистам из отдела IT, чтобы они подключили компьютер и настроили нужные программы. Кухню вы, наверное, успели заметить. Наше агентство занимает в этом здании три этажа. Над вашим кабинетом расположена фотостудия, поэтому если вас будут беспокоить посторонние шумы, постарайтесь не обращать внимания. Желаю вам удачи на новом месте! – с этими словами Марина улыбнулась (Фред отметил, что ее улыбка стала несколько теплее) и скрылась за дверью.

Утро первого рабочего день Фред провел результативно. Когда все программы были загружены, пришлось потратить час на то, чтобы проверить, как они работают, и перебросить нужные файлы с флэшки на компьютер. Обедать он отправился с небольшим опозданием.

Агентство отделило для своих сотрудников часть общего для бизнес-центра кафетерия, и поэтому Фред мог видеть всех, кто теперь являлся его коллегами. Когда он зашел, «близнецы» (такое прозвище получили удивительно похожие друг на друга штатные плановики Анастасия и Николай) были уже там и пригласили Фреда за свой столик. Дальше двух характерных для ситуации общих фраз беседа не пошла, и обед продолжался молча.

Для Фреда этот обед стал пыткой. За последние несколько недель его мнительность разрослась до невероятных размеров. Ему повсюду мерещились кошмары, опасности, угроза, а недавно к этому списку прибавился страх отравления. Было время, когда он даже почти перестал есть, потому что каждый раз, когда он что-то съедал, ему начинало казаться, что пища несвежая или даже отравленная. Единственное, что пока что не вызывало его опасений, это печенье, пироги и некоторые другие хлебные изделия. Он придирчиво принюхивался к покупаемым продуктам – сырым овощам и фруктам, особенно тщательно он осматривал блюда, если ему приходилось есть вне дома. В таких случаях он съедал с тарелки то, что вызывает меньше всего опасений, то есть подверглось тепловой обработке. Сложно было есть мясо. Фред сначала тыкал то, что намеревался съесть, вилкой, затем делал в куске небольшой надрез ножом, подносил блюдо к носу, делал один глубокий вдох и потом несколько быстрых неглубоких, после чего с сомнением возвращал тарелку на стол, медлил несколько мгновений, которые были необходимы, чтобы он мог отважиться и проглотить кусок. Чаще всего у него не получалось победить страх, и кусок так и оставался на тарелке. Сейчас ему приходилось совершать все эти процедуры украдкой, чтобы не обратить на себя лишнего внимания коллег.

Если же он съедал все или съедал что-то, поддавшись недолгому облегчению, в период которого эта его фобия вроде бы проходила, то после еды его начинало преследовать навязчивое ожидание симптомов отравления. Он внимательно прислушивался к своему телу, и малейший естественный для процесса пищеварения дискомфорт вызывал у него состояние близкое к панике. Несколько часов проходили в этом не обоснованном ничем, кроме больной фантазии, страхе. После этих мучительных часов наступало минутное облегчение, когда Фред понимал, что в съеденной пище не было ничего страшного, но эти несколько минут длились недолго, потому что вслед за облегчением наступало осознание того, что он снова голоден и через всю эту пытку ему предстоит пройти снова, и потом снова повторится все с начала.

Победить этот страх до конца Фреду пока не удалось, но он время от времени отмечал, что уже спокойнее думает о возможной смерти. Это был явно хороший симптом.

Вошли какие-то две незнакомые девушки, обе симпатичные брюнетки. Одна из девушек с интересом посмотрела на Фреда; у другой, которая едва удостоила его взглядом, на безымянном пальце правой руки красовалось массивное кольцо. «Близнецы» доели свои десерты и ушли. На смену им пришли еще три сотрудника: бухгалтер, которая не смотрела по сторонам и ела быстро и сосредоточенно, и парень с девушкой. Девушка была миловидной блондинкой с громким задорным голосом; Фред сразу проникся к ней необъяснимой симпатией и понадеялся, что им придется иногда пересекаться. Мужчина был невысокого роста, темноволосый с аккуратно выбритой бородкой; одет он был стильно, что очень удивило Фреда: кофейный замшевый пиджак, из-под которого выглядывал черный тонкий свитер под горло, он был в очках в тон пиджака, которые не снял, а поднял на лоб. Он очень оживленно что-то говорил. Девушка и мужчина едва заметно улыбнулись Фреду и сели за соседний с ним столик.

– Максим, ну ты представляешь, сказать этому напыщенному ловеласу, что девочки ему не видать. Да он чуть с ума не сошел от злости! Ты бы видел, что этот Ковалевский устроил! Бегал по этажам и кричал, что прикроет лавочку и разгонит тут всю дискотеку.

– Да, видимо, зрелище было то еще! А если бы он проект действительно прикрыл?

– Ну да, можно подумать, он там один все решает. Из них двоих этот всегда был в роли капризного зазнайки, а на деле заведует всем Кирилл, так что не волнуйся.

– Оль, ты так говоришь, как будто мне до этого дело есть. Я ему что, сутенер какой, что ли? Моя вина, что он нимфу свою не впечатлил?

Ольга захихикала.

– Кстати, о нимфах: ролик для магазина сантехники еще не смонтировали? Может, отдашь мне уже?

– Нет, заказчик настаивает, чтобы девушек было пять, а такого типажа пятую модель мы неделю можем искать. Тоже мне фантазия: вот с какой стати белые унитазы должны рекламировать длинноногие мулатки с венками из хромированных кранов?

– Да ладно тебе, по-моему, очень даже мило и необычно.

Максим хмыкнул. Они с Олей какое-то время ели молча. Потом девушка прервала молчание:

– Что у тебя с сегодня? Маша отпустила?

– Одного нет, хочет со мной.

– Ну возьми ее. Приглашений ведь два.

– Мне, если честно, не хочется. Она последнее время какая-то надутая ходит, а в чем дело, не говорит. На вопросы огрызается, говорит, что я сам все понимаю и вижу, а я хожу и как болван малолетний недоумеваю.

– И давно это у вас?

– Месяца полтора.

– Может, про дату какую-нибудь забыл, вот она и обиделась?

– Исключено. Все даты у меня забиты в календарь с напоминаниями.

– А зайти на твои странички в интернете она могла? Может быть, прочитала чего-нибудь не то.

– Да там нечего читать! Нет, здесь я чист!

– Ну тогда даже не знаю, чем тебе помочь…

– Ладно, может, и вместе пойдем сегодня. Доела? Пора к трудам праведным возвращаться.

Фред тоже вышел из-за стола и отправился работать. Когда он проходил мимо Марины, она передала ему какую-то папку. Оказалось, новый заказ. Концепт был детально прописан, оставалось только его реализовать, то есть найти модель и набросать эскиз плаката, чем Фред и занялся в оставшееся от рабочего дня время.

Минутная стрелка на висевших над дверью часах подползла к двенадцати, часовая замерла на семи. Фред, за пятнадцать минут до этого закончивший работу, выключил компьютер, оделся и оставил темный кабинет в молчаливом одиночестве.

* * *

Мороз повис в воздухе, ветер неприятно задувает под шарф, ноги скользят по нечищенным тротуарам. Люди, снова кругом огромная толпа хмурых красных от холода лиц, зябких голосов. Шапки, шарфы, куртки, шубы, бесконечные сумки и пакеты со всех сторон: сбоку, сзади, перед тобой. Голоса, кашель, невнятный гул ползают по подземке, взрываются рядом с твоим ухом, пронзают резкой болью вены на висках, качаются из стороны в сторону, ухают, воют, и начинаешь думать, что попал в чистилище или, того хуже, носишься по третьему кругу ада. В вагоне душно, полно народу. Кругом тебя давят, толкают, сжимают в своих объятиях человеческие тела. Кто-то открыл рот, чтобы глубже вздохнуть, и ты отчетливо чувствуешь запах чужой слюны; эта навязанная интимная близость излишня, она угнетает, потому что начинаешь чувствовать, что все это – запахи, звуки, движения – производит одно огромное большое существо: сгусток ненависти и агрессии ко всему, что есть вокруг: к чужому счастью, потому что оно примитивно, но на самом деле потому, что оно не твое; к чужим деньгам, потому что деньги это плохо, но на самом деле потому, что этих плохих денег недостаточно у тебя; к чужим проблемам, потому что они могут появиться и в твоей жизни; к чужим мыслям, потому что они злы, а на самом деле потому, что это твои мысли злые и ты не знаешь, как от них избавиться.

Фред пошевелил затекшей ногой. Еще шесть остановок, еще всего лишь шесть остановок. Двери открылись на станции – плотная человеческая масса у двери тяжело качнулась и спрессовалась теснее, чтобы впустить еще троих. Где-то в гуще послышался слабый и беспомощный женский вскрик.

Пять остановок. Совсем рядом с Фредом жалобно заплакал ребенок, мать зло его одернула.

Четыре остановки.

Три.

Две.

Уже на следующей пасть раскаленного железного чудища разомкнется и выпустит пленников на свободу. Поезд остановился в туннеле. Минута, другая. Машинист невнятно просит сохранять спокойствие. Фред чувствует, как по спине капля за каплей бежит пот, руки холодеют, живот сводит судорогой. Машинист повторяет свою просьбу. Лоб сделался влажным от пота, злость заставляет губы Фреда мелко дрожать. Наконец поезд тронулся.

На нужной остановке Фред еле-еле протиснулся к выходу, при этом почувствовал, как ручка его дорогого кожаного портфеля надорвалась у основания. На станции резкий свет электрических ламп ударил по глазам, Фред почувствовал, что теряет самообладание.

На свежем воздухе ему стало немного легче, несмотря на то что на морозе дышать было очень тяжело: казалось, воздух превращается у основания носа в воду и совсем не проходит в легкие.

Быстро, стараясь ни о чем не думать, Фред дошел до подъезда и поднялся на свой этаж. Квартира встретила его угрюмым молчанием и отчетливо ощутимым после пребывания на свежем воздухе запахом колбасной кожуры. Переодевшись, Фред при свете одной дающей мало света лампочки наскоро приготовил себе ужин: достал из холодильника сваренные накануне сосиски, не разогревая, положил на хлеб и полил сверху кетчупом и майонезом.

Глава 5

Неделя на новой работе прошла незаметно: Фред не познакомился ближе ни с кем из своих новых коллег. Иногда, правда, он обменивался кивком с «близнецами», а Марина каждое утро удостаивала его раскатистым «здрасьте». Это «здрасьте» должно было означать, судя по всему, ее теплую симпатию к Фреду, потому что со всеми остальными она бывала подчеркнуто любезна и приветствовала не иначе как «добрый день» или «здравствуйте», после которого присовокупляла имя и отчество целиком. Как бы то ни было, Фред ее расположения не разделял.

Всю неделю он ходил хмурый и маялся от скуки: заказы если и приходили, то мелкие, незначительные, и Фред расправлялся с ними за час. На третий день ему так надоело вынужденное безделье, что он залез в интернет и начал просматривать сайты с предложениями временной работы в поисках какого-нибудь интересного заказа. Несколько предложений показались ему заманчивыми, но подать заявку на них он так и не решился: что-то останавливало в самый последний момент, когда палец зависал над клавишей «отправить», что-то похожее на неуверенность, неудовлетворенность.

Сидя в своем кабинете, Фред постоянно погружался в апатию: из-за того что нечем заняться, из-за того что за окном все серое и злое, что не с кем поговорить, потому что все заняты делом. Даже обед в общем кафетерии его не спасал: все ходили обедать парочками или небольшими группками, все были заняты своими разговорами. Конечно, удивительно, что на новичка не набросились с первого дня его появления, что не попытались свести с ним знакомство, как бывает с детьми, когда они приходят в новый класс или новую школу. Наверное, у взрослых все по-другому. Или дело в самом Фреде… Может быть, он своим видом отталкивает от себя людей, потому что не хочет с ними сближаться?

Очередной день подошел к концу. Фред устало глянул на календарь и в какой уже раз удивился, что сегодня четверг. Значит, завтра короткий день, только к чему эти короткие дни зимой, когда все равно ничем не хочется заниматься?

* * *

Фред раздраженно дернул с вешалки шарф и вышел за дверь. В голове одновременно с сонным дурманом, настойчиво не отпускавшим Фреда из своего плена, крутились беспокойные мысли. Пятница. Значит, впереди выходные. Почему-то в этот раз он подумал о приближающихся выходных с особой тоской. Это не первые его выходные в одиночестве после расставания с Наташей, но в этот раз он испытывал отвращение при мысли, что придется два дня просидеть дома, уставившись в монитор компьютера с игрой или в телевизор.

Дверь подъезда зловеще скрипнула. Солнце, которого ему не было видно сквозь опущенные плотные шторы, на мгновение ослепило Фреда. Это было редкое зимнее яркое солнце, такое, какое бывает только зимой, которое ослепительно сияет в невероятно летнем голубом небе. Ноги как-то сами собой выбрали неспешный прогулочный ритм; Фреду захотелось хоть на несколько минут прогнать из головы все мысли, исчезнуть из этого времени, где над ним тяготеет столько проблем и страхов, и погрузиться в свой внутренний мир, замкнуться в себе, сосредоточиться на ощущении беспричинного детского счастья. С этим, таким неожиданным радостным мгновением, совершенно не вязалась людская глупость, жестокость и беспомощность.

Проехала машина, и солнце весело запрыгало на кирпичной стене дома, отразившись от ее ветрового стекла. Фред почувствовал, как в носу защипало: он был готов заплакать от радости и умиления. Подумать только, один солнечный зайчик подарил затасканной повседневностью душе современного человека столько счастья!

Сегодня Фред не был готов расстаться с этим радостным ощущением: слишком долго его душа находилась в оцепенении от скуки и суеты. Он вспомнил, что если пройти несколько кварталов в северном направлении, то выйдешь к другой станции метро той же ветки. Наверняка большой беды не будет, если он придет сегодня на работу чуть позже.

Фред нацелено сделал круг побольше, чтобы пройти через пешеходный мост. Мост не представлял собой ничего особенного, но для окраины города служил чем-то вроде Центральной улицы: здесь было несколько лотков с сувенирами, пара кафетериев с обеих сторон и много нищей молодежи, желающей получать деньги за свои еще смутные и не оформившиеся таланты. Несмотря на ранний час, люди на мосту были. Фред не спеша подошел к одному из столов с наваленной на нем кучей сувениров, но вытаскивать руки из карманов и трогать мелкие вещицы на холоде совсем не хотелось, и он пошел дальше. Где-то недалеко заиграли на скрипке, и плаксивая трогательная мелодия полилась по золотому воздуху. Играли, может быть, не очень умело, но с душой, и музыка казалась от этого волшебной; особенно Фреду, которому все сегодняшнее утро казалось каким-то фантастическим, выдуманным. Он подошел ближе к звуку, облокотился на поручень и стал искать глазами музыканта. У входа на мост сидел на маленькой складной скамеечке пожилой мужчина; его руки, красные от холода, держали скрипку и смычок. Он выводил смычком ноты, иногда инструмент поскрипывал, когда озябшие руки отказывались слушаться скрипача. Совсем близко с игравшим Фред увидел женщину лет пятидесяти. Она смотрела ничего не видящими глазами на камни мостовой, на ее губах застыла тихая счастливая улыбка. Фреду стало ее невыразимо жаль. Наверное, она очень одинока: может быть, вдова, может быть, бездетная, может быть, просто мать уже взрослых безразличных к ней детей. Дешевая вязаная беретка, копеечное тканевое не предназначенное для такой погоды пальто совсем ее не согревали. Однако, казалось, она не мерзнет. Она стояла прямо, вытянувшись во весь свой невысокий рост, еще не старые руки без перчаток спокойно держали тряпочную поношенную сумку. Вдруг женщина подняла глаза и посмотрела на Фреда, Фред не отвернулся. Эти маленькие голубые глаза, уже слегка затуманенные старческой дымкой, смотрели тоскливо и обреченно: в этом взгляде читалось смирение с судьбой, и эта радость, эта скромная радость, которую она позволила себе испытать, слушая скрипача, отпечаталась в ее взгляде счастьем, смешанным с тоской и одиночеством. На фоне общего ощущения обреченности и безнадежности, которые преследовали Фреда последние несколько месяцев, эта мимолетная тихая радость представилась ему последним желанием осужденного перед казнью. Только ждать исполнения приговора эта маленькая женщина может еще очень долго, каждый день, каждый час уповая на спасение от тоски и душевной боли.

В этой женщине было что-то хорошо знакомое самому Фреду: эта боль одиночества так отчетливо вгрызалась теперь в его душу, что хотелось кричать, настолько материальной и ощутимой она стала. А кругом ни одного человека, который бы выслушал, понял, вместо того чтобы называть Фреда сумасшедшим, который не стал бы тыкать несуразными примерами из жизни других, не стал бы увещевать, что всем сейчас тяжело. Но нет, кругом люди, которые делают глупости, которые заставляют себя бояться, которые пугают и используют тебя, чтобы заработать денег!

Где-то в области живота неприятно свело судорогой мышцу, Фред резко выпрямился. Опять паника. Нет, не сейчас, не сейчас! Он тяжело задышал и пошел в сторону ближайшего кафе: горячий кофе должен ему помочь.

Спустя час он уже был на своем рабочем месте. Солнце скрылось за набежавшими снеговыми тучами, и теперь из окна кабинета Фред наблюдал скучную тоскливую однообразную картину. Пять минут, десять – тоска все сильнее наваливается на плечи, начинаешь чувствовать ее тяжесть. Пятнадцать минут – тело начинает поддаваться этой одолевающей его тяжести: плечи сутулятся, голова клонится на грудь, тело как-то съеживается и оседает.