Зимняя сказка Эльвиры

Сай Юн

Зимняя сказка Эльвиры

Глава 1

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Возвращение Эльвиры

Поезд остановился слишком мягко – будто не хотел её отпускать.

Эльвира задержалась на ступеньке вагона на лишнюю секунду, вдохнула холодный воздух и только потом сошла на платформу. Здесь зима пахла иначе, чем в Париже. Там – дымом, мокрым камнем и кофе навынос. Здесь – хвоей, снегом и чем-то старым, почти забытым. Как запах книги, которую давно не открывали.

Станция была маленькой: один навес, деревянная скамейка, фонарь с тёплым жёлтым светом. На стене висели афиши рождественского рынка – аккуратные, будто их развешивали не спеша, с уважением к каждому гвоздику.

Эльвира поправила шарф и огляделась.

Горы стояли вокруг, как всегда. Высокие. Невозмутимые. Они не радовались и не упрекали. Просто были.

– Я дома, – сказала она тихо.

Ответа не последовало. Но где-то далеко, почти за гранью слуха, ветер прошёлся по склонам, словно проверяя, узнали ли её.

От станции до отеля было всего десять минут пешком. Раньше этот путь казался ей вечностью – особенно в детстве, когда ботинки были неудобными, а снег всегда норовил попасть за воротник. Теперь же дорога показалась неожиданно короткой.

Деревня готовилась к Рождеству.

В окнах горел свет, на дверях висели венки, колокольчики тихо звенели при каждом движении воздуха. Где-то смеялись дети, пахло выпечкой и горячим глинтвейном.

И всё это было… слишком правильным.

Эльвира поймала себя на мысли, что ждёт подвоха.

Отель появился из-за поворота внезапно – тёплый, деревянный, с покатой крышей, укутанной снегом. Над входом висела старая вывеска с выцветшими буквами. Её отец всё собирался заменить её на новую, но каждый раз говорил: «Эта ещё долго продержится».

Колокольчик на двери звякнул, когда Эльвира вошла внутрь.

Звук прозвучал чуть позже, чем следовало.

Она замерла.

– Странно… – пробормотала она и сделала шаг вперёд.

В холле было тепло. Каменный камин горел ровно, без треска, будто огонь знал своё место. На стойке лежала гостевая книга, рядом – связка старых ключей с тяжёлыми бирками. Всё было так же, как раньше. Почти.

– Папа? – позвала Эльвира.

Ответа не было.

Она сняла пальто, повесила его на спинку стула и уже собиралась пройти дальше, когда заметила гостя.

Он сидел в кресле у камина, сложив руки на трости. Его костюм выглядел так, будто сошёл со старинной фотографии: тёмный викторианский сюртук, аккуратный жилет, перчатки. Рядом, на столике, лежала маска клоуна – белая, с тонко прорисованной улыбкой.

Слишком тонкой.

Эльвира остановилась.

– Простите… – начала она, – отель не принимает гостей до вечера.

Мужчина поднял голову. Его глаза были светлыми и очень спокойными.

– Я знаю, – сказал он. Голос был мягким, почти тёплым. – Я пришёл не за номером.

Он посмотрел на неё внимательно, будто проверяя, совпадает ли она с его ожиданиями.

– Вы Эльвира.

Это было не вопросом.

Она почувствовала, как что-то внутри сжалось.

– Да. А мы знакомы?

Мужчина улыбнулся – не как в маске, а по-настоящему.

И в этой улыбке было что-то странное. Словно он радовался не встрече, а моменту, который наконец наступил.

– Пока нет, – сказал он. – Но если позволите… мы обязательно познакомимся. У нас впереди длинная зима.

За окном тихо упал первый вечерний снег.

И где-то далеко, в лесу, что-то бесшумно ступило по насту.

Эльвира не сразу ответила. Она стояла, опираясь ладонью о спинку стула, и смотрела на мужчину у камина. Пламя отражалось в его глазах странно – не дрожа, а будто танцуя.

– Простите, – сказала она, наконец, – но если вы не гость, то кто?

– Путник, – ответил он без пафоса. – Иногда говорят – странник. Иногда – ошибка маршрута.

Он слегка наклонил голову, словно приветствуя сцену.

– Вы можете звать меня как угодно. И всё же… лучше без имён. Так безопаснее.

– Для кого? – уточнила Эльвира.

– Для всех, – спокойно сказал он.

Она скрестила руки.

– Вы пришли в частный отель. К моей семье. В странном костюме и … – она кивнула на маску, —с реквизитом. И утверждаете, что знаете меня.

– Я знаю о вас, – поправил он. – Это разные вещи.

Эльвира фыркнула, но без злости.

– Тогда вы знаете, что я не верю в фокусы.

– Жаль, – сказал клоун. – Они бывают полезны, когда мир забывает, что он не совсем серьёзен.

Он поднял маску, повертел её в руках и аккуратно положил обратно.

– Я пришёл поговорить с вами о кристалле.

Слово прозвучало так просто, будто речь шла о потерянных ключах.

Эльвира напряглась.

– Если вы имеете в виду сувениры для туристов, то лавка на площади закрывается в семь.

– Я имею в виду Новогодний кристалл, – мягко сказал он. – Тот самый, который по легенде хранит лес. И который, если не ошибаюсь, ваша бабушка когда-то называла «пульсом гор».

Секунду в холле было слышно только потрескивание огня.

– Вы ошибаетесь, – сказала Эльвира слишком быстро. – Моя бабушка рассказывала много сказок.

– Конечно, – согласился он. – Сказки – самый безопасный способ говорить правду.

Он поднялся с кресла. Оказалось, что он выше, чем казался. Но двигался он тихо, почти неслышно.

– Сегодня вечером в деревне будет праздник, – продолжил он. – Рождественский рынок. Вы пойдёте туда.

– С чего вы взяли?

– Потому что вы всегда так делаете, когда вам нужно подумать.

Он надел перчатки.

– Я буду ждать вас там. Не для разговора. Просто чтобы вы… увидели.

Эльвира собиралась возразить, но он уже направлялся к двери.

Колокольчик снова звякнул – с той же странной задержкой.

Она осталась одна.

И она не была уверена, что хочет быть одна.

Рынок был залит светом.

Гирлянды висели между домами, словно нити, удерживающие небо. Пахло корицей, жареными каштанами и чем-то сладким, тёплым. Люди смеялись, пили глинтвейн, переговаривались – так, будто зима была всего лишь поводом для праздника, а не предупреждением.

Эльвира шла медленно, держа в руках бумажный стакан.

Ты просто устала, – сказала она себе. – Возвращение, дорога, странный тип…

– Эльвира!

Она обернулась.

Мира махала ей рукой от лавки с деревянными игрушками. Рядом стоял Ханс, высокий, в тёплой куртке, с тем самым выражением лица, которое бывает у людей, много времени проводящих на ветру.

– Ты вернулась, – сказала Мира и обняла её. – Я боялась, что ты не успеешь к рынку.

– Я тоже, – улыбнулась Эльвира. – Но, кажется, всё на месте.

– Почти всё, – сказал Ханс и посмотрел куда-то поверх её плеча.

– Что значит «почти»?

– Горы сегодня молчат, – ответил он. – Обычно они шумят перед праздниками.

Эльвира хотела пошутить, но вдруг заметила фигуру у края площади.

Викторианский костюм. Трость. Маска в руках.

Он не смотрел на неё. Он смотрел на лес.

И в тот самый момент, когда часы на ратуше пробили семь, где-то за пределами света гирлянд, в тени между деревьями, что-то большое и тёмное шагнуло ближе.

Колокольчики на рынке зазвенели разом.

Без ветра.

Магия начала сгущаться.

Ханс заговорил не сразу.

Они отошли от ярмарки к краю площади, туда, где свет гирлянд уже не дотягивался до снега, а дома стояли реже. Музыка осталась позади – приглушённая, будто её накрыли ладонью.

– Ты давно вернулась? – спросил он, глядя не на Эльвиру, а куда-то в сторону леса.

– Час назад. Может, чуть больше, – ответила она. – А что?

Он кивнул, словно это подтверждало его мысли.

– Тогда ты ещё не успела заметить.

– Заметить что?

Ханс наконец посмотрел на неё. Его лицо было спокойным, но слишком собранным – так смотрят люди, которые приняли решение, но не рады ему.

– Ветер, – сказал он. – Он сегодня неправильный.

Эльвира усмехнулась – почти автоматически.

– Ханс, ты сейчас звучишь как мой дед. Он тоже всегда говорил, что «ветер знает больше людей».

– Твой дед был прав, – спокойно ответил он. – И он знал, когда стоит уйти подальше от гор.

Она хотела отмахнуться, но что-то в его тоне остановило её.

– Лавина? – спросила она уже серьёзно.

Ханс медленно покачал головой.

– Не обычная.

Он наклонился, поднял с земли горсть снега, сжал в ладони и тут же разжал. Снег рассыпался слишком легко.

– Слышишь? – спросил он.

– Что?

– Вот именно.

Эльвира прислушалась. Смех, музыка, звон бокалов, колокольчики… и под всем этим – странная пустота. Как будто фон исчез.

– Горы обычно не молчат, – продолжил Ханс. – Скрипят, стонут, перекатываются внутри себя. Сегодня – тишина. Такая бывает только перед большим сдвигом.

– Ты хочешь сказать, что нам грозит беда прямо сейчас? – тихо спросила она.

– Я хочу сказать, что она что-то грядет, – ответил он.

Эльвира обхватила стакан с глинтвейном обеими руками. Напиток был горячим, но это не помогало.

– И что ты предлагаешь? – спросила она. – Закрыть рынок? Напугать людей?

– Нет, – Ханс вздохнул. – Люди не слышат того, что не хотят слышать. Я предлагаю, чтобы ты была внимательной.

– Почему я?

Он посмотрел на неё внимательно, словно взвешивая, сколько правды можно сказать.

– Потому что горы тебя помнят, – наконец сказал он. – И лес тоже.

– Это уже совсем не смешно.

– Я и не шучу.

Он понизил голос.

– Сегодня ночью кто-то выйдет из леса. Не зверь. И не человек. И если ты его увидишь – присмотрись.

По спине Эльвиры пробежал холодок.

– Ханс…

– Если увидишь, – повторил он, – просто стой. Он не причинит тебе вреда. Но он точно появится. И этого будет достаточно.

Они помолчали.

С площади донёсся смех Миры, и на мгновение мир снова стал обычным.

– Ты всегда был таким мрачным? – попыталась улыбнуться Эльвира.

Ханс чуть улыбнулся в ответ – одними уголками губ.

– Только когда дело плохо.

Он кивнул в сторону отеля.

– Иди домой. Сегодня – не ночь для долгих прогулок.

Эльвира сделала шаг назад, потом ещё один.

– Ханс… если ты ошибаешься?

Он посмотрел ей вслед.

– Я надеюсь, – сказал он тихо. – Но горы редко дают ложные тревоги.

Когда она вернулась к свету, колокольчики снова зазвенели.

Без ветра.

А где-то за пределами рынка, в лесу, волк-тень остановился и поднял голову, словно услышал имя, которое ещё не было произнесено.

Они сидели за маленьким столиком у края рынка, почти вплотную к лавке со свечами. Пламя дрожало в стеклянных колбах, отражаясь в снегу, будто звёзды упали слишком низко и застряли между землёй и небом.

Мира осторожно подула на руки и улыбнулась Эльвире.

– Ты выглядишь так, будто рынок тебя не радует, – сказала она. – А раньше ты его любила.

– Раньше я не слышала, как молчат горы, – ответила Эльвира.

Мира на мгновение замерла, затем медленно кивнула – без удивления, будто услышала именно то, что ожидала.

– Значит, Ханс уже поговорил с тобой.

– Он всегда был таким… тревожным?

– Нет, – мягко сказала Мира. – Он просто один из тех, кто умеет слышать.

Она взяла одну из свечей – тонкую, с выгравированным узором – и поставила перед Эльвирой.

– Знаешь, почему на Рождество у нас зажигают именно такие свечи, с узорами?

– Потому что красиво? – предположила Эльвира.

Мира улыбнулась – чуть теплее, чем раньше.

– Потому что их узор повторяет старые знаки защиты. Их рисовали ещё до того, как в деревне появилась церковь.

Эльвира нахмурилась.

– Ты никогда раньше об этом не говорила.

– Раньше ты не спрашивала, – спокойно ответила Мира. – И раньше… время было другое.

Она понизила голос, словно рынок мог подслушать.

– В старых записях говорится, что в некоторые зимы границы становятся тоньше. Между тем, что мы называем легендой, и тем, что просто ждёт, когда его время придет.

– Ты сейчас серьёзно? – Эльвира покачала головой. – Мы говорим о сказках.

– Сказки – это инструкции, – сказала Мира. – Просто написаны так, чтобы их не боялись дети.

Она наклонилась ближе.

– Ты услышала легенду о Новогоднем кристалле не случайно.

У Эльвиры сжалось внутри – будто кто-то осторожно, но настойчиво коснулся её сердца.

– Моя бабушка рассказывала её, когда хотела меня успокоить.

– Нет, – мягко возразила Мира. – Она рассказывала её, потому что хотела тебя подготовить.

Эльвира замолчала.

– Кристалл не исполняет желания так, как думают люди, – продолжила Мира. – Он не даёт. Он уравновешивает. Забирает там, где слишком много, и возвращает туда, где стало пусто.

– А лавина? – тихо спросила Эльвира.

Мира посмотрела на пламя свечи.

– Лавина – это не гнев гор. Это их способ сказать, что равновесие нарушено.

– И кто его нарушает?

Мира подняла глаза.

– Чаще всего люди. Иногда – страх. Иногда – желание, которое слишком долго не отпускали.

Эльвира вспомнила слова клоуна.

Сказки – самый безопасный способ говорить правду.

– А волк? – спросила она вдруг. – В легендах всегда есть волк.

Мира замерла. Потом очень осторожно улыбнулась.

– В самых старых версиях, – сказала она, – волк не злой и не добрый. Он – страж порога. Тот, кто смотрит, прежде чем позволить пройти дальше.

– И если он смотрит на меня, например?

– Значит, – тихо сказала Мира, – ты стоишь слишком близко к чему-то важному.

С площади донёсся смех, музыка стала громче, словно мир спешил напомнить, что он всё ещё обычный и безопасный.

– Мира… – Эльвира сжала ладони. – Скажи честно. Ты веришь во всё это?

Мира смотрела на неё долго, не отводя взгляда.

– Я верю, что этой зимой кому-то придётся сделать выбор, – сказала она. – И я боюсь, что этим человеком будешь ты.

Свеча между ними дрогнула и на мгновение погасла.

Потом снова загорелась.

А за пределами света рынка лес ответил тихим, глубоким шорохом – словно подтверждая: легенды проснулись.

Отель встретил Эльвиру теплом и почти болезненной тишиной.

Колокольчик на двери снова звякнул с задержкой, словно дом сначала прислушался, а уже потом признал её возвращение. Свет в холле был приглушён – отец, должно быть, ушёл спать, оставив включённой только настольную лампу у стойки.

Эльвира сняла пальто, аккуратно повесила его и вдруг поймала себя на том, что делает это слишком тихо.

Как будто боюсь разбудить стены, – подумала она.

Она прошла к лестнице – и остановилась.

У камина снова сидел он.

Викторианский клоун-странник. Теперь без маски. Она лежала на столике рядом, повернутая лицом вниз, словно не желала никого видеть.

– Вы вернулись, – сказал он спокойно, не оборачиваясь.

– Вы сказали, что будете на рынке, – ответила Эльвира. – Я не приглашала вас обратно.

– Нет, – согласился он. – Но этот дом… приглашает сам.

Он поднялся. В ночном свете его костюм выглядел ещё старше – ткань будто впитала десятилетия. Или больше.

– Вам следовало уйти, – сказала Эльвира. – Это частный дом.

– Он был частным, – мягко ответил клоун. – До тех пор, пока в нём не начали хранить вещи, о которых не говорят вслух.

Эльвира сжала перила лестницы.

– Вы ничего не знаете о моей семье.

Он повернулся к ней.

– Я знаю, – сказал он, – что ваша бабушка звала этот отель убежищем. Не для людей. А для тех, кто приходил когда горы молчат.

Слова упали в тишину, как камни в воду.

– Это неправда, – сказала Эльвира. – Моя бабушка была… простой женщиной. Она держала отель. Пекла хлеб. Рассказывала сказки.

– Она зажигала свечи не ради уюта, – сказал он. – И вешала колокольчики не ради красоты.

Он шагнул ближе – не угрожающе, но так, что Эльвира почувствовала холод, идущий от него, будто он принёс с собой кусочек ночи.

– Вы знаете, почему этот колокольчик на двери всегда звенит с задержкой?

Эльвира молчала.

– Потому что он не для входящих, – сказал клоун. – А для тех, кто уходит.

Её сердце пропустило удар.

– Что вы хотите? – тихо спросила она.

– Я хочу, чтобы вы вспомнили, – ответил он.

Он подошёл к стойке и открыл нижний ящик. Тот, который всегда заедал и который отец давно собирался починить.

Внутри лежала тонкая папка, перевязанная выцветшей лентой.

– Это же не ваше, – сказала Эльвира, делая шаг вперёд.

– Это ваше, – спокойно ответил он.

Она взяла папку дрожащими руками. Бумага была старой, но аккуратно сохранённой.

Первый лист – почерк бабушки.

Если ты читаешь это, значит, зима снова стала слишком тихой.

Эльвира сглотнула.

– Почему… почему она ничего мне не сказала? – прошептала она.

– Она сказала, – мягко ответил клоун. – Просто ты тогда ещё не могла понять все.

Он поднял маску, на мгновение посмотрел на неё – и впервые его лицо показалось Эльвире бесконечно усталым.

– Когда придёт волк, – сказал он, – не задавай ему вопросов. Он уже знает ответы.

– А вы? – спросила она. – Кто вы на самом деле?

Клоун чуть улыбнулся.

– Я тот, кто однажды сделал неправильный выбор.

И теперь приходит, когда мир стоит на краю.

Где-то наверху, на втором этаже, скрипнула половица.

А за окном, в снегу, две тени остановились у границы света.

Одна – человеческая.

Другая – нет.

И ночь только начиналась.

Эльвира не помнила, как уснула.

Она сидела на краю кровати, с прямой спиной, будто собиралась встать с минуты на минуту. Папка лежала рядом, раскрытая на середине – страницы были исписаны мелким почерком, знакомым и чужим одновременно. Лампа горела слишком ярко для ночи, отбрасывая резкие тени на стены.

Последнее, о чём она успела подумать, было странным и неуместным: бабушка всегда оставляла свет, если ждала гостей.

Потом лампа погасла.

И зима вошла в комнату.

Не ветром – тишиной.

Не холодом – памятью.

Эльвира стояла в холле отеля. Но это был не тот холл, который она знала.

Он был старше. Глубже. Тише.

Без электрического света, без привычного гудения проводов. Свечи горели вдоль стен – ровно, спокойно, и их пламя не колебалось, будто воздух здесь не двигался вовсе. Колокольчики над дверью не звенели, но Эльвира знала: если кто-то войдёт, они обязательно отзовутся.

– Ты рано, – сказала женщина у стойки.

Голос был знакомым до боли.

Эльвира вздрогнула.

Женщина была похожа на неё. Нет – не похожая. Родная. Та же линия плеч, та же привычка держать голову чуть наклонённой, тот же взгляд, будто всегда смотрящий глубже, чем следует.

– Бабушка?.. – прошептала Эльвира.

Женщина улыбнулась – не отрицая и не подтверждая.

– Если ты здесь, значит, время пришло.

Эльвира посмотрела на свои руки. Они были испачканы углём и краской – как в детстве, когда она рисовала тайком, на обороте старых счетов, пряча листы под скатертью.

– Я сплю? – спросила она.

– Можно и так сказать, – ответила женщина. – Это близко к правде.

Дверь отеля открылась сама.

Снаружи не было деревни.

Там был лес – тёмный, глубокий. Снег в нём не отражал свет, будто ночь впитывала его целиком. Тишина была плотной, почти осязаемой.

В проёме стоял волк.

Большой. Тёмный. Его глаза светились не жёлтым и не синим – а чем-то промежуточным, как зимнее небо за мгновение до снегопада.

Эльвира сделала шаг вперёд – и остановилась.

– Не сейчас, – сказала женщина за стойкой. – Он ждет, чтобы ты поняла все правильно.

Волк не двигался.

– Я не понимаю, – сказала Эльвира, и её голос прозвучал тоньше, чем она ожидала. – Что я должна сделать?

Женщина подошла ближе и положила ладонь ей на грудь – туда, где билось сердце.

Тепло было настоящим.

– Ты должна вспомнить, – сказала она. – Не головой. Сердцем.

Мир вокруг дрогнул.

Холл стал рынком – шумным, пахнущим корицей и дымом.

Рынок – кухней отеля, где кто-то смеялся и звякала посуда.

Кухня – заснеженной тропой в горах.

Эльвира шла и одновременно была маленькой девочкой, которая держала бабушку за руку.

– Почему мы идём в лес? – спрашивала та девочка, спотыкаясь в снегу.

– Потому что лес помнит нас дольше, чем люди, – отвечал голос.

Впереди появился кристалл.

Он не сиял. Он дышал.

Свет в нём был тихим, ровным, и внутри будто медленно двигался снег – не падая, а кружась.

– Он не твой, – сказала женщина. – И никогда не был.

– Но для чего он существует? – спросила Эльвира.

– Чтобы люди не забывали, – ответил другой голос.

Она обернулась.

Клоун-странник стоял чуть поодаль – без маски, без трости. Моложе. И печальнее, чем она помнила.

– Я хотел спасти, – сказал он. – Но хотел слишком сильно.

– И что ты потерял? – спросила Эльвира.

Он не ответил.

Вместо этого волк сделал шаг вперёд.

Теперь он был совсем близко. Его дыхание поднимало снег у её ног.

Он посмотрел ей в глаза – и она увидела:

лавину, которая так и не упала,

деревню, укрытую слишком глубокой тишиной,

огни, которые гаснут – и снова зажигаются,

и себя – стоящую между светом и лесом.

Без кристалла в руках.

– Ты не должна спасать всех, – сказал голос бабушки. – Ты должна решить, как быть.

Волк медленно наклонил голову.

И мир начал растворяться – не резко, а бережно, словно туман на рассвете.

Эльвира проснулась с резким вдохом и ощущением холода в груди.

Лампа горела.

За окном шёл снег – ровно, спокойно, правильно.

А на подоконнике, снаружи, лежал тёмный след лапы – будто кто-то приходил убедиться, что она все поняла.

Эльвира проснулась от запаха кофе.

Не от будильника, не от света – именно от запаха. Густого, тёплого, с лёгкой горчинкой. Так пахло утро в детстве, когда бабушка вставала раньше всех и ставила турку на плиту, даже если гостей не было.

Она лежала, не открывая глаз, и прислушалась.

Дом жил.

Где-то внизу скрипнула половица. Звякнула чашка. В трубах прошёл знакомый, почти уютный вздох. За окном снег продолжал идти – ровный, спокойный, будто ночью ничего не произошло.

Это был просто сон, – попыталась убедить себя Эльвира.

Она села.

Папка лежала на столе. Открытая. На той самой странице.

А на подоконнике, с внутренней стороны стекла, медленно таяла капля воды – будто снег с лапы всё-таки проник внутрь.

Эльвира выдохнула.

– Ладно, – сказала она вслух. – Значит, так.

Она оделась, заплела волосы – автоматически, почти механически – и спустилась вниз.

Отец сидел за маленьким столом у окна. Перед ним стояли две чашки кофе, хотя он всегда пил только одну. Газета лежала рядом, не раскрытая.

Он выглядел… старше, чем она помнила. Не больным – просто уставшим. Будто ночь тоже пришла к нему, но он не стал о ней говорить.

– Доброе утро, – сказал он, не оборачиваясь сразу.

– Доброе, – ответила Эльвира и остановилась в дверях.

Он повернулся. Улыбнулся – привычно, но взгляд был внимательнее обычного.

– Ты плохо спала, – сказал он.

Это было не вопросом.

– А ты хорошо? – парировала она.

Он хмыкнул и подвинул к ней чашку.

– Дом сегодня шумел, – сказал он. – Всю ночь.

Эльвира замерла.

– Шумел?

– Скрипел, – уточнил отец. – Как в старые времена.

Он помолчал, потом добавил:

– Так было всегда… когда твоя бабушка ещё была здесь.

Эльвира медленно села.

– Пап, – сказала она осторожно. – Ты веришь в семейные легенды?

Он посмотрел на неё поверх чашки.

– Зависит от того, что ты под этим понимаешь.

– В кристаллы, – сказала она. – В лес. В то, что наш дом… не совсем обычный.

Отец долго молчал.

Потом аккуратно сложил газету, как будто откладывал разговор, который не хотел начинать, но знал – придётся.

– Твоя бабушка говорила, что есть вещи, которые нельзя объяснить, – сказал он наконец. – И есть вещи, которые нельзя игнорировать.

– А ты?

– А я, – он вздохнул, – всю жизнь делал вид, что ничего не понимаю.

Он посмотрел на неё внимательно.

– Ты нашла папку.

Это снова не было вопросом.

– Да.

– Я надеялся, что ты не полезешь в тот ящик, – сказал он мягко. – Но знал, что рано или поздно этот день настанет.

Эльвира сжала ладони.

– Почему ты никогда не рассказывал мне?

– Потому что твоя бабушка просила, – ответил он. – Она сказала: «Если Эльвира услышит – значит, время пришло. Если нет – пусть живёт спокойно».