скачать книгу бесплатно
– Настоящих партнёров! Для серьёзной игры. Игра под кодовым названием «Мона». У неё три карты, у меня три карты. Очень старинные… – Глеб вглядывался в лицо Даниэлы.
– Вы опять? У вас навязчивая идея. Синдром Игры. – Она была очень взволнована. Вставала и садилась, снова вставала и садилась. Пыталась взять себя в руки, брала в руки предметы, чтобы отвлечься, успокоиться. Не получалось. Предметы вываливались из рук. Глебу Сергеевичу стало очевидно, что она понимает смысл карточной игры с названием «Мона». Но он решил «держать паузу». Эта пауза была нужна обоим. Она и долг вежливости, и опора.
– Хотите сигарету? – спросил Глеб.
– Да, спасибо, – с благодарностью ответила Даниэла.
Глеб угостил её сигаретой, они отошли к открытому окну. Курили и молчали. Женщина глядела на мужчину взглядом ребёнка, вопрошающего «тебе можно доверять»? И было совершенно понятно, что ей очень хочется и очень нужно довериться. Клубы дыма сплетались кольцами, затем рассеивались и снова слетались.
Глеб как мужчина решил сделать ещё шаг навстречу, хотя тоже рисковал. Ведь его могли «водить за нос», втянуть в шулерскую игру. И эта женщина могла этого не знать, быть «игрушкой» в чужих и жёстких руках.
– В Москве есть Клуб, этот Клуб дал мне одно деликатное поручение для некоей Моны… Эта Мона как-то связана с древними шотландскими родами…
Глаза женщины наполнились слезами. Она отвернулась.
– Так как? Мне можно доверять. Я желаю этой… Моне только добра. Я же вижу, что вы… – Глеб искал слова.
– Нет, сейчас не могу! Не могу поверить! Боюсь! – Даниэла теребила в руках платок. – Завтра приходите, завтра к двенадцати. Дополнительный… сеанс.
– Если угадаете три карты – приду! Нет – мы более не увидимся никогда.
Это «никогда» решило исход поединка «доверия с недоверием». Помедлив менее, чем в случаях, когда приличные дамы отвечают «да», голосом гортанным, хриплым, не поддающимся связкам, будто вырывающимся, как эти карловарские горячие источники из глубинных недр земли, Даниэла выдохнула: «Две дамы и семёрка. До завтра». Она резко повернулась, наклонилась сильно вперёд, опустив голову вниз, и выбежала из кабинета, чуть не толкнув пациента.
Глеб Сергеевич вернулся в свой номер. Он, конечно же, был взволнован. Рыбка клюнула? Так быстро и легко?! Через двадцать минут обед. Он переоделся и с непринуждённым видом направился в ресторан. За столом он на правах новенького попытался расспросить соседей: не знакомы ли им местные психотерапевты или неврологи? Какие отзывы? Безрезультатно, попадания в цель нет. В семнадцать часов у него запись к китайцу-массажисту. Он же «делает иголки». Глебу знаком по предыдущим посещениям курорта. Прекрасный специалист. Добродушный, седой маленький мудрец.
А пока – послеобеденный сон. На курортах Глеб любил этот «детский» дневной сон. Но уснуть на сей раз не удалось. Зато разложенный пасьянс дал замечательный результат. Да, нужна разведка! Но как? Времени совершенно нет. «Эх, узнать бы, где она живёт. С кем?» Глеб помедитировал на эту тему, выстраивая намерение правильно, не «жадничая», искренне и без «бы» и «не».
Китаец встретил Всеволожского со счастливой улыбкой и поклонами.
– Как твои дела, Цзянь Чхаэ? – улыбнулся в ответ Глеб.
– Карашо, Клеп Сергеевич! А твой?
– И «мой дух не спит!»
Пока пациент лежал и тихонько разговаривал с врачом о восточной философии, о даосизме, о податливости и неодолимости воды, о главной цели «пути» – достижении долголетия, – мысли его возвращались к последним напутствиям Гордона: «инициативность без педалирования хода событий», «открытость и дружелюбность в сочетании с осторожностью, предусмотрительностью», «карты в руки чужие не давать, быть крайне осмотрительным. Пусть покажут свои карты». Чего он там боится? Мальчишество какое-то!? Конечно, Всеволожский на дипломатической работе твёрдо усвоил принципы: первое – «нужно поглаживать пса, пока не будет готов ошейник» и второе – «нужно прислуживать Богу так, чтобы не оскорбить Чёрта». «Да, – подумал Глеб иронично, перефразируя поэта, – нам не дано предугадать, как наши карты отзовутся. А в пасьянсе легли на радость удачно, гармонично даже».
– А скажи-ка, Цзянь Чхаэ, – оторвался Глеб от своих мыслей, – какой ресурс долголетия заложен в человеке?
– Думаю, и это подтверждают старинные манускрипты, до двухсот пятидесяти, трёхсот лет, – улыбнулся китаец.
– Хорошо, что не вечность. Мне думается, и за двести лет человек устанет жить. Чем побороть однообразие? – спросил Глеб грустным тоном.
– Творчеством и внутренним покоем, – ответил китаец уверенно, как всегда улыбаясь.
– Вот вы, китайцы, молодцы. Улыбаетесь. А скажи, мудрый лекарь: энергия «Ци» и «прана» разве не будут куда-то уходить?
– Уходить и возвращаться. В жаркий день с луговой травы испаряется влага, а затем возвращается росой. Или дождём. Правда, бывают странные случаи. – Китаец задумался, и улыбка сошла с лица.
– Какие, например?
– Здесь есть чудесный доктор. Доктор Дана. Моя «коллега». Врачует дух. Или душу? Так вот, она довольно молодая женщина. Однако её организм отказывается генерировать энергию «Ци», не освежается росой. Как у старухи. Я делаю ей «иголочки» по воскресеньям, на дому. Вы вот, Клеп, отказались от иголок моих.
– Подождите, доктор Даниэла, психоаналитик? – «Клеп» чуть не вскочил с массажного столика.
– Да, Дани-эла, ана-литик. Та, та. Вы знакомы?
– Я был сегодня у неё на приёме. Первый приём. Но почему на дому?
– В клинике ей неудобно. А чего ты, Клеп, так забеспокоился?
Глеб подумал: «Забеспокоился… да, бес забрал покой…, бесплатно – это когда бес платит». А вслух сказал: «Она произвела на меня большое впечатление! И как специалист, и как интересная, загадочная женщина».
Китаец смотрел на Всеволожского строгими глазами старца. Глеб немного растерялся, но быстро нашёл решение.
– Хочу отправить ей домой корзину цветов, инкогнито. Но вот адреса не знаю.
– Это прекрасное желание, молодой человек. – Китаец смотрел всё-таки настороженно. – Но удобно ли мне говорить чужой адрес? Я и так что-то разболтался с вами.
– Пожалуйста, Цзянь Чхаэ. У меня чистые намерения!
– Ей нужны и цветы, и чистые намерения, – вымолвил Чхаэ. Глебу показалось даже, что старичок «неровно дышит» в сторону Даны.
– Хорошо, я скажу. Глаза ваши добрые. Но не выдавайте меня. И имейте в виду, что посыльному придётся хорошо заплатить за очень крутой подъём, который он должен будет преодолеть до её дома. Меня она встречает и подвозит на своём автомобиле.
И добрый Цзянь Чхаэ простодушно объяснил Глебу Сергеевичу, как найти дом доктора Даниэлы. Так же простодушно, как легли карты пасьянса.
Вечером Всеволожский совершал традиционный здесь променад отдыхающих. Глеб терпеть не мог, когда на курорте слышал слово «больной». Отдыхающие или гости курорта! Так вот, на этой главной «Карловарской авеню» не может быть больных! Люди нарядно одеваются, в атмосфере главенствуют светскость и флирт! Только если, например, в Париже авеню обсажена по сторонам деревьями, то тут, в Карловых Варах, по сторонам расположены ротондочки с источниками минеральной воды, киоски с сувенирами и крохотные бистро.
Множество прогуливающихся не очень отвлекали Глеба Сергеевича от раздумий. Аура отдохновения, фуршет на рауте «без галстуков», и вообще любой «белый» шум были ему привычны и, может быть, даже милы сердцу. В его душе светился в эти минуты фитилёк куража, что ли, лёгкой приподнятости духа, как во время лекции и в любых знаках внимания, обращённых на него, или в любых других знаках – он умел считывать именно те знаки, те вибрации, которые сейчас были ему нужны.
«Пробраться к дому её сегодня под покровом темноты?» – Он улыбнулся, вспомнив «графа Нулина». – «Нет, раннее утро подходит лучше. Всё вокруг будет в сладкой предутренней дрёме… Да, да… чуть забрезжит…»
Всеволожский зашёл в одну из ротонд, «Русалкин источник», достал из пакета любимую из коллекции курортных кружечек, которую уже несколько раз брал с собой. Это была старинная керамическая кружка с красивой надписью «Карлсбад» и незамысловатым орнаментом. Антиквар в Праге, который продал Глебу эту кружку, утверждал, что из этой (ну, или подобной) пил минеральную воду Гёте. Дома у Глеба Сергеевича были и кружки в виде колокола с богатым рельефным орнаментом, тоже антикварные, были и современные уплощённой формы, у которых полая ручка плавно переходит в носик. Более всего он дорожил (и не брал с собой в дорогу) другой «кружкой Гёте», которую приобрёл на курорте Марианске Лазне в две тысячи седьмом году. Исключительный антиквариат. Внизу надпись: «Мариенбад. Одна тысяча восемьсот девятнадцатый год». На боку кружки изображена аллегория здоровья, и знатоки утверждают, что её лицо – это лицо семнадцатилетней красавицы Ульрики, в которую в тот год был влюблён семидесятилетний гений. Он с Ульрикой отдыхал в Мариенбаде.
Глеб наклонил кружку, сделал осторожный первый глоток довольно горячей минеральной воды, как у него раздался звонок на мобильном телефоне. Звонила ассистентка Таечка. Сообщила, что зачёт прошёл на «удовлетворительно».
Таечка была девушкой тактичной, умной и доброй. Хотела жить по-настоящему – получать яркие впечатления от нового. А уж если совсем честно, то хотела, чтобы в её жизни появился человек, тоже яркий и искренний. Хотела успокоить себя, уверить, уверовать в этого человека.
Девочка из профессорской семьи, причём в третьем поколении. В своем Академгородке под Новосибирском она получила и золотую медаль, и кучу призовых мест на Всероссийских олимпиадах. Поступить в столь престижный и «блатной» вуз, как МГИМО, ей удалось лишь со второго раза, зато на бюджет. И третьекурсница в рваных джинсиках, кедах и клетчатых ковбойках, которая ездила на стареньком «Ниссане», но с огромными, жаждущими глазами и чудесными светлыми волосами, убранными косой, сразу привлекла внимание Глеба Сергеевича. А когда он перешёл на штатную ставку профессора, Тая, отличница и красавица, уже пятикурсница, попросилась к нему на диплом.
– Хорошо, Тая. Но при одном условии, – сказал Всеволожский, изображая строгость.
– Каком? – гордо вскинула подбородок красавица.
– Вам очень идут ковбойки и израненные джинсы. Но моя дипломница, а возможно, и аспирантка, и ассистентка впоследствии…
– Ой, хочу в аспирантуру! К вам!
–… должна одеваться строже. У нас «строгий» вуз.
– Хорошо, Глеб Сергеевич. На семинар, во вторник, я приду другая. – Она хитро, подумав о чём-то, посмотрела в глаза профессору.
Но до вторника было воскресенье. И они столкнулись в «Ленкоме». Глеб не сразу узнал свою студентку. Но сразу стройная, по-театральному нарядно одетая девушка привлекла его внимание в толпе. Эта девушка почему-то чуть насмешливо и прямо в лицо смотрела на него. Знакомая, что ли? Изумрудного цвета костюм, обрамлённый по воротнику, лацканам и рукавам чёрным бархатом, идеально облегал фигуру. Белоснежное жабо с горизонтальными воланами на груди украшала брошь из яшмы терракотового цвета. Заколка из такого же камня в собранных на затылке волосах. Чулки бронзового цвета со швом сзади, чёрные лаковые шпильки. Профессор, когда девушка направилась к нему, смотрел снизу вверх, сверху вниз, отдавая предпочтение ладным ножкам девушки.
– Я это, я – Тая. Не узнали, Глеб Сергеевич? Добрый вечер!
– Добрый.
– В этом образе вы хотели бы видеть меня во вторник на семинаре?
– Да… нет… Вы, Таечка, похорошели раз в сто, но и повзрослели лет на двадцать.
– То есть ваша ровесница?
– Мм-м. Надо искать нечто среднее, – мямлил Глеб.
– Опять искать? Хм, я не ожидала увидеть здесь сегодня знакомых. Очень волновалась, впервые надев это. Это бабушкин костюм и украшения. Она в прошлом прима-балерина Новосибирского театра оперы и балета. Я лишь юбку укоротила.
– Правильно.
– Что правильно? Что укоротила?
– Всё. Но юбка – в первую очередь. Дело в том, что э… будь она длинней… я бы никогда уже не смог учить вас, такую важную особу, почти завуча…
– А короче?
– И короче – не смог бы учить… ещё сложней.
Ох, уж этот внимательный, многозначительный женский взгляд! Вроде бы короткий, почти мгновенный, но с особой задержкой и особым широким раскрытием глаз.
«Странная какая: надела наряд моды пятидесятых двадцатого века». Он ещё не ведал, что ему суждено встретиться с куда более странными дамами, знавшими моду пятидесятых годов и восемнадцатого и девятнадцатого веков.
…Глеб вернулся после прогулки и сразу достал потёртый кожаный кисет, в котором лежал портсигар. Ещё раз достал три карты, повертел в руках, раздумывая о чём-то. Определённой тактики поведения с Даниэлой-Моной не было. «Загад не бывает богат», – вспомнил пословицу, – показать завтра не сами карты, а лишь их фотографии?» – Нет, ему не хотелось вот так сразу обижать эту несчастную, как ему казалось, женщину недоверием. «Жизнь, видимо, нанесла ей раны. Сколько ей? Около сорока наверняка, а в глазах плещется вековая боль. Заплакала вот… Нет, не расслабляйся! Сколько талантливейших авантюристок есть на свете – Мата Хари “отдыхает”! Да и тайна женских глаз – тайна».
Как опытный астролог и нумеролог он уже «высветил» прогноз на конец мая – начало июня, видел «абрис» всего лета.
«Эх, знать бы дату рождения этой “пиковой дамы!”»
Глеб положил карты обратно и прилёг на диван с томиком пособия по психоанализу, который дал ему доктор Йозеф. Только начал читать, как раздался звонок. Звонил Гордон. Намёками выспрашивал, как дела, нет ли интересных новостей от тётушки Моти. Глеб ответил уклончиво своими присказками игрока:
– Нам плохо пишут из деревни.
– Вообще ничего? – любопытствовал настырный Джеймс.
– Аналогичный случай был в Тамбове.
– Не понимаю, – огорчался Консультант.
– Как сказал один рабочий: «Знал бы прикуп – жил бы в Сочи».
– Ну ладно, перезвоню через три-четыре дня. Или вы… Удачи!
Глеб снова открыл книжку. Как это часто было у него, чтение не захватывало полностью, а давало подпитку, новые эмоции и ключи к собственным размышлениям. Точно так, как в этой книжке: напряжение Ид хочет вырваться из-под контроля Эго, да не тут-то было. Нет, чтение – не лучший способ расслабиться бедным Либидо и Мортидо. Лучше самому сочинять или, к примеру, колоть дрова. Сублимировать, значит. Но можно засублимироваться до шизофрении. Тебе-то хорошо: живёшь в своём мире сочинённом, но окружающие шибко удивляются. Бывают недовольные. Тобой, эгоцентриком эдаким. И почему, главное, зачем, всё сводить к сексу? На сеансах этих своих всё целятся в эту точку. Глеб не стал давать себе раздражиться далее, хотя и подумал «Покопаться бы в вашей биографии, особенно когда вы, доктор Фрейд, были отроком прыщавым, “со взором горящим”, онанистом, быть может, неистовым». Настроение быстро сменилось, когда Глеб вспомнил пародию на одного советского поэта, густо мешавшего лирику с пафосом труда русских плечистых и грудастых женщин: «Бываю на Тамбовщине, бываю на Смоленщине, а думаю… о женщине». Да… нет «пленительной ясности».
Бессознательное подарило Всеволожскому такой сон. Будто он в клубе, на дне своего рождения. Одна из двух клубных дам, Нелли Аркадьевна, сидит у него на коленях, жарко дышит ему в ухо… Говорит о Праге… Запах духов неприятен, приторно сладкий. Уголками глаз Глеб видит её чересчур пухлые губы, ярко накрашенные помадой цвета граната. Женщина шепчет: «Привези, Гл-ебуля, гранатовые серьги из Праги… чешский знаменитый гранат… в виде капель… капли крови… хочу… очень хочу Глебуля!» Другая дама, Жанна Максимовна, тоже весьма «подшофе» раскладывает фишки на плечах Арнольда Вениаминовича, самого удачливого игрока в рулетку в Клубе, и, обернувшись в сторону Всеволожского, тоже начинает стенать: «И я хочу… Жить хочу!» Затем обе дамы в унисон: «Жить! Жить!» И капли гранатового цвета текут из уголков губ и глаз.
– 6 —
Глеб Сергеевич проснулся в четыре утра. Когда сны, точнее какой-то сон, был необычным и запоминался к пробуждению, Всеволожский сразу, ещё лежа в кровати, пытался его растолковать, уловить подсознательные смыслы и знаки. «Что главное? Да, цвет крови… или вот “Жить!”… Кто в опасности? Кто-то может умереть?»
Он принял холодный душ, выпил полстакана воды с лимоном, надел спортивный костюм, новенькие белые кроссовки и направился на пробежку. Ноги сами несли в сторону гостевой парковки. Не раздумывая, он сел в машину. «Зря я взял слабенькую машину. Китаец ведь говорил… И доктор Йозеф. Ладно, поехали! Жизнь – игра!»
Всеволожский ехал по ориентировке, что дал ему Чхаэ. Вот поворот на гору, а вот видна башня старого замка. Крутой подъём, не вскарабкается машинка. Но вот небольшой «карман». «Оставлю машину и поднимусь пешком».
Наконец появился забор. Плотный, высокий. Ничего невозможно разглядеть. Но если обойти и взобраться на тот пригорок слева от забора? Он так и сделал. От пригорка резко вниз убегал горный ручей и уходил под забор. Вековой платан, ракиты и акации хорошо скрывали разведчика, а он мог наконец обозреть территорию.
Сразу за забором, в том месте, куда под него убегал ручей-озеро. Вся усадьба в плане напоминала вытянутый шестиугольник. Вот ворота. У ворот запаркован серый мощный «Range Rover Sport». Виден лишь левый боковой фасад старого полуразвалившегося замка. Брусчатка, лужайки, деревья, резкие кусты. Примечательны лишь два момента. Первый: строение, то есть замок состоит как бы из двух соприкасающихся частей. Главный фасад, тот, что обращён к воротам, – старинный и заброшенный. А задний фасад, который был плохо виден, отреставрированный, имеет вполне жилой вид. Второй: от крыльца заднего фасада уходит прямая длинная аллея из ивовых деревьев.
В окне второго этажа, в жилой части замка зажёгся свет. Само окно Глеб не видел, но осветились часть крыльца и начало аллеи. Глеб взглянул на часы: без четверти шесть. Через пять минут Глеб увидел двух резвящихся белых пудельков. Они бегали вокруг туй, спирей, барбариса и боярышника. Им нужно было обязательно оббежать и «пометить» все свои заповедные места. Следом за собачками вышла женщина в толстом махровом халате и вязаной шапочке. Скинула халат и шапочку и, оказавшись абсолютно голой, зашла в аллею и начала совершать то ли танец, то ли какой-то ритуальный обряд. Она каталась по росистой траве, кружилась вокруг ив, нежные шелковистые веточки обвивались вокруг её тела, снова каталась по траве и перебегала к другому дереву. Так продолжалось минут десять, после чего женщина, прихватив халат и шапочку направилась к озерку. Собачки побежали за ней. Глебу стало отчётливо видно лицо женщины: Мона-Даниэла. Но любоваться этой чудесной Авророй помешали собаки. Они учуяли Глеба и начали лаять. Другим неудовольствием было то, что волосы на голове доктора Даниэлы были очень короткие и совсем седые. «Да нет же, белые, выкрашенные и стрижка такая модная, – успокоил себя мужчина. – А на работе носит парик? Кто их разберёт, этих женщин?!» Тем временем женщина бросилась в воду и стала плавать. Собачонки тоже поплыли в сторону забора, всё ближе к замершему Всеволожскому. Плыли, гады, и лаяли.
– Фу, Полет! Фу, Колет! Чего это вы? – крикнула Даниэла по-французски.
Вышла из воды, надела халат и шапочку, внимательно посмотрела в сторону пригорка, усмехнулась, направив ладонь в строну Глеба и направилась к дому. «Нужно быстро “сматывать удочки”, – подумал Глеб Сергеевич, но от волнения (или от ладони и взгляда Моны?) сделал неловкое движение и, потеряв равновесие, начал неконтролируемый слалом вниз к дороге. Пробороздив гальку уже «пятой точкой», он быстро добежал до машины.
«Эх, костюм и кроссовки перепачканы, на ладони левой руки ободрана кожа. Да и осыпь у дороги заметна. Пацан! Лох!»
Охранник удивлённо посмотрел на жильца, а Глеб Сергеевич зачем-то начал оправдываться: «Я люблю кросс по дремучей пересечённой местности».
– *** —
Доктор Даниэла, сухо ответив на приветствие пациента, смотрела на Всеволожского тяжёлым, как ему показалось, взглядом. Она была без затемнённых очков, без медицинской шапочки и без белого халата. И молчала. Пауза затягивалась.
– Почему вы не предлагаете мне возлечь на вашу кушетку? – Попытался пошутить Глеб.
– Что у вас с рукой? – спросила доктор.
– Так, поскользнулся на каменистой осыпи.
– Где?
– Тут недалеко, во время утренней пробежки.
Ему было очень стыдно, и это было трудно скрыть. А Даниэла решила скрыть, что заметила осыпавшиеся на дорогу камни, когда выезжала из дома. Только глаза аквамаринового цвета не скрывали тревожного удивления. «Она не выспалась просто», – расценил обстановку пациент. И это была правда. Та часть правды, что бывает снаружи всей «матрёшки правд».
– Знаете что, господин Всеволожский… Мне не хочется, нет, мне некогда играть в игры. – Она оживилась вдруг, и глаза потеряли зеленоватый оттенок, а добавили белого и жёлтого.
«Лунный камень. Красивые глаза», – подумал мужчина.
