скачать книгу бесплатно
Такси на утро я вызвала еще вчера в 10 вечера. На 8:30. В 8:15 звоню диспетчеру и говорю, девушка, а что-то меня напрягает отсутствие смски с номером машины. А она мне – а на ваш заказ еще машину не нашли.
В смысле, блядь, не нашли?! Какого ляда я звоню за ДЕСЯТЬ ЧАСОВ, чтобы её блядь не смогли найти?!!!
Бросилась вызывать Максим. Всю трясёт, с психу сразу голова закружилась, сердце заколотилось, гормоны скаканули. Думаю, заебись, блядь, поработала.
В 8:45 приехал Максим, и я через все пробки кое-как допёрлась до Космического. Опоздала минут на пять, но всё равно неприятно. Я жуткий педант до времени, прям чешусь, когда опаздываю.
С 9 до 10 настраивала комп. С 10 до 11 – планёрка. Это моё везение, просто. Вообще планерки по понедельникам, а сегодня вторник. Но я ж вышла, поэтому – та-да-ам! – планерку вчера перенесли на сегодня. Гендира не было, а его родной брат пожал мне руку. Пришлось тоже пожать, я хоть и девочка, но пожать могу нормально так. Проблемы – те же, что и в МС, и, походу, те же, что и везде. Когда везти китайцев на стройку и сколько человек. Что делать, чтобы они не пилили новую фанеру для перегородок в свою общагу, а использовали старую. Во что их одевать, ведь в марте ещё холодно. Везти китайцев с запасом, 100 человек на две секции, или только 70 на одну. Как проложить крановые пути. Я даже заскучала. Казалось, ещё немного и щас проскользнёт что-то типа «Кромка в цвете ольха снята в Усть-Илиме с производства, технолог ищет замену». Все сидели за брифингом гендира, а мы с его братом сидели на диване. Я – важная пыса, видать, уселась на царский диван.
С 11:00 я засела за анализ сайтов: нашего и конкурентов. И молотила его до 16. Но ужасно не это (хотя на новом компе с самой блядской клавой в мире – и это ужасно, поверьте). Ужасно то, что сидишь в общем зале. Тут же секретарь, тут же продажники, тут же покупатели. Невозможно просто переключиться. Постоянно телефонные звонки, трень-брень в дверь (тут закрытый в офис, попасть можно только через трень-брень), люди, кони, боже, я чуть не ебнулась. Во-вторых, некуда просто выйти переключиться. Позвонить маме неоткуда, надо надевать пуховик и пиздовать на улицу, потом делать трень-брень, чтобы секретарь Маша тебя впустила (если она куданить не упиздовала, а она девка лихая, на месте не сидит). Пожрать негде, в зале жрать не принято. Сами они не жрут. Я серьезно. Есть махонькая кухонька со встроенным туалетом. У туалета, внимание, прозрачная дверь. Матовое стекло, да, но блядь, когда свет включен, вообще похер, матовое оно или нет. То есть, тут люди пьют чай, или пиздят, или работают (в одном шаге – рабочий кабинет), а ты тут сидишь и журчишь. О том, чтобы сделать что-то большее, чем просто пожурчать, я даже не представляю. Теперь понятно, почему они не жрут. Тут негде вывести из себя то, что сожрал.
И вот целый день сидишь, никуда не встаёшь, ничего не пьёшь, не ешь, трень-брень эта, бу-бу-бу от людей, отрасль новая… ааааа-а-а-аааааааааААААААААА!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Кое-как я досидела до 17:55. У меня уже не было сил больше там находиться. Я уже иссякла. Пошла ждать такси на улицу. Он, по традиции этого дня, проехал мимо. А потом, вместо того, чтобы подняться по Космическому проезду вверх и уйти на Ширямова, а потом на Плотину, поехал, блядь блядь блядь блядь блядь блядь сука блядь нахуйблядь, поехал через Байкальскую. Да. Конечно, я ругалась, и просила, и умоляла. Но этот плохоговорящийпорусскиваххабитпоименитимур(!) только твердил – там пробки, там пробки. Конечно, мы собрали ВАЩЕ ВСЕ ПРОБКИ, которые только были. Доехать за 10 минут с работы до дома, как я планировала, не получилось. С таким же успехом можно было сесть на 80-й и сэкономить 200 рублей.
Пришла домой. Голодная, обезвоженная (реально ни глотка воды), уставшая (потому что анализ сайтов-то я всё равно наколотила). И всё, поняла, что я просто не могу. Я хочу в какую-нибудь нору, спать там полгода, и чтобы всё как-нибудь само утряслось.
Такси на завтра не вызывала. Вызывать, наверное, буду с утра примерно за час. Как жрать-пить, пока тоже непонятно. Надо, наверное, какие-то бутылки с водой хотя бы брать. Клаву надо купить на свои самый дешман и заменить. Потому что это не работа, а мука – за такой уродской хуйней.
Таким для меня было начало весны, 1 марта…
Наш корреспондент специально для друзей
* * *
Я навсегда запомню тот день, когда разбился Цой. Мы были с батей на даче вдвоём. Я светила лампой на шнуре в подвал, а отец составлял свежезакатанные банки с огурцами и помидорами. Тот самый старый приёмник был включен на Маяке, который будничным голосом в вечерних новостях передал, что Виктор Цой разбился в ДТП. И я держу этот шнур, а внизу батя брякает банками и что-то бубнит себе под нос. А я держу шнур и думаю, нет, ну как же, погодите, ну это же Цой, он не может умереть.
Ту пластинку, чёрный альбом, я до сих пор храню в родительском доме.
* * *
Сегодня было две истории: одна страшная, вторая ужасная.
История ужасная.
В выходные поплакалась Ленуське на проблемы с такси, а она рассказала, что в РуТакси, оно же Везёт, цены меньше, чем откуда-то и и куда-то, и её брат о них хорошо отзывался. Я их приложение тут же скачала. Вчера нужно было ехать по одному из стандартных маршрутов, цена у Максима – 200 рублей. Набираю вводные в РуТакси, а там, внезапно, посчитали за те же километры 250.
Ну, ладно, думаю, оставлю их в качестве НЗ, когда Максим в очередной раз подведёт. Сегодня вечером думаю, не дать ли Ру второй шанс. Ввожу те же координаты, цена внезапно становится 200, как у Максима. Ну, я такая вся обрадовалась, вызываю. Через 10 минут звонит водитель и говорит (практически цитата):
– Это, мне тут какая-то смска пришла. (Да, здравствуйте никакого не было). Куда ехать?
– Вам надо сначала меня в центре забрать.
– А, ну вы знаете, что 200 рублей, да?
– Да, знаю
– А за 350 поедете?
– (О_О) Д а в ы о х у е л и ? ? ?
– Не поедете, что ли?
– Блядь, конечно, НЕТ
– А. Ну ждите тогда другого кого-нибудь
Пиздец! Пиздец! Пиздец! Пиздец!
Тут у вас рак, операция будет стоит 2 мильона. А за 5 не хотите сделать? Нет? Ну ладно, ищите другого хирурга.
Сука, нахуйблядь.
Я, конечно, позвонила оператору и рассказала всё в красках. И ещё сказала, что я их приложением в частности и службой вообще больше пользоваться не буду. Девка на том конце провода, по-моему, охренела не меньше моего.
Надо ли объяснять, чем ужасна эта история? Это как в том рассказе про пальто, маркетологов, дизайнеров, швей, итальянские ткани и продавщицу-овцу, которая одним метким «нет» убивает ваш бизнес.
История страшная.
Обычно я кофе не пью. Только в выходные с утра. То есть два раза в неделю: суббота и воскресенье. Вчера я заработалась до трёх, потом с психу не могла уснуть, встала в семь. В итоге спала часа три или меньше. Вся разбита. И днём, часа в два, решила – или я щас выпью кофе, или я дохлая кошка. И выпила. Красивую такую чашку с цветами на молочной пенке. И дальше мне стало прихуевать. К четырём часам я, поскольку сердечница, уже выжрала одну таблетку адреноблокатора (это чтобы снять тахикардию и снизить давление). К половине пятого я уползла на улицу в надежде, подышу и мне станет полегче: просто, мол, жара везде, дышать нечем. К пяти я выжрала 40 капель корвалола. К половине шестого я выжрала ещё одну таблетку адреноблокатора, причем дозы и в первый и во второй раз были прям нешуточные. Я жру и мне страшно: то ли сдохнуть от гипертонического криза (который прям явно налицо), то ли от остановки сердца.
Потом ко мне трижды не приехало такси. Сначала херь с 350 рублями, потом дважды отменялся Максим, пока, наконец, меня, шатающуюся прям на обочине дороги, не подобрала машина. А я уже чувствую, что отключаюсь. И, главное, что пугает больше всего – лекарства не помогают. И ещё семь вечера, везде пробки шопиздец. И я тихо умираю на заднем сидении. И водитель ещё, главное, поехал с объездом через правое колено по самым длинным дорогам (я так поняла, лишь бы подальше от моего дома). А я еду и думаю, господи, так бесславно сдохнуть, в грязном такси от непонятно чего. И дышу в открытое окно. А мне, главное, не легче нихрена. Я дышу, а оно хужее и хужее. В глазах темно, башка кружится. Я ей так немножко потряхиваю, чтобы контролировать ситуацию, а водитель на меня в салонное зеркало смотрит и не понимает. Каким-то чудом мы наконец-то допёрлись до Юбилейного. Если и была у меня мысль выйти у Слаты, потому что холодильник гол как сокол, то уже в своём микрорайоне я поняла, что меня было бы неплохо и до квартиры проводить.
Выползла кое-как из такси. Поползла в магазин в соседнем доме. Открываю туда дверь и понимаю, что я щас сползу. Просто натурально сползу. И меня никто не поднимет, потому что я, блядь, совсем не дюймовочка. Я стою и шатаюсь. И стою. И шатаюсь. И мысль такая – только бы никто дверь не дёрнул с той стороны, потому что тогда – всё, кабзда мне. Постояла, покачалась и поползла тихо-тихо, как черепахи бегают, домой. Иду, держусь за голову одной рукой и второй – за воротник. Рядом паркуется джип, и водитель так внимательно на меня смотрит. Мне вот интересно, если б я перед капотом сдохла, он бы продолжал смотреть? Впрочем, я в своей жизни уже сталкивалась с таким равнодушием, когда я лежала в сугробе с приступом, а люди проходили мимо с лицами «фи, пьянь какая-то, прямо в шубе в сугроб завалилась, фи-фи-фи, надо милицию вызвать». Так вот, кое-как зашла в подъезд. Спасибо старшей по подъезду за то, что нам поставили НАХУЙБЛЯДЬНЕОТКРЫВАЕМУЮВНУТРЕННЮЮДВЕРЬ. Я вообще не представляю, как её открывает первоклассник. Или, блин, первоклассница. Потому что во мне росту 180 см с обувью и веса сами знаете сколько – так я физически не могу отворить эту суку с первого раза. А тут я еще и помираю. Кое-как протиснулась в щель, поднимаюсь на первый этаж. Думаю, можно ради такого случая и на лифте поехать. А потом понимаю, что если я упаду в обморок (а я уже буквально в нём), то меня будет катать этот лифт до морковкина заговенья.
И вот я медленно-премедленно, шатаясь, одной рукой держась за стенку, а другой за перила, ползу на третий этаж. И, главное ж, блядь, никого. Обычно не протолкнуться в полвосьмого, а тут – тишина, как в сончас в пионерском лагере. Иду и думаю, главное, ключи не оставить в двери, чтобы, если что, меня смогли открыть. А сама уже прям всё, вырубаюсь. Уже даже не полусознательное, а четвертьсознательное состояние. Открыла дверь в квартиру, сползла с себя пуховик, взяла тонометр и – та-дам! – давление нормальное. Я мерю второй раз: давление нормальное. Я мерю третий раз: давление нормальное. При этом в ушах шумит, голова кружится, глаза вылезают, меня тошнит. Я мерю на другой руке: давление нормальное.
И вот, сука, что это? Нет, объясните мне, ЧТО ЭТО?? В итоге я час просидела на диване без движения. Мне сейчас не сильно легче, я смогла доползти до ноута и оставить пост, чтоб хотя бы знали, что я тут не айс. И лекарство я боюсь пить, потому что вроде как всё в норме. Но при этом я чувствую, что нихрена это не норма. Либо меня поработили инопланетяне, либо это волчий какой-нибудь грипп, либо блядь я не знаю что.
Я решила, что работать сегодня не надо. Ни до двух, ни до двенадцати, ни даже до десяти. Щас полчасика ещё подрочу в интернете и пойду спать. Может быть, это реально вся эта усталость захуйпоймискольколет?..
* * *
Что в голове у людей, которые в письме обращаются к клиенту (!) – «Д.д.». Типа, добрый день.
Хочется ответить им – ИНХ.
Понятна, думаю, аббревиатура.
* * *
Нет, всё-таки Клюквин – гений. Не талант, а именно гений. Я читала «Мастера» не менее тридцати раз. И, конечно, уже после раза пятнадцатого знала и реплики, и настроение каждой главы. Но вот сейчас – как будто впервые: вы не поверите, я сижу и смеюсь в тех местах, где Клюквин озвучивает Бегемота. Или встают волосы дыбом, когда он начинает историю Пилата. Или сосёт в животе, когда он от автора перечисляет закуски в «Грибоедове». Это смешно, наверное, но это удивительные чувства. Как будто живёшь с человеком 30 лет, ну вот как с женой живёшь, знаешь уже эту свою жену вдоль и поперёк, уже и спать с ней не можешь, потому что это не секс, а инцест какой-то – вы ж родные люди – и тут – ба-бах! – а она стала совсем другой. Вроде каждый жест знаком, а вот – другая.
Сейчас Клюквин читает «Слава петуху». На части, где Варенуха не отбрасывал тени, у меня даже, простите, сиськи замёрзли от страха. Я уж молчу, что мне хотелось обернуться, хотя там – стена.
Как он это делает? Одним тембром не добиться.
Ух, страшно.
Я не могу оторваться ни от книги, ни от наушников, ни от Клюквина. Шесть часов он мне уже её читает, ещё десять осталось. Я даже списала все сберовские спасибо и сижу качаю эту книгу, «штобы было». Вот чтоб прям переслушивать его ещё столько же раз, сколько раз я буду перечитывать бумажную.
По-моему, это любовь с первого звука, товарищи…
* * *
После 25 лет я поняла, взрослеют не с годами, а с потерями. Сейчас, по сути оставшись сиротами, мы с сестрой одиноки как никогда: родителей нет, мужей нет, детей нет.
После папиной смерти я испытывала ужасную, убивающую боль потери. А после маминой – какое-то опустошение и смирение. И ещё, может быть, не спокойствие, а умиротворение. Оттого, что они ТАМ – вместе. Я даже плакала-то всего один раз, когда на отпевании батюшка затянул что-то такое невыносимо печальное. Даже сама не ожидала, ручки затряслись, слёзки полились, спасибо Ленуське, держала меня сзади за плечи, а то я чувствовала, что это всё норовит вылиться в истерику.
Сегодня мы возили им «завтрак». Ну, то есть, по-хорошему-то только маме возили, но и папе поставили, и на могилке у него прибрались (хотя дело это оказалось бесполезное: свежая глина по щиколотку всасывала ноги). В общем, есть правила, а есть душа. Мы вот и сделали с сестрой всё по душе. И дома, когда поминали, водочки с блинчиком поставили обоим. Потому что они теперь навсегда вместе: «вспомнят тебя, вспомнят и меня» – всё по Булгакову, которого я так и не дослушала из-за произошедших событий.
Родители познакомились в новогоднюю ночь. Мама мела коридор, а папа сказал, что она хреново метёт. На что мама сказала, ну возьми, мол, и сам мети. У неё всю юность была толстая и длинная коса. А перед институтом она её безжалостно срезала и стала делать кудри по тогдашней моде. В общем, очаровала парня. С учётом того, что не расслышав батину фамилию и подумав, что он Савки, она решила: грузин, надо брать. И взяла. Не сразу, конечно, но прям взяла-то в оборот, ага. В декабре 1969 года они сыграли свадьбу, в январе 1970 родилась сестра, а в марте 1970 родители официально расписались. А через пять лет, день в день, родилась я.
Папа был всегда кудрявый. И с железными зубами. В восьмилетнем возрасте бежал по деревенскому полю навстречу редкому тогда послевоенному трактору и улыбался ему во все свои зубы (а улыбка у отца была ослепительная). И поймал камень. Дантист-немец, живущий в деревне, сделал мальчишке зубы, с которыми он проходил 50 лет. И только за несколько лет до смерти он заменил их на другие железные, потому что те уже сносились. Я и не представляю себе другого отца, с обычными зубами. Только металл, только хардкор. Ещё батя был баянист. У него был абсолютный слух, научился играть он сам и любую мелодию подбирал секунд за 10. Я-то бестолочь в плане музыки, страшная лентяйка, но и сейчас, когда слышу «У Чёрного моря» на баяне, у меня бегут слёзы.
Служил батя в морской авиации: и морячок, и лётчик сразу. Можете представить, как он магически влиял на девушек. 40 лет он работал в Аэропорту: сначала прибористом в цехе, потом авиатехником на улице. А мама окончила сельхозинститут и работала экономистом в ВАМИ. Они как-то удивительно ладили (хоть бывало и ругались до хрипа). Но у мамы была забавная привычка: она, если обижалась, шла делать домашнюю работу. Например, однажды перегладила кучу белья, когда мы сидели за праздничным столом и ржали, что вот же ж польза какая. Отец был удивительно добр и удивительно суров. Если мама сгоряча могла нас отлупасить и тапком, и шлангом от стиралки, то отцу достаточно было просто посмотреть. И всё, мы тут же становились тихими, шёлковыми и вежливыми до поносу.
Моё детство было необыкновенно счастливым именно благодаря родителям. Жили мы не очень богато: ни машины, ни велосипедов, обувь и одежда, как правило, доставалась от старших родственников. Но тогда многие так жили, и достать дранку для дачи было праздником. Мама по выходным стряпала блины, булки или пирожки. Я просыпалась от этих запахов и её разговора с нашей собакой Бимом: иди к девчонкам, скажи, что уже всё готово, пусть встают. Господи, и не вернёшь уже не Бимочку, ни родителей, ни пирожков тех, ничего…
После родов мама набрала вес, почти 120 килограммов. Но отец худеть ей не разрешал, говорил, я тебя люблю такую. Сам он был поджарый, как овчарка, легко загорал, летом был какого-то великолепного кофейного цвета. И его пронзительные голубые глаза – прям ух. Мама была кареглазой, я пошла в неё.
Когда в 2009 папа умер (в ужасных мучениях, чему я до сих пор не могу найти оправдания, и сердце моё болит от одной мысли о последних его часах), мама начала стремительно худеть. В прошлом году она весила 50 кг. Это был ходячий бухенвальд. Мы понимали, что тоска по отцу, её Николаше, просто убивает. В первый год мама просто выла. Как волки воют. Потом вроде выть перестала, но и есть перестала, и жить перестала, по сути-то. Она уходила к нему семь долгих лет. Уходила, уходила и вот ушла. На поминках говорили совсем мало, родственники уехали совсем быстро, остались только друзья семьи и коллеги. И все сравнивали их пару с лебедями. Одного не стало, и вторая жить не захотела. А мы сидели с сухими глазами и слушали. Потому что так и было. Мы-то выводок этих лебедей. Мы-то знаем.
Соседи говорят, вы сейчас не плачете, а потом вас накроет. Конечно, когда я вижу в телефоне «Мама» и понимаю, что не будет больше минимум пять звонков за день, и мой обед не будет ассоциироваться не с кормом, а с тем что «Ой, контрольный звонок маме!». Когда я вижу её голубой пуховичок в прихожей и понимаю, что она уехала в больнице на стуле в огромном белом спортивном костюме, потому что похудела на 70 кг за семь лет. Или когда я говорю сестре: проверь все холодильники, сразу надо выкинуть, что пропало. А она таращит глаза, потому что этим всегда занималась мама, даже и больная.
Но им там вместе – лучше. И у них обоих уже ничего не болит. И не нужно делать перевязки, отрывать с кожей пластыри. Не нужно умолять поесть. Не нужно говорить «Отец тебя бы щас убил, если бы увидел, какая ты худая». Ничего не нужно. Он её встретил и принял. Она и в гробу была у нас как невеста, вся в белом, саван серебром и кружевной платок на голове.
Будьте счастливы, мои дорогие. Я люблю вас безмерно. Вы это я и есть. Ваши привычки, ваши голоса, ваши глаза и замашки, ваша походка и ваше трудолюбие. Пусть вам будет там спокойно, отдыхайте.
* * *
Говорят, что юмор – в действительности злость, но ведь злость – это на самом деле вытесненная в подсознание боль. © Джим Керри
Как это точно…
* * *
Сегодня ночью опять умер папа. И я кричала, кричала во сне так сильно, что у меня подгибались ноги. Слёзы сразу же, и я даже вне сна понимала, что начинаю плакать в подушку. Но потом ужасная мысль меня поразила – папа умер семь лет назад, а сейчас умерла м а м а. И раз, как отрезало. Ни слёз, ни криков. Я проснулась, но глаза не открыла. Лежала и думала, почему так? почему нет слёз, нет истерик, криков этих ужасных нет, почему не подгибаются ноги, и я не царапаю ногтями землю? Потом придумала для себя оправдание: отец был для меня стеной, защитой. Стены не стало – шок. А для мамы стеной была я (ну, последние семь лет). Поэтому стены же не плачут. Стоят себе дальше, из них потихоньку выдувает песчинки, трава прорастает через их камни, иногда даже птицы вьют гнёзда. Их заливает ледяной октябрьский дождь, они дремлют под медленным-медленным декабрьским снегом. Но они всё равно остаются стенами.
Повернулась на другой бок, но больше так и не уснула. Собственный ночной крик стоял в ушах.
Сейчас я посмотрела два выпуска Стенд-апа и даже смеялась, и пару раз даже сказала сквозь смех «ну, дураки», что означает высшую степень довольства юмором и погружение в показ. Смеялась сама и думала, почему я веду себя так, как будто никакого горя и потери не было?.. И мне стыдно перед мамой и страшно перед собой. Но я не нахожу другого объяснения сейчас, кроме того, что я – пока что – стена.
Можно было и не писать этот пост. Вот, мол, выставила, что она бесчувственная. Или, наоборот, захотела жалости, выпрашивает. Но иногда мне просто нужно выговориться в пустоту. Не важно, прочитают это люди или это будет тетрадь. В тетради я уже давно не пишу, просто потому, что отвыкла держать ручку так долго. Слова просятся наружу, пишу здесь.
Пусто и больно, но всё равно нет слёз. И даже желания выпить уже нет, чтобы эту боль снять. Как жить дальше, не знаю…
* * *
Вы говорили писать, вот я и пишу.
Удивительные создания – люди. Помню, в одной из первых частей «Каменской» Настя говорит: дружба, Коротков, это когда гадостей о человеке не передают.
И вот те люди, что удивительные создания, решили, что они-то знают лучше, КАК надо. Вы не представляете, как много мне сейчас пишут в личку. Гораздо больше, чем в день смерти мамы или день рождения. Люди решили открыть мне глаза на истину, ведь я же в гневе (обиде, злобе, отчаянии, пустоте – там целый список психологических состояний выдвигается), нужно меня остановить. Кто-то пишет – а чего это ты не хочешь подать иск о моральной компенсации. Да, конечно, мама твоя умерла, но ведь денежки-то не лишние.
Или кто-то решает, что его помощь будет сверх необходима, но предлагать же её глупо – и так человеку плохо, давай-ка сразу ПОМОГУ. И отправляет в Минздрав жалобу.
Или вот ещё люди пишут о своём состоянии после моего поста и даже сны пересказывают, обо мне, разумеется, сны-то. Мол, вот, скинул вам, вы и думайте, как это истолковывать.
Вот что я хотела бы сказать в космос или куда-нибудь туда: не думай, не говори и не делай, если не просят. Это, кстати, тоже из «Каменской», но уж очень это давно легло мне на душу, вот и запомнила. Выводы делать не буду, кто с головой дружит, поймёт. А кто не дружит, тому бесполезно объяснять.
Я по-прежнему не плачу. С каким-то отупением вспоминаю и похороны, и даже как маму увозили в реанимацию, а она уже смотрела куда-то сквозь, и как она кашляла кровью в последний день, а я шутила, уходя на кухню, – будет что-то нужно, кричи! И мама слабо улыбалась. Потому что она не могла говорить, только сипела. Или как я поцеловала её на кладбище в гробу, сначала в лоб, потом в губы. Странно, папа был мраморно ледяной и очень твёрдый. А мама – тёплая и мягкая. Хотя разница в похоронах была один день, папу хоронили на пятый день, а маму – на четвёртый.
Вспомнила, как мама однажды мне сказала (наверное, мне было лет 10-12) – я совсем не помню лица своей матери. Хотя бабушка, мамина мама, умерла лет за 10 до этого. И после того, как не стало папы, я боялась забыть его лицо. Но прошло уже семь лет, а я помню каждую морщинку у его глаз. Мама за последние годы очень изменилась внешне, но её глаза, карие, под то-о-о-о-оненькими бровями ниточкой, оставались прежними. Мне по-прежнему очень больно внутри, и каждое такое письмо в личку, где дают не поддержку или говорят доброе слово, а лезут своими кирзовыми сапогами в мою душу, делает мне ещё больнее. Но слёз не достаёт всё равно. Боль есть, жжение есть, а слёз нету.
С января, после ухода из МС, а потом ещё мамин перелом лобной кости, у меня жутко лезут волосы. Расчесалась – полную ладонь выкинула. Помыла – полную ладонь выкинула. Кондиционером сполоснула – полную ладонь выкинула. Такими темпами мне скоро будет нечего выкидывать. Ещё на всём этом двухлетнем психе с обострением в последние три месяца у меня испортилась кожа. Буквально осенью Ленуся обмолвилась, да у тебя, мол, кожа как персик. Я ещё про себя удивилась – као, думаю, какой ещё блядь персик. Посопротивлялась для приличия, но внутри, конечно, было лестно. Теперь никакого персика. С января у меня жутко шелушится кожа, какое-то неведомое покраснение пятнами, как после лечения у венеролога, и вообще не айс. Шелушение я кое-как поборола, но в выходные прямо в центре лба вылезло сразу несколько прыщей. И знаете, вылезли, но не долезли. И вот я уже четыре дня хожу с ужасным красным пятном, которое не может прорваться. А давить лоб нельзя, если вы не в курсе. Я вчера уже и глиной вытягивала, и водкой сушила, и в бубен била, и фигу показывала. Но нет. Это же, понимаете, как раз вот чистые Веды – плохие мысли в голове не хотят выходить. Вот они и преобразовались вот в это вот. Ну а поскольку в МФЦ я не попала, то пошла в аптеку там же, в ТЦ. Купила мази (салициловой почему-то не было, видать, редкость теперь), зелёнки, календулы и ещё какой-то хрени. И вот намазала зелёнкой. Как завтра пойду, не знаю. Но зачем-то намазала. Девки на работе сегодня говорят, ты наша индианка. Я говорю, ага, скоро третий глаз откроется. Главное, чтобы когда открылся, вас не забрызгало.
Ржут, дуры.
А я даже морщить лоб не могу. Никакого ботокса не надо: прыщ во всю рожу и норм.
Шла вечером домой и думала, конечно, о маме. И как-то подумалось, тоже грустно: песня No woman No cry – это про меня. В моей жизни не стало самой дорогой женщины, а слёз нет.
Да. И самое важное (не ради же прыща я это писала). Я благодарна тем, кто действительно пишет добрые слова: в личку, или почтой, или смсками, или в вайбер, или смотрит прямо в глаза и говорит. У меня не осталось опоры. А вы мне даёте прутик. Каждый по прутику, и я вроде как стою. Качаюсь, конечно (сёдня-то ваще ветрище, не грех и покачаться, да?), но стою.
Длинный пост сегодня получился. Полдесятого. Я опять нихера не отдохнула, не привела в порядок мысли, не переключилась, не почитала и не послушала Клюквина. Зато появилось непреодолимое желание напиться. Но вы не переживайте, я пить не буду. Ну, алкоголь – не буду. Щас включу какую-нибудь Теорию большого взрыва и буду сосать кефир. Потому что нельзя же жрать всё подряд, когда на лбу ТАКОЕ.
* * *
Если бы меня сейчас спросили, Оля, какая песня наиболее полно отражает твою жизненную веху, я бы ответила – песня о Щорсе. Та самая, где «голова обвязана, кровь на рукаве». Потому что и голова обвязана, и отряд у нас пообтрепался, и вообще. Самое неприятное в повязке то, что, во-первых, она начинает залазить куда-то наверх при жевании, а во-вторых, что невозможно помыть бошку. Гладенько прилизать тоже не получается, потому что мешает бинт. Всё торчит, топорщится, сальное, буэээээ.
Обрабатывая сегодня разрез и вытаскивая из него очередную порцию всякого говна, моя докторица, молоденькая и хрупкая, задумчиво сказала «у меня тоже вся рожа в прыщах». Если бы у меня были силы посмеяться, уж поверьте, я б посмеялась. Потом я уползла на очередную порцию внутривенных антибиотиков, названия которых мне упорно не говорят, а в первый день оно вылетело у меня из головы, потому что я только-только сошла с операционного стола. Каждый день я удивляюсь тому, что в отделении – как на шахматной доске. Есть чётко белые и чётко чёрные. Иногда даже видно, что у человека и настроение плохое, а он всё равно подойдёт и спросит, как ты, или там капельницу проверит, или ваточку прибинтует. А есть те, кто всегда как кошки – пх-пх и спину выгибают. Притом, что несмотря на историю с мамой, я по умолчанию стараюсь быть с персоналом вежливой, да и сил щас особо кого-то ставить на место нет. Но иногда прям хочется ударится о земь, обернутся прежней Олей и как дать сковородкой по башке: на-на-на! с херов ты так с пациентами разговариваешь?!
Ну это я так, душу отвести.
Потому что в других местах, где я побывала за эти дни, было ещё хлеще. В пенсионном, например, где у меня забрали все документы и велели ждать в коридоре. Я говорю, девушка, вы мне ПАСПОРТ верните. Она – нет! ждите в коридоре!
Блядь.... Я к ней ещё потом дважды заходила и говорила: посмотрите на меня, у меня рожа перемотана, я только из больницы, после капельницы, мне будет плохо, а я даже уехать не могу, потому что паспорт у вас.
(я вообще стараюсь документы никому в руки не давать, а если уж дала, то пристально следить, чтобы их никуда не утащили). Но этой было всё по барабану. А поскольку сопротивляемость у меня низкая и нагнуть я сейчас никого не могу, уползла в зал и ждала там. Ужасно, когда с людьми обращаются как с дерьмом.
Поехала потом в налоговую, получить ИНН. Которое я заказывала по интернету и пришло уведомление, что свидетельство готово. И, конечно же, нихрена там не готово, и я снова писала заявление, и когда всё подписала и свидетельство при мне распечатали, оказалось, что его некому подписать. Да как так-то?! Как так-то?!!!!! Сколько, говорю, ждать? А мы, говорят, не знаем, все цари на совещании. Капец, работа налоговой встала. Раком.
Сегодня я ездила получить похоронные деньги. Которые вообще-то, по уму, нужно было выдавать на Сергеева, а не гонять людей, которые только схоронили близкого, на разные берега. Потому что выдают их на Декабрьских Событий. А сколько я уже проездила на такси, это просто капец. Кстати, про такси. Кто-то и машинку ведёт аккуратно, когда эту мою бошку видит, кто-то и желает скорейшего выздоровления. А кто-то (вот буквально вчера) и рот кривит на просьбу прикрыть окно, потому что мне дует прям в рану, и проезжает на красный, и сдачи у него нет. И вот опять же, к вопросу о сопротивляемости, – если раньше я могла и сама за себя постоять (да и не только за себя, за маму могла вообще размазать), то теперь я просто ПРОШУ или вообще молчу. То есть моральных сил нет не то что никаких, а вообще там эмоциональный шахтёрский колодец какой-то…
* * *
Уже восемь месяцев моя жизнь напоминает снежный ком, лавину, которая снесла и лыжников, и сноубордистов, и гламурных фифочек, и белок, и олигархов, и даже снегоуборочные машины. Огромный такой шар, из которого мелкнёт то нога, то лыжная палка, то яркий шарф. Этот шар, или масса, или окно в стиралке кружит, кружит, кружит, кружит, и никак не выбраться из него, только иногда воздуха получается глотнуть и дальше тебя засасывает…
