Теряя наши улицы

Перекусив в пельменной, мы отправились в Бирюлево, район, где жил Туча, знакомый Федяна, из «коней». Нам пришлось попетлять, пока мы нашли нужный адрес. Это был район многоэтажных домов-муравейников. В тусклых подъездах темнели входные двери с несколькими звонками, потому что за первой входной дверью открывался коридор с десятком квартир. Нам открыла его бабка со смешным акцентом, то ли башкирка, то ли татарка. «А, опять хванаты! Нету его. Шкандыбается где-то, не знаю я». Пока ждали его во дворе, решили взять пива в гастрономе, еще и потрещали с местными мужиками в очереди. Тех удивил наш внешний вид – плащи и кепки, здесь молодежь так не одевается. «Ребята, вы из мафии, что ли» – ну и дальше на эту тему, с анекдотами и прочим. Потом мы расположились на скамеечке, прямо у Тучиного подъезда. Пиво на голодный желудок шло нормально, аж залетало, правда, пьянеть мы начали тоже быстро, и аппетит проснулся недетский. Слава богу, Туча не сильно припозднился. Он оказался добродушным, флегматичным увальнем, старше нас на пару лет, с густой шевелюрой и щеточкой юношеских усиков. Но вот принять он нас у себя дома, к нашему разочарованию, не смог, из-за проблем с отчимом. В ход пошел запасной вариант: в детском садике в его дворе можно было договориться со знакомым сторожем, накидать в одном из помещений маты и спокойно спать до рассвета, пока дядя Боря нас сам не разбудит. «Покатит, не впервой, – прокомментировал Федян. – Фанатский вариант!» Пока общались, взяли еще пива, подтянулись дворовые девчонки, знакомые Тучи. Одна из них, Настя, предложила нам водки, у нее была с собой початая бутылка. Туча отказался, потому что не хотел лишних скандалов с отчимом, а Федян сказал, что не пьет водку. После того как девчонки и Туча начали его подъебывать на этот счет, я просто не мог отказаться, хотя ни разу в жизни до этого не пил водку. Взял из рук Насти наполненную до краев стопку и опрокинул в себя, все как надо, как видел у наших дворовых алкашей, хотя эта водка у меня чуть не полезла обратно сразу же. Мало того, я, вслед за первой, попросил ее налить еще. Я же не мог опарафиниться, как Федян, перед симпатичной девчонкой, мне почему-то хотелось произвести на нее впечатление. Тем временем Туча начал рассказывать про нас, как мы свалили из дома, прямо из школы, за три тыщи километров, просто потому, что нам по настру стало попутешествовать. У меня тоже развязался язык. И все время, пока разговаривали, я чувствовал на себе Настин взгляд, в котором любопытство, сквозившее с самого начала, постепенно сменялось пониманием и симпатией. От анекдотов мы переходили к каким-то абстрактным рассуждениям «чисто за жизнь». Не помню как, но, когда стемнело, мы всей компанией были уже в садике. Откуда-то появилась еще водка. Пили уже все – и Туча, и Федян, и дядя Боря. Нормальный, кстати, мужик, по приколу. Еще более непостижимым для меня образом я не помню, как оказался с Настей наедине в какой-то темной комнате, как мы целовались, лежа на раскладушке, и как мне потом стало так приятно, как никогда еще до этого в жизни не было…

Память начинает более-менее включаться в рассветные часы следующего дня, когда нас расталкивал дядя Боря: «Давайте, парни, а то нас всех начальство накроет. Вернетесь вечером». Жутко раскалывалась голова. Пока мы бродили по утренним бирюлевским улицам в поисках прохожих, у которых можно было бы стрельнуть сигарет и огонька, нас обоих мучила тошнота. Кроме того, очень хотелось пить. «Во шланги пересохли-то, а», – сокрушался Федян. После восьми отправились к Туче, оказывается, он нас звал к себе утром, когда уйдут родители, этот момент совершенно ускользнул от меня.

Туча разговаривал бодро, хотя по глазам было видно, что его тоже мучает похмелье. «Как самочувствие, друзья мои? – не без иронии поинтересовался он у нас и тут же сокрушенно покачал головой: – Опять накирялся, бля. Я подвязать хотел, знаете же, говорил вчера. Отчим, сука, заебал». Мы устроились у него в комнате, увешанной флагами и плакатами. У него было довольно много виниловых пластинок и бобин, еще больше кассет, в основном русский рок, который мы решили тут же заслушать, потому что бабка все равно полуглухая и спит. Туча разложил на газетке вареную колбасу, черный хлеб, пару банок с килькой в томатном соусе. Желудки начали активно и громко выделять свои соки. Потом, порывшись в чулане, он добавил к натюрморту батл водяры. У родителей спер, что ли? «Царица стола», – объявил он с победоносным видом, вскрывая пробку ножом. Невозможно было не порадоваться вместе с ним. Видно было по блеску в его глазах, как страсть к водке окончательно побеждает в нем страх перед нудным и отравляющим молодые годы отчимом.

Честно говоря, я ни разу в своей жизни не видел, чтобы кто-то пил водку с утра. Возможно, я согласился выпить только потому, что это было необычно. К своему приятному удивлению, когда я протолкнул в себя через «не хочу» первые две-три стопки, головная боль, тошнота и дурное настроение начали меня стремительно отпускать. Как назло, все песни на его кассетах были про одно и то же: пьянка, похмелье или вообще какой-то бред, видимо, про белую горячку. Туча начал рассказывать нам про этих музыкантов разные истории. По его словам, это действительно было своеобразное сообщество хронических алкоголиков или, по крайней мере, очень сильно пьющих людей, все из Ленинграда, которые регулярно проводили подпольные концерты в обеих столицах, как правило превращавшиеся в грандиозные массовые пьянки и дебоши. Иногда милиции удавалось срывать эти мероприятия, и тогда и самих музыкантов, и слушателей развозили по вытрезвителям. Оказывается, почти у всех этих ленинградских рок-музыкантов рано или поздно возникали проблемы с органами правопорядка. Я подумал, что за одно это их, наверное, можно было бы уважать. «Слышь, Туча, а панк-рок там не играют?» – спросил Федян, и мы наперебой начали рассказывать про нашу любимую кассету и записанные на ней группы. «Да вы шутите? В Питере полно панков. Если где-то в Совке и можно услышать панк-рок, так это в Питере. Ну, может, еще в Прибалтике, но там вы не поймете ни хрена, они только на своем поют». Короче, мы с Федяном тут же решили ехать в Питер. А что нам стоило? В принципе, нам было все равно, чем заниматься и куда двигаться, – главное, чтобы не пропадало это пьянящее ощущение полной свободы.

Провожал нас Туча тем же вечером, после того как мы дружно проспались у него. На Ленинградском, в ожидании поезда, мы с ним еще попили пива. Отпив чуть ли не полбутылки одним глотком, отдышавшись, он неожиданно повернулся ко мне: «А ты молодец, Алик, шустрый паренек. Трофей не захватил?» – И он перемигнулся с Федяном. «Какой еще трофей?» – не понял я, но он по-дружески подтолкнул меня локтем: «Настины трусики!» И они с Федяном ехидничали, а по мере того как у меня краснели уши, они начали уже вовсю громко хохотать.

4

Ленинград показался нам мрачным и неприветливым, хотя и очень красивым городом. Не очень веселый вид, и погода так себе. Правда, с архитектурной точки зрения местами довольно элегантно. Историчка рассказывала нам, что строили его по заказу Петра I европейские архитекторы, в основном итальянские.

В метро Федян прицепился к какому-то панку с покрашенным хной ирокезом, подвалил к нему и начал внимательно изучать его многочисленные значки, как если бы тот был экспонатом на витрине. Рыжий был, кажется, доволен подобным вниманием. «Это наш Гарик», – с каким-то особым развязным и в то же время дружелюбным тоном объяснял он. На доброй половине его значков красовался какой-то тип с нарочито глупым выражением лица и нелепой прической. Оказалось, что это Илюша Угорелый, фронтмен группы «Выпивон». Здесь это считалось за подлинный, крутой панк. Они и еще какая-то банда, «Дрочилы» кажется. Когда мы объяснили Ржавому (оказалось, его так и погоняли), что мы приехали из далекой Алма-Аты чуть ли не специально, чтобы послушать панк вживую, у него аж глаза на лоб полезли. Правда, пришлось ему нас разочаровать: «Не, ребят, с канциками щас глухо, – загундосил он. – Мусора гайки закручивают, нигде организовать не удается. Мы тоже стараемся им глаза не мозолить. Раньше на "Сайгоне" собирались или на Казани, там, а щас все на Автово да на Лигово тусуются». Эх, блин, скучно как. А со впиской у вас как? «Ну как, можно вписать, на чердаке где-нибудь. Тока там осторожно надо. Где знак нарисован, типа, "Стоянка запрещена", лучше не ночевать… Сам я в коммуналке живу с родителями, но у нас чердак запаянный».

Потом мы шатались с ним и его дружками по Автову, пиная пустую консервную банку и распугивая этим прохожих. В какой-то рюмочной они уговорили девушку за барной стойкой поставить нам кассету с «Выпивоном», но нам он почему-то абсолютно не понравился. Кассетный «Романтик» сразу же начал извергать какие-то ужасные вопли и завывания, наложенные на какофонический шум, производимый целым оркестром духовых, клавишных и струнных инструментов. Словно студенты консерватории провалили сессию и взбесились. Это было вовсе не похоже на тот панк-рок, к которому мы привыкли, – на звуки улиц чужих и далеких городов, чья жизнь, видимо, почти не отличалась от реальности наших собственных улиц. Из другой оперы вроде. Портвейн, их любимый, культовый напиток, который мы обильно потребляли весь вечер, тоже вставлял не особо, в основном потому, что был чересчур сладким. Еще у этих пацанов считалось круто залезть у всех на виду в одежде в фонтан. И этот прикол мы как-то не оценили, потому что не было у нас никакого желания коротать ночь вымокшим до нитки в этом промозглом городе с такой болезнетворной погодой. После одиннадцати все заторопились по домам. Ржавый сказал, что, если он до полночи дома не появится, родители, блин, его «с говном схавают». «Ну ты, бля, совсем как Золушка», – заметил Федян. «Точно, точно, Золушка. Давайте ему новую кликуху дадим. Гы-гы-гыг», – загалдели дружки Ржавого. По чердакам нас водить никто не вызвался, да и у нас особой охоты не было. Мы отправились на вокзал.

В зале ожидания я от нечего делать начал листать самиздатовскую печать, которой в изобилии снабдили меня Ржавый и компания. В частности, это была ставосьмидесятистраничная газета «Сидорофф» в формате А3 и толстый глянцевый журнал «Небыдло», весьма приличного качества. Большинство материалов было посвящено «Выпивону», состояло из рецензий на их бесчисленные магнитоальбомы, сборники стихов и эксперименты в живописи, отчетов об их концертах и гастролях по Ленинградской и Московской областям, биографий их родных, близких и домашних животных. Стиль авторов этих причудливых статей был восторженным и довольно цветистым. Оценки творчества «Выпивона» звучали примерно так: «Сочетая в себе мудрость древнегреческих киников и эпатажность французского дадаизма, "Выпивон" окончательно доказал всему миру, в первую очередь Западу, что панк-рок – это отнюдь не трехаккордные песни уличных маргиналов, духовных кузенов совкового гопничества, а, напротив, высокое искусство… Тем самым "Выпивон" недвусмысленно разместил столицу Северной Пальмиры в самом центре европейской карты рок-н-ролла… "Выпивон" звучит западнее самого Запада, и хотя на Западе о наших ребятах пока не знают, рано или поздно лавры авангарда панк-движения, пионеров и послов панк-рока в Стране Быдла не минуют их…» Где-то на этом месте я начал клевать носом, а еще через десять-двадцать статей в том же духе я окончательно вырубился где-то на пару часов. Меня разбудил какой-то инстинкт самосохранения. В другом конце зала менты распихивали парнишку, чтобы увезти в участок. Я растолкал Федяна, и мы технично вырулили оттуда к кассам, прикинувшись пассажирами. Когда я изучал расписание, ко мне пришла новая идея. «Федян, а поехали дальше на Запад. Помнишь, Туча что-то про Прибалтику говорил. Сколько у нас еще фишек осталось?» Денег хватало на билеты в Вильнюс в один конец.