Карьера Югенда

Солнце померкло для меня в тот час. Небеса свернулись над головой, как свиток. И Вселенная моя погибла. Ведь она рассекла мою жизнь надвое: первая – та, что была до неё. А вторая – та, что после. Неужели она не понимает? Нет, всё проще! Гораздо проще! Я ей не нужен! Вот и всё! Не нужен…

Не помню, как я дошёл до барака. Не помню, как прошёл следующий день. Не помню, как я жил дальше.

IV

В Дрездене, точно как накануне войны, жужжали шмели, и горячий воздух, напоенный ароматом жасмина, неподвижно висел над садом Дерингеров. Солнце смотрелось в гладь пруда. Но вместо деревьев из земли торчали обгоревшие обрубки, покрытые, впрочем, молодыми зелёными побегами. А от беседки остались лишь осколки фундамента.

Но Аксель весело смотрел вокруг, полной грудью вдыхая воздух. Он дома, живой и здоровый, и это – чудо! А город мы восстановим, были бы рабочие руки! Правда, много рук ещё остаётся в плену. В плену. Ах да, как же он мог забыть, дубина!!!

Он опрометью бросился из сада, в один прыжок одолел лестничный марш и ворвался в спальню. Марта сидела у окна за шитьём. От созданного им шума она вздрогнула и удивлённо подняла голову:

– В чём дело, дорогой?

Она стала совсем другой. Такой… ласковой. Натерпелась, – подумал Аксель с нежностью и, нагнувшись, поцеловал жену в волосы.

– Что ты делаешь? – спросил он, покосившись на отрез солдатского сукна, лежавший у неё на рабочем столике.

– Шью на заказ, и при том давно, – спокойно ответила Марта. – Дай-ка, на тебе примерю.

Поднявшись, она бесцеремонно повернула его за плечи спиной к себе и прикинула какой-то солдатский френч. Удовлетворённо хмыкнула.

Аксель нетерпеливо сбросил с себя лоскуты чужой ткани и повернулся к ней:

– Подожди! У меня тут вопрос серьёзный. Надо Магду найти, насчёт Ганса. Дай мне её адрес, пожалуйста.

Он так возмужал! Совсем не тот мальчик, которого я провожала на войну, – подумала Марта, невольно залюбовавшись мужем. Эта чертовка больше не получит её мужчину! А вслух произнесла:

– Я тебя провожу.

– Не беспокойся, любимая, – весело ответил Аксель и ласково коснулся её щеки. – Я и сам доберусь. Знала бы ты, сколько мне довелось протопать!

– И всё же тебя провожу, – подытожила Марта тоном, не терпящим возражений. Аксель поднял на неё удивлённые глаза, но промолчал. Что-то понял.

V

Добрались они скоро, – дороги уже восстановили. Аксель остановил машину возле маленького домика, вышел и огляделся. Одноэтажные домики пригорода понемногу приводили в порядок, эта тихая зелёная улица выглядела мирной и уютной. Марта уже стояла рядом на тротуаре, и, несмотря на жару, зябко поводила плечами. Не сговариваясь, они направились к калитке, постучали старинным молотком.

Через минуту калитка приоткрылась, и появилось несколько заспанное лицо в обрамлении старомодного чепца. Эта почтенная дама – сестра фрау Гравер, догадался Аксель. Она с удивлением смотрела на них.

– Добрый вечер, меня зовут Аксель Дерингер, я товарищ Ганса Гравера, – вежливо представился Аксель и указал на Марту. – Фрау Марта Дерингер, моя жена. Мы ищем фрау Эрну Гравер и фройляйн Магдалену Оффенбах. – Помолчав, он многозначительно добавил: – Сообщить им добрую весть о нашем общем друге Гансе Гравере.

Пожилая дама изменилась в лице и поспешно распахнула калитку:

– Ганс, о Господи! Заходите, пожалуйста!

Дама побелела как полотно и стала сползать вниз, по косяку. Аксель спохватился:

– Он жив, здоров, в плену, фрау… фрау…

– Гравер… – выдавила пожилая дама, и глубоко вздохнула. Аксель явно перебрал в плане театральности. Он поспешно помог ей подняться. Лицо дамы стало понемногу розоветь. Она, не стыдясь, всхлипнула. Манер придворной дамы словно и не бывало – с такой скоростью метнулась она вглубь домика. Спохватилась, крикнула им на ходу, едва обернувшись:

– Проходите, пожалуйста! О Господи! Эрна! Эрна!

Последний крик раздался уже приглушённым, из недр домика.

Очень скоро они очутились в маленькой гостиной, в которой всё выдавало, что здесь заправляют женщины: неумело устроенный уютный быт. Стерильная чистота и множество милых безделушек, при том кое-как заклеенные разбитые оконные стёкла, бессильно свисающая с потолка лампа. Её ведь легко починить, – удивился про себя Аксель. Хозяйка тем временем зажгла керосинку, водрузила её на стол и умчалась. Вскоре появилась наспех одетая, бледная от волнения фрау Эрна Гравер. В доме мгновенно поднялась праздничная суета, точно вернулся сам герр Гравер. Хозяйка весело гремела посудой в кухне. А мама в страшном волнении опустилась в кресло, не спуская глаз с Акселя.

– Господи, Аксель… какое счастье! Как ты возмужал! Тебя не узнать! Какое счастье… – повторила она и расплакалась. Плечи её крупно вздрагивали. – Простите…

– Ганс в Рубцовске, тётя Эрна, – просто сказал Аксель. – Он был со мной в одном бараке. Мы проболтали всю ночь. Не выспались! А утром его перевели в другой барак.

Мама, позабыв на коленях свой платок, жадно смотрела на Акселя.

– Но как же… мы получили на него похоронку… из Сталинграда.

– Так он попал в плен именно в Сталинграде! – радостно сообщил Аксель, будто это – невесть какое достижение. – Похоронка – это ошибка! Он вернётся, тётя Эрна, честное слово, вернётся! Он там, в Рубцовске, живой и здоровый! Я сам видел!

Мама яростно комкала свой белоснежный платочек, безуспешно пытаясь взять себя в руки,

– Магда скоро придёт с работы, – с трудом проговорила мама – Выпьем пока по чашке чая.

Но не сдержалась и разрыдалась по-настоящему. То горе, что скопилось в её сердце за годы войны, выходило со слезами. Аксель посмотрел на неё с глубоким сочувствием и тогда только понял, что пришлось испытать его матери, когда он был на фронте. Он вынул листок с адресом и молча положил его на стол перед мамой. Поднялся, глянул на Марту.

Та уже надевала перчатки. Ей давно не терпелось уйти.

VI

Нетерпеливая шумная толпа, как рыбку на берег, выплеснула хрупкую Магду на привокзальную площадь. Она аккуратно посещала Дрезденский вокзал каждый вечер после работы. Ждала тот самый поезд с востока. Вот и сегодня дрезденский перрон прослушал очередную партию радостных воплей бывших военнопленных. Теперь все эти счастливчики с глазами, мокрыми от слёз, в обнимку с уцелевшими родными расходились по домам.

Дождусь, когда вся толпа рассыплется по улицам, и обязательно его увижу, – в очередной раз в отчаянии загадала Магда.

Она простояла ещё почти час, пока не зажглись фонари и не стемнело окончательно. Толпа давно уже исчезла. Заморосил дождь. Магда понуро побрела прочь, низко опустив голову. Опять его нет…

Её душило отчаяние. Она не знает русский язык… И ненавидит его! Он отнял у неё любимого!

Кто-то тронул её за рукав. Она обернулась – Люба Макарова! Русская, жена советского офицера, подполковника. Он командир части, что стоит под Дрезденом. Люба – их постоянная покупательница, модница. Служит переводчицей в той же части. Красивая, ухоженная, и прекрасно воспитана. Люба молодая – она не воевала.

– Что вы здесь делаете в такой час, фройляйн Оффенбах? – с удивлением спросила Люба. Она говорит на по-немецки совсем без акцента, как немка, – машинально отметила Магда. Так вот кто мне поможет! – пронзила её радостная мысль.

– Даже билетные кассы уже закрыты, – продолжала Люба. – Чего же вы ждёте? Жаль, что нет прямого сообщения между Дрезденом и Москвой! Придётся ехать через Берлин, – болтала она беспечно.

Магда обрадовалась Любе, как родной. Как же она сразу не подумала! Вот она, её спасительная соломинка!

– А я…не дождалась очередного поезда, – попробовала было улыбнуться Магда.

Не получилось. Из глаз брызнули слёзы, и она стыдливо отвернулась. Люба всё поняла и сочувственно спросила:

– Вас подвезти?

–Да… пожалуй! – обрадовалась Магда такой возможности.

Они быстро зашагали к машине.

– Вы живёте с родителями? – с любопытством спросила Люба.

– Нет, они погибли,– просто ответила Магда. – Я живу у моей… свекрови. Правда, мужа у меня нет, – криво усмехнулась Магда. – Он пропал… где-то в плену.

– Пропал в плену? – удивлённо переспросила Люба. – Не может быть! Этого не может быть! – убеждённо повторила она. И в душе Магды надежда, разгоревшись, превратилась в веру.

Возле самого «Виллиса», Магда тихо попросила:

– Пожалуйста, сядем вместе.

Люба внимательно на неё посмотрела и молча распахнула перед ней заднюю дверцу.

– Спасибо, – благодарно прошептала Магда, усаживаясь рядом с ней на сиденье. – Люба, только вы можете мне помочь.

VII

С той поры Магдины длинные, тоскливые вечера побежали гораздо веселей, потому что они обрели цель. Русский язык давался ей нелегко, но Магда была очень старательной ученицей. С акцентом, они, конечно, ничего не смогли поделать, зато всё остальное было в лучшем виде.

В промозглый осенний вечер она, по обыкновению, пожелала тётушкам Фриде и Эрне добрых снов и ушла к себе. Подойдя к бюро, наскоро набросала на листочке несколько строк и улеглась.

Утро было слишком уж ранним, а потому хмурым. Лучи уличных фонарей с трудом пробивались сквозь туман. Моросил мелкий противный дождик. На душе было тревожно. Неспокойно. Как будто что-то позабыла дома. Что-то важное…

Добрым такое утро никак не назовёшь.

Перрон уже отремонтировали. Вот и поезд, приполз наконец! Зайдя в купе, она немного успокоилась. Всё. Точка. Она положит конец этой невыносимой неизвестности.

Она легко закинула саквояж на багажную полку и огляделась. Никого. На Москву нынче мало желающих, грустно усмехнулась Магда. И посмотрела в окно – медленно уплывал почти пустой перрон. Ею овладел животный страх. Куда она едет?! В логово дракона! Во дворец Снежной королевы! За своим Каем.

Она остро пожалела о своём безумном поступке, но вспомнила разом все свои тоскливые вечера, наполненные слезами, и решимость вернулась к ней.

VIII

Следующим утром, таким же серым и неприветливым, поезд остановился на Белорусском вокзале. Москва – конечная. Её била крупная дрожь, – не то от холода, не то от волнения. Трепеща, вышла она из вагона и пугливо огляделась. Вот она, Москва!

Прямо перед ней раскинулась огромная, как море, привокзальная площадь. Несмотря на сырую погоду, взад-вперёд по ней сновали люди. Им не было дела ни до кого. Они смотрели и не видели её, красивую белокурую иностранку в синем берете и в таком же синем, в цвет, пальто. Она вспомнила родной Дрезден, пределы которого она до сих пор не покидала, и сердце её вновь тоскливо сжалось. Зачем она поехала, ну зачем?!

Деревья тихо шелестели листвой, точно перешёптываясь – зачем она к нам явилась? Что ей тут надо? Пахло влажной землёй. Голуби, нахохлившись, сидели на земле стайкой, поджав лапки. А голуби везде одинаковые, подумала почему-то Магде. Зябко подняв плечи, она поёжилась и обернулась.

Равнодушно привалился к бордюру в углу привокзальной площади белый автомобиль. Длинный, широкий. Таких она никогда не видела. Потому что это их машина. Советская. А шашечки такси такие же, почему-то обрадовалась Магда.

По асфальту площади, громыхая, катилась огромная железная телега, доверху наполненная сумками, чемоданами, саквояжами. Худой глазастый парнишка лет двадцати катил её. Из-за поклажи его почти совсем не было видно. Огромный картуз сползал ему на нос, он постоянно его поправлял, и телега катилась не так быстро, как ему хотелось бы. Когда они поравнялись, её из-под козырька смерили – с головы до ног – большие карие глаза. Телега чуть притормозила, – намётанный глаз угадал в ней чужеземку.

А она безотчётно угадала в нём возможного покровителя, и доверчиво двинулась ему навстречу. Парнишка с готовностью остановился. Но покосился на её лёгкий чемоданчик и промолчал. Не клиентка. Ждал, чтобы она сама заговорила. Русские с осторожностью относятся к иностранцам. Особенно сейчас, после войны.

– Простите, как доехать до Рубцовска? – робко спросила Магда.

На его безусом лице отразилось такое изумление, что Магда невольно отшатнулась:

–Ку-да?! Это Москва, дамочка!

Последние слова он произнёс горделиво и даже с лёгким возмущением.

– Рубцовск, – упавшим голосом машинально повторила Магда.

– Не знаю такого, – с достоинством парировал носильщик. – Это в справочную надо. – Он неопределённо махнул рукой в сторону здания вокзала. Магда двинулась было к вокзалу. – Стой! – вдруг крикнул он повелительно.

Магда покорно остановилась, обернулась.

– Ты немка, что ли? – с подозрением спросил парнишка. Таким инквизиторским тоном спрашивают, уж не ведьма ли вы. Магда пришла в сильное замешательство. Миллион мыслей в одно мгновение пронёсся в её мозгу. А самая главная из них – нельзя! Нельзя сознаваться! Иначе не доедешь, а значит, всё – зря! Помолчав, она опустила глаза и отрицательно покачала головой.

– А кто? – требовательно спросил носильщик, не сводя с неё подозрительно прищуренных глаз.

– Я из Бельгии, – ненавидя себя, прошептала Магда. И подняла глаза. Носильщик смягчился.

– Ну, иди туда, – носильщик махнул рукой в сторону вокзала. – Авось доберёшься. И куда она собралась – одному Богу известно! Из Бельгии, – хмыкнул он сам себе, уже на ходу.

Потупившись, Магда медленно брела к зданию вокзала. Как она будет в кассе? Там ей придётся доставать свой немецкий паспорт! Но она – немка. Родился немцем – немцем и помрёшь. С этим ничего не поделаешь.

Она добрела до здания Белорусского вокзала. Он кишел людьми. Многие сидели на чемоданах, даже на полу – мест не было. Какой, должно быть, это огромный город, – с безотчётным страхом подумала Магда. Она с трудом отыскала «справочное» и стала в хвост длинной унылой очереди. Репродуктор на стене постоянно шипел, и слов разобрать она не могла. Страх всё сильнее сжимал горло. Наконец дошла и до неё очередь. Магда поспешно наклонилась к окошку, но оно с треском захлопнулось, заставив её вздрогнуть и прочесть крупную надпись – «Обед». Она взглянула на часы – час дня. Ещё час ждать. Что делать? Может, вернуться в Берлин? – вспыхнул в мозгу предательский вопрос. Я дождусь, – в тысячный раз сказала себе Магда.

Магда не любила толпы. Поэтому она подхватила с пола свой лёгкий чемоданчик и поспешно вышла на улицу. Ноги сами собой понесли её на перрон, – сила привычки! Когда она остановилась на пустой платформе и рассеянно оглянулась, на соседнюю платформу со страшным грохотом прибывал длиннющий товарняк. Пути перед ней были свободны, и она прекрасно видела его весь. Товарняк тем временем со скрипом тормозил, а когда остановился окончательно, широченные двери его вагонов раскрылись, и из них запрыгали на перрон автоматчики.

В широких, как пасти, дверях товарняка нетерпеливо толпились люди. Магда не поверила своим ушам. Родная немецкая речь! Обрывки фраз на немецком доносились оттуда, с соседней платформы!

На перроне у дверей ближайшего к ней вагона тоже стоял автоматчик и выкрикивал немецкие фамилии. Не чета Максу был тот часовой – матёрый фронтовик. У такого, пожалуй, и палец выстрелит. Услышав свою фамилию, следовало поспешно спрыгнуть на перрон, вцепившись в свои пожитки, и почти бегом пробежать по перрону, чтобы стать в строй.

Здесь у них пересадка. Очевидно, до Берлина, – догадалась Магда. От нечего делать она принялась наблюдать возвращение из плена без пяти минут свободных немецких граждан. «Бетроген!» – гаркнул часовой очередную фамилию. Бывают же такие дурацкие фамилии, невольно усмехнулась Магда, и с любопытством стала ждать.

Ждать пришлось недолго. Уже через секунду Магда одним прыжком перемахнула и платформу, и матёрого часового, и повисла на шее славного Бетрогена.

Я ничего не успел понять. Я лишь потерял равновесие, когда кто-то неожиданно набросился на меня сбоку. Мы оба рухнули на перрон. Я не поверил своим глазам: сбившийся набок синий берет, светлые локоны, мокрые от слёз щёки, синие глаза… Магда?! Магда!!! Здесь?!

На мгновение, казалось, застыл в изумлении весь Белорусский вокзал. Но часовой молнией метнулся к нам, с трудом оттащил Магду в сторону и привычно вскинул автомат. И тут же – опустил… Подскочил ко мне и легонько толкнул меня в спину, задавая нужное направление – к вокзалу. Времени на сантименты у нас не было.

– Детцель! – крикнул часовой.

А я всё смотрел и смотрел… Едва не на спину мне спрыгнул Детцель и зашипел мне в самое в ухо:

– Бегом, Ромео! Карета подана!

Я опомнился, рванулся вперёд, но обернулся и на бегу, рискуя свалиться и снова задержать всю колонну, крикнул, надсаживаясь:

– Магда!!! Вернись в Дрезден!!!

Магда стояла коленями грязном, заплёванном перроне, уронив голову на грудь и спрятав лицо в ладонях. Плечи её сильно вздрагивали. В стороне ненужным мусором валялся её чемодан. Кажется, он даже раскрылся… Мимо неё бежали немцы в русских телогрейках, и их лица светились от счастья – без пяти минут свободные немецкие граждане! Они смотрели на Магду, на её саквояж, и каждый думал о своём. Но их всех объединяло одно – их Родина.

Они нужны ей, они мчатся к ней. Всё остальное уже не важно.

IX

Именно в тот день, на дрезденском перроне, я впервые в жизни плакал от радости. По моему лицу градом катились слёзы, но мне было наплевать. Мама… Не помня себя, бросил я наземь советский деревянный чемодан и прижался к ней, как в детстве, всем телом. Я ощутил на своём лице горячие слёзы. Не то мои, не то мамины. Наши слёзы смешались… Закрыв глаза, спрятал лицо в седых маминых волосах. Они пахли точно так же, как в детстве, как до войны… Я верил и не верил своему счастью.

– Где же… отец? – осмелился я наконец спросить.

Мама подняла на меня полные слёз глаза:

– Бомбёжка… – её голос сорвался, и я снова крепко прижал её к себе.

Дом, в котором была моя квартира, был полностью разрушен прямым попаданием авиабомбы, как и дом Магды. Мать Магды, Лола, мой отец, – все они погибли во время ковровой бомбардировки. Они выбрались из подвала и попали в огненный смерч… Отец Магды погиб на фронте, в самом конце войны. Убит в бою за Берлин. Моего отца, как квалифицированного специалиста, на фронт не пустили – некому было работать на заводе.

…Стемнело быстро. Через разбитое окно в комнату проникла ночная сырость. Я оглянулся. Да, работы тут хватит. На столе был накрыт скудный, но праздничный ужин. Сливочное масло на столе было… Это теперь роскошь.

Из Советского Союза я привёз чемодан, битком набитый папиросами, по пять марок за штуку – шутка ли! В Советском Союзе я был богачом.

Усевшись за стол, я внимательно посмотрел на крохотный кусочек масла в довоенной фарфоровой маслёнке. Краем сознания удивился – как маслёнка уцелела в… этом? Вспомнил Нильсову открытку с видом Петергофа и хотел было расхохотаться, но вместо смеха из глаз брызнули слёзы.

Из кухни доносились звяканье посуды и счастливый смех. Дверь комнаты тихо отворилась. Неслышно ступая, подошла Магда, стала позади меня и молча обвила мою шею руками. И долго-долго так простояла.

…После ужина я растянулся на диване. Магда сидела рядом и держала мою руку в своих руках. Она смотрела на меня и не могла насмотреться.

– Кто она? – вдруг тихо, кротко спросила Магда, не выпуская моей руки.

Я вздрогнул от неожиданности и удивлённо вскинул на неё глаза. Откуда ей знать? А впрочем, врать мне больше незачем.

– Она осталась в Рубцовске, – медленно проговорил я. И прибавил чуть дрогнувшим голосом: – Я ей не нужен. Совсем не нужен.

И Магда больше не спросила меня ни о чём. Она молча прижалась лицом к моей груди, и я благодарно обнял её.

Мы долго так лежали, обнявшись, в темноте.

X

…Однажды поздней весной, пятничным вечером, я со своим сослуживцем Эриком, тоже фронтовиком, спустился в пивную. Мы были там завсегдатаями, и знакомый кельнер, Франц, сразу провёл нас к лучшему столику. Постепенно весь зал под низким сводчатым потолком наполнила публика. Я лениво окинул зал взглядом, и вдруг что-то больно кольнуло, в самое сердце.

Знакомая форма! На пороге пивной стояли офицеры советских танковых войск. Самый старший – в звании подполковника. Остальные – лейтенанты, молодые, очевидно, только после училища. Сняв фуражки, они крутили головами в поисках свободных мест. Но в полумраке, в клубах табачного дыма едва ли они могли что-то разобрать. Да и мест почти не было.

Я сделал знак кельнеру, и он тут же с готовностью наклонил ко мне своё ухо. Я кивнул на советских офицеров и тихо, раздельно сказал:

– Франц, каждому – по кружке пильснера. За мой счёт. И усади их сюда. Сдачу оставишь.

Я положил деньги на стол. Франц выпрямился, оторопело посмотрел на меня и…молча умчался исполнять. А мы с Эриком, не сговариваясь, пересели за соседний столик.

Вскоре в мои уши полилась певучая русская речь. Она царапала мою душу – до крови. Исподтишка я разглядел подполковника – примерно моих лет, тоже с ранней сединой. Немудрено… Он тоже воевал. Вот он может в любой момент уехать туда, к ней! Я затосковал, быстро допил пиво и поднялся.

Русские за соседним столиком окликнули кельнера. Но Франц уже нёс им три запотевших кружки пива.

Я поспешно вышел на улицу и жадно вдохнул вечернюю прохладу – полной грудью. Задержал дыхание и поднял глаза к небу, чтобы не скатились слёзы. Шумно выдохнул. Стало немного легче.

Я смотрел прямо в сердце небес. Там всё простится. Всё.

ЭПИЛОГ

По мокрой, блестящей от дождя дрезденской мостовой, мимо ярко освещённых витрин, по-военному чётко шагали три советских офицера – в форме победителей. Подполковник Дмитрий Макаров был среди них старшим по званию. Два лейтенанта шли с ним рядом и с неподдельным интересом глазели вокруг – прибыли сегодня из Омска, вчерашние курсанты. Макаров решил показать им город.

Это было накануне дня Победы. На Дрезден незаметно, как диверсант, спустился лиловый вечер. Деревья, аккуратно постриженные, как дети из приличной семьи, потемнели от вечера. На западе вызывающе алела узкая полоска. Вовремя, с немецкой пунктуальностью, зажглись чугунные кованые фонари. Фонари давали много света. В этом ярком свете, таком уютном в наступающих сумерках, хотелось побыть подольше.

Легко дышится после дождя. Озоном пахнет! Дойдя до перекрёстка, он остановился, как вкопанный, – прямо посреди тротуара. В Берлине в тот день была такая же погода. Когда он отвёл горячее ещё дуло снайперской винтовки…

Слишком много воспоминаний. Они давят на грудь. Надо выпить. Вон там, в подвале, какая-то пивная. Лучше бы водки, но где уж тут…

Вскоре они спускались в душный, сводчатый зал.

– Пиво здесь знатное, – с напускной весёлостью повернулся к своим спутникам Макаров. – Сейчас сами узнаете.

На самом дне его серых глаз плескалась грусть. Никто её не разглядит, и не поймёт никто… Хоть зал и набит битком.

Неудачно зашли, поморщился Макаров, и повернулся было уходить, когда к ним подскочил кельнер в тёмном фартуке и проворно провёл к свободному столику. Да на хорошее место! Он растворился в клубах табачного дыма, и мигом вернулся – с тремя кружками холодного пива на подносе:

– Вас угощает Ганс Гравер.

Кельнер повернулся к соседнему столику. Но за столом уже никого не было.

…То майское утро выдалось ясным, тихим и ласковым. Улица Васильковая в Рубцовске, оправленная в цветочные клумбы, ещё спала, но кое-где во дворах одноэтажных домиков звякали дужки вёдер, стучали калитки, и изредка подавала грудной сигнал корова. Сладко пахло цветами и древесным дымком.

Не надо бежать, не надо прятаться, – на Земле воцарился мир. Город просыпался не спеша. Неспешность – великая привилегия провинции. И мирной жизни.

Спустя два года после Победы в Рубцовске открылся радиокружок. Им руководил один фронтовик, радиоинженер. Павел Семёнович. Он работает в школе учителем физики. Жена его – тоже учительница, преподаёт французский, Галина Ивановна. У них трое детей – два мальчика и девочка. Старший, Коля, совсем большой; он увлекается всем, что ездит на колёсах, и мечтает основать свой кружок, по автомотоспорту.

По деревянному тротуару неторопливо шагала Галя. Она миновала синюю почтовую избушку, как звали её жители, дошла до Дома культуры и ахнула в восхищении. Перед высоким двухэтажным Домом культуры в одну ночь расцвела воистину роскошная цветочная клумба. Разве это не чуд? Ещё вчера её не было!

Над клумбой заботливо, как над детской кроваткой, склонилась завхоз Дома культуры Маруся – бойкая миловидная женщина в извечной красной косыночке. Она с таким увлечением рыхлила влажную землю, что не заметила Галю.

– Привет, Маруся! Ты как пчёлка, с самого утра! – приветливо окликнула Галя.