Ночь ведьмы. Книга первая

– Просто… в отсутствии комманданта Кирха…

Я направляюсь к своему кабинету, и Йоханн бежит за мной, стараясь не отставать. С самого начала я настаивал на том, что единственный способ сделать работу хэксэн-егерей по очищению епархии от зла по-настоящему эффективной – это наладить хорошую коммуникацию, и моей ролью в подразделении стало создание подобной системы. Часто моя работа утомительна и не без трудностей, но она также означает, что я первым узнаю, когда будет следующее сожжение и куда будут отправлены патрули.

Поэтому мне известно, что коммандант Кирх покинул Трир с почти половиной наших людей. Это была незапланированная операция, вызванная тем, что был обнаружен большой и сильный ковен. Должно быть, это стало неожиданностью для комманданта, который в противном случае не покинул бы город в такой важный момент. Я знаю, что он одержим поиском ковенов, в которых все еще есть старейшины. Неудивительно, что он решил напасть, как только получил сведения, даже если из-за этого пришлось оставить город почти без защиты хэксэн-егерей.

Я уже знал о казни, назначенной на солнцестояние через несколько дней. Как правило, сжигают одну-двух ведьм каждые несколько недель, но архиепископ отложил все, намереваясь устроить крупное сожжение в конце года, чтобы продемонстрировать торжество добра над злом и наполнить холодный декабрьский воздух дымом от горящих тел ведьм.

Именно поэтому я поспешил в город, прервав свою поездку.

В конце концов, много чего приходится делать, если собираешься помогать в убийстве сотни людей.

«Ведьм, – напоминаю я себе, входя в кабинет. – Они не люди. Они ведьмы».

– Но, сэр… – Йоханн мешкает в дверях, не зная, можно ли ему войти в крошечную каменную комнату, которая служит мне кабинетом.

– Что еще? – нетерпеливо спрашиваю я. До солнцестояния нужно спланировать многое, и у меня нет времени на хнычущих мальчишек, которым нечем себя занять, кроме как волноваться.

– Капитан Эрнст, мы уже несколько недель держим ведьм в тюрьме. Никаких сожжений. Там… становится тесно.

– Да, – отвечаю язвительно, – когда ведьм не сжигают, а вместо этого оставляют в тюрьме, они, как правило, просто так не исчезают. Что ты предлагаешь сделать?

По правде говоря, я боюсь назначенного дня. Город задохнется от вони горящего мяса. Желудок скручивает при мысли об этом, хотя я никак не выдаю своих эмоций.

Вся Священная Римская империя увидит дым, поднимающийся над Триром, и каждый будет трепетать от страха. Так, как того хочет коммандант.

Если приказ архиепископа будет выполнен.

– Если коммандант Кирх не вернется до солнцестояния… – начинает Йоханн, но останавливается, пытаясь составить связную фразу, – мы не знаем, что делать. Возможно, вы могли бы дать разрешение перевести заключенных в другое место или… – Его голос смолкает под моим грозным взглядом.

Я прищуриваюсь, обдумывая варианты.

– Я осмотрю тюрьму, – говорю я. В мои планы не входило перемещать заключенных. Я прохожу мимо Йоханна и иду по коридору. Когда не слышу шагов парня, следующего за мной, кричу: – Пошли!

Йоханн с трудом поспевает следом, пока я спускаюсь по массивной винтовой лестнице.

Штаб-квартира хэксэн-егерей находится в Порта-Нигра – Черных воротах, построенных римлянами, когда они захватили город-государство Трир сотни лет назад. Здание перестроили в церковь, и верхний этаж используют охотники на ведьм.

Я продолжаю спускаться по железной лестнице, закручивающейся спиралью, которая спускается, минуя церковь, все глубже и глубже под землю.

– Сэр? – пищит Йоханн, но я не обращаю на него внимания.

В Трире не осталось ничего, что не затронул бы Рим. Германские народы входят в Священную Римскую империю не без причины – прошли столетия, но наши камни были высечены римскими рабочими, наши улицы нанесены на карту римскими картографами, а религия просочилась в сознание людей благодаря римским императорам. Сам Константин Великий жил в Трире.

Его люди проложили акведуки.

Огромная система туннелей под улицами Трира достаточно древняя, но все еще в хорошем состоянии, созданная для доставки в город чистых вод реки Мозель. Не многие помнят об этом сейчас, спустя столетия. Ходят слухи, что в акведуках бродят призраки, и Йоханн крестится, когда я подхожу к входу в подземелье. Он и правда еще ребенок.

Только охотники на ведьм бродят по акведукам.

Я протягиваю Йоханну факел, и он держит его, пока я с помощью огнива поджигаю смазанный маслом моток, закрепленный на конце палки. Я пропускаю Йоханна вперед, и хотя факел дрожит в его руке, мальчишка входит в узкий проход – ссутулившись, но шагая уверенно.

Дневной свет не проникает внутрь туннелей. Холодная вода хлещет у нас по ногам. Тусклый факел дрожит в руке Йоханна.

Это не имеет значения. Я закрываю глаза, приветствуя темноту. Я знаю эти переходы лучше, чем кто-то другой. Йоханн нервно вглядывается в боковые туннели, ссутулив плечи.

Двадцать минут, которые мы бы потратили, петляя по извилистым улочкам, расположенным над нами, стали десятью минутами в акведуках. Туннель разветвляется, а затем выводит нас в подобие колодца с кирпичными колоннами, поддерживающими этаж над нашими головами. Каменные ступени ведут к двери.

– Я никогда не разберусь в этих туннелях, – прискорбно говорит Йоханн. Факел мерцает, когда я вставляю железный ключ в отверстие.

Я оглядываюсь на Йоханна и вижу, как он лениво вертит факел в руке.

– Осторожно! – рявкаю я.

Мальчишка подпрыгивает, едва не поскальзываясь на влажном полу.

Я выхватываю у него факел.

– Видишь вот это? – Я указываю на бочки, которые стоят на приподнятых над землей досках под кирпичными столбами, защищающими их от воды. Йоханн кивает, широко раскрыв глаза. – Они полны пороха, ты, unverschämt[10]. Будь осторожен с факелом.

– Зачем хранить это здесь? – бурчит Йоханн, но, встретив мой испепеляющий взгляд, больше ничего не говорит.

Распахнув дверь, я вталкиваю Йоханна внутрь и вешаю погашенный факел на стену. Мы поднимаемся по ступенькам, оставляя на камне мокрые отпечатки ботинок. Когда мы оказываемся внутри главной базилики, стражники кивают в знак приветствия, стоит нам войти в зал.

Я оглядываю тюрьму с ужасом, хотя на моем лице и не отражается никаких эмоций. Некоторые из этих ведьм находятся за решеткой уже месяц. Сено у них под ногами истерлось, покрылось коричневыми пятнами и заплесневело там, где еще не сгнило.

Я приказываю сердцу оставаться холодным, никакой жалости. Это здание было выбрано как самое безопасное и святое, способное сдерживать зло. Там, где обычно собирается паства, из каменного пола торчат железные прутья, удерживающие хэксэн в плену. Перед алтарем только одна дверь, запертая на тяжелые цепи и три замка.

– Вы же видите, сэр, – говорит Йоханн слишком высоким голосом, – здесь почти не осталось свободных мест. Если коммандант Кирх вернется с новой партией после падения ковена на севере…

– Коммандант Кирх может с этим разобраться, – говорю я.

– Может, нам стоит некоторых переместить? В Порта-Нигра есть кельи…

– Монашеские кельи, а не камеры для заключенных, – срываюсь я. До того как были созданы отряды хэксэн-егерей, верхняя часть этого здания являлась монастырем. – Ты что, хочешь держать ведьм рядом с костями святого Симеона?

Йоханн бледнеет.

– Я просто… мне кажется… – Его голос стихает до шепота, но я все равно улавливаю слова. – Мне это кажется неправильным, нет? Это ведь бесчеловечно.

Ему следовало бы бояться говорить подобные глупости. Если бы коммандант Кирх услышал столь дерзкие высказывания от новобранца, он бы как минимум выпорол юнца.

Я бью мальчишку кулаком в челюсть, удар получается сильным, быстрым и неожиданным. Парень делает оборот вокруг своей оси, прежде чем рухнуть на каменный пол. Кровь сочится с его губ, когда он смотрит на меня широко раскрытыми от страха глазами.

Я присаживаюсь перед ним на корточки, прежде чем он успевает подняться.

– Ты предлагаешь, новобранец, предоставить этим hexen помещения получше? – Я говорю громко, чтобы мой голос был слышен всем. Каждый человек в огромной зале – будь то ведьма или солдат – слышит меня. – Ведьма продает душу дьяволу, – рычу я. – Все они останутся здесь. За этой решеткой. Пока их не сожгут. Их комфорт мало волнует любого настоящего хэксэн-егеря. – Я выпрямляюсь, возвышаясь над новобранцем, и смотрю на него свысока. – Ты меня понял?

– Да! – пищит он. – Сэр!

Я вскидываю подбородок и оглядываю зал. Примерно сотня ведьм, запертых в клетке, рассчитанной максимум на две дюжины человек. Стражников меньше, чем обычно – большинство из них с коммандантом Кирхом в его походе на север. Но этого достаточно.

Мои слова разносятся по базилике. Хэксэн-егери, стоящие на страже у входа или патрулирующие зал, шагая с прямыми спинами, челюсти сжаты.

Ведьмы – те, кто еще в силах осмыслять свою горестную участь, – тихо рыдают.

Мои слова лишили их последней надежды.

Я чувствую, как они наблюдают за мной, когда я прохожу мимо клетки к главным дверям базилики. Тусклый свет проникает сквозь окна, высеченные высоко в камне.

– Прямо как его отец.

Я слышу шепот за спиной, но не останавливаюсь, чтобы посмотреть, кто из хэксэн-егерей произнес это. Люди видят во мне моего отца. Фанатика, полного страсти, воина веры. Его смерть не была благородной, но его репутация все еще жива. Именно благодаря отцу я смог так быстро продвинуться в рядах охотников на ведьм, хотя никогда не держал в руках факел и не поджигал костры. Может, я и заместитель командира и все остальные забыли правду, но я не забыл: меня никогда не испытывали.

Я организовывал патрулирование, я работал стражником, но не разжег ни одного костра.

Интересно, что бы подумал об этом отец?

Я сдерживаю улыбку, грозящую искривить мои губы, зная, что бы он подумал о готовящейся казни и что мне следует сделать в день солнцестояния.

Молодой новобранец плетется за мной. На его подбородке уже расплывается синяк.

– Ты прав, Йоханн, – объявляю я, не поворачиваясь к мальчишке. – Тюрьма переполнена. Но не настолько, чтобы не нашлось места для еще одной ведьмы.

– Сэр? – подает он голос.

Я подхожу к выходу из тюрьмы. Вильгельм – старший хэксэн-егерь среди дежурящих. Он вытягивается по стойке «смирно», когда я останавливаюсь перед ним.

– Сколько подразделений осталось в городе? – спрашиваю я. Хотя знаю, что с коммандантом Кирхом ушло много людей, не уверен в точном количестве.

– Четыре, сэр.

– Соберите группу из пяти человек, – говорю я Вильгельму. – Чтобы поймать ведьму, о которой я думаю, не потребуется много усилий, но она хитра. – Я не хочу, чтобы город остался беззащитным, но и не могу рисковать, сражаясь с ведьмой в одиночку.

Особенно с этой.

Вильгельм отдает мне честь, кивает и поворачивается, чтобы собрать людей, как я приказал.

– Приведи мою лошадь, – говорю я Йоханну. Мальчишка бросается к конюшням.

Пока они выполняют мои поручения, я выхожу на свежий воздух, отгораживаясь от ведьм. В конце концов, именно для этого и предназначены стены. Чтобы нечисть оставалась невидимой, пока ее не сотрут с лица земли.

– Сэр, ваша лошадь. – Йоханн прибывает за несколько секунд до возвращения Вильгельма, который появляется в сопровождении пяти мужчин – четверо верхом, один ведет лошадь, запряженную в повозку с установленным на ней деревянным ящиком. В ящике имеется узкая дверь с железными прутьями, для освещения и вентиляции внутри. Взрослый человек не смог бы встать там в полный рост, и такое грубое дерево и дрянная конструкция не подходят даже для животных.

Я медленно обвожу взглядом каждого из ожидающих моей команды мужчин. Это верные хэксэн-егери, одни из лучших. Их широкие плечи покрыты черными плащами, тускло сверкают эмалевые значки охотников на ведьм.

Я принимаю от Йоханна поводья лошади.

– Ты поедешь на повозке, – говорю я мальчишке.

Его глаза округляются от радости, и он забирается и садится на грубую скамью.

– Куда мы направляемся, сэр? – спрашивает он, когда я усаживаюсь на лошадь.

– Бернкастель, – отвечаю я.

Позади меня раздается шепот, когда охотники осознают важность нашей миссии. Йоханн – единственный, кто готов высказать вслух то, что подумали остальные.

– Бернкастель? – говорит он. – Разве это не тот город, из которого вы родом?

– Да. – Я прикусываю язык. Несколько стражников вышли посмотреть, что за суматоха снаружи и куда собрался их капитан, так скоро после возвращения в город и незадолго до массового сожжения в день солнцестояния.

Я чувствую на себе их взгляды. Большинство ведьм, которых поначалу ловили хэксэн-егери, были родом из Трира, но поскольку охота растянулась на годы, а потом и на десятилетия, охотники стали раскидывать сети все дальше, охватывая окрестные деревни и городки, привозя ведьм в город, чтобы казнить.

Тем не менее в наши дни родные земли важного хэксэн-егеря редко оказываются под пристальным вниманием.

Я тяжело вздыхаю, мои плечи сгибаются под ношей того, что должно быть сказано и что должно быть сделано.

Я поворачиваюсь к охотникам.

– Мы едем в Бернкастель, – говорю я. – Это в дне пути на восток. Там есть ведьма, она живет одна у реки. Девушка. – Мускул подрагивает у меня на челюсти. – Это моя сестра. Мы отправляемся арестовывать ее.

3. Фрици

Лесные кустарники цепляются за мои ноги, когда я пробираюсь вперед, плотнее кутаясь в плащ. Он мне великоват – я стащила его с прилавка в одной из деревень по пути вместе с широкополой шляпой и шерстяным платьем с льняной сорочкой, чтобы защититься от холода. Плащ пахнет лошадьми.

Я продолжаю идти. Шаг. Еще один.

Мне следовало задержаться в Бирэсборне, чтобы собрать припасы. Настоящие припасы, одежду потеплее и еду, а не несколько бутылочек для зелий, которые лежат в мешочках, привязанных к моему ремню.

Но каждая потраченная минута – это минута, которую хэксэн-егери используют, чтобы довести Лизель до Трира.

Поэтому я иду. И продолжу идти.

Еще шаг.

И еще.

«Мы должны отправиться к лесному народу», – пыталась убедить тетя Кэтрин мою мать и совет старейшин.

Я будто слышу эхо ее мольбы.

«Нам следовало уйти в Черный Лес. Почему мы позволили всему зайти так далеко?»

Старейшины говорят об этом детям, как только они начинают осознавать опасности, которые нас окружают.

– Если что-нибудь случится, отправляйтесь в Черный Лес, – учат они. – Лесной народ защитит вас.

Но просить о приюте лесной народ, избранных богиней хранителей источника магии, скрытого в темных глубинах Черного Леса, – это решение, к которому прибегают только самые отчаявшиеся ведьмы. Решение, на которое осмеливаются, когда не остается других вариантов, – чтобы попасть туда, нужно преодолеть много-много миль, отделяющих от Черного Леса, скрываться в пути от хэксэн-егерей и избегать опасностей, которые поджидают на окрестных территориях.

В любом случае большая часть этого звучит как сказка на ночь. Слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Особенно для такой ведьмы, как я.

Лесной народ охраняет источник магии, Начальное Древо – колоссальное, состоящее из трех сплетенных вместе деревьев, каждое из которых старше самого времени и было даровано одной из богинь и наполнено ее магией. Сила Начального Древа дает жизнь всей магии, и лесной народ следит, чтобы магический Источник, берущий начало из Древа, оставался защищенным от разрушительных сил – таких как дикая магия.

Добрые ведьмы получают доступ к магии Источника, следуя правилам, установленным богинями и соблюдаемым старейшинами.

Но для других ведьм, злых, открыта магия иного рода, магия хаоса и зла, о которой говорят так же тихо, как и о лесном народе, но со страхом, в котором слышатся предупреждение и ужас.

Ведьма может сделать все что угодно с помощью дикой магии, той, из-за которой на нас охотятся. Однако ведьма может черпать силы только из одного источника, поэтому, чтобы получить доступ к дикой магии, она должна разорвать свою связь с Источником, а затем открыться для дикой магии, совершая злодеяния – жертвоприношения, месть и убийства. Чем дольше ведьма черпает силу из дикой магии, тем больше ее душа искажается, пока ведьма не станет тем, к чему стремится: воплощенным злом.

Когда я смешиваю зелья, произносимые мной заклинания связывают меня с Источником чистой магии и наполняют зелья силой.

Когда Лизель шепчет свои заклинания над зажженным пламенем, они соединяют ее с Источником, напитывают магией ее кровь и позволяют увидеть ответы на вопросы в огне.

Когда мама произносит свои заклинания над костями, мехом или животными, они связывают ее с магией и позволяют управлять существами или читать пророчества по костям и даже…

По крайней мере, так было раньше. Раньше она могла это делать.

Мое сердце пронзает боль, и я прижимаю руку к груди, сжав кулак.

Лесной народ и Начальное Древо находятся под защитой богинь, спрятанные в непроходимой чаще Черного Леса. Это почти сказка, но теперь…

Почему мы не уехали раньше?

Почему мы остались в Бирэсборне?

Эта мысль не дает мне покоя с тех пор, как я отправилась в путь. В памяти всплывают слова мамы: «Это наша ответственность – разобраться с угрозой, которую представляют хэксэн-егери».

Больше не осталось ковенов, которые могли бы им противостоять. Ведьмы, которых не сожгли, бежали в Черный Лес. Мы потерпели поражение.

Нет, это я. Из-за меня произошла та бойня.

Чувство вины – это свинец, тяжесть в моих легких, невидимая, но неумолимая. Когда я встряхиваю головой, чтобы сосредоточиться, насколько это возможно в моем изнеможении, чувство вины не уходит – оно отступает, но ждет, как и горе, терпеливо наблюдая. Оба знают, что в конце концов одолеют меня. Оба знают, что под их властью я почти уничтожена. Они не торопятся.

Я заглушаю приступ тошноты, в голове проносятся образы, гротескное преображение людей, которых я любила, в трупы. Хэксэн-егери работали тщательно, я не смогла найти следов других спасшихся.

Но кто-то же еще должен был спастись. Верно? И если так, они отправились бы в Черный Лес. Моя тетя. Мои кузины. Кто-нибудь из малышей. С того момента, как научились говорить, они знали: «Если придут охотники и в Бирэсборне больше не будет безопасно, идите в Черный Лес. Идите к лесному народу. Они примут вас».

Но Лизель не сбежала.

Мой затуманенный взгляд скользит по просветам между кронами деревьев, в которых виднеется небо, я устала, и у меня все болит. Но надо продолжать идти, продолжать…

Я представляю, как моя кузина дрожит в холодной темной клетке, как ее маленькое тело сотрясается от рыданий, пока она ожидает суда в Трире.

Еще один шаг. Еще один. Все тело болит, скованное зимним холодом, но эта боль глубже, чем поверхностный дискомфорт, мои мышцы сводит так, что с каждым ударом сердца приходит напоминание, что я жива.

Пепел у меня в легких – но я жива, я прошла через дым.

Порезы на пальцах и руках – но я жива, я прорыла себе путь из подвала. Песок в моих глазах – но я жива, я выплакала все слезы, пока горела моя мать.

Жива. Жива.

Слово звучит как насмешка, но я продолжаю идти.

Сколько дней прошло с тех пор, как я покинула Бирэсборн? В животе урчит, и я достаю из кожаной сумки один из найденных клубней. Он хрустящий и безвкусный, но заглушает голод. Это становится небольшой поддержкой среди непрекращающейся бури.

Уже далеко за полночь, какой бы день это ни был. В преддверии зимы зелень леса редеет, но ее достаточно, чтобы не пропускать даже лучик лунного света. Воздух свежий, с примесью влаги после недавнего дождя, который застыл на моем плаще заиндевелыми капельками. В каждом вдохе ощущается влажность, которая говорит о приближении снега, гниющих растениях и плотной, напитанной водой земле.

Я пробираюсь сквозь чащу, полагаясь на ощущения и звуки. Кругом непроглядная тьма, так что я бы и не узнала, если бы за мной кто-то следовал, не так ли?

Нет. Я лишь пугаю себя – если бы за мной следовали, это были бы хэксэн-егери, и они набросились бы на меня, когда я крала эту одежду. Темнота играет с моим разумом злую шутку.

И усталость. Боль начинает усиливаться. Хватит думать. Хватит жаловаться. Надо просто иди.

Я смотрю на небо, чтобы определить направление, но звезд не вижу. Повсюду только темнота. Я все еще иду на юг? Сердце бешено колотится, и меня охватывает паника.

– Лесной народ, сила трав и чар, – напеваю я колыбельную, делая следующий шаг. Голос звучит непривычно грубо. – Не дайте добрым детишкам увидеть кошмар. Лесной народ, трава и кора. Бросить плохих детишек во тьме уж пора.

Это ложь. Бросить плохих детишек во тьме уж пора.

Плохие дети не во тьме. Они здесь, рядом с нами.

Это такая неприкрытая ложь, что я сдерживаю смех, но он рвется из груди, и боль пронзает меня, так что я начинаю всхлипывать – verdammt[11], только не опять, только не опять.

Мой плач усиливается, и глаза наполняются слезами. Почему их все еще жжет? Разве я не выплакала весь дым и пепел?

Я опираюсь на ствол дерева. Я так устала, но надо продолжать идти.

Еще шаг, и что-то обвивается вокруг моей ноги.

Я кричу. Это… хэксэн-егерь хватает меня за лодыжку, его лицо в чудовищном оскале…

Я взмахиваю руками и падаю на колени. Но никто не тащит меня к столбу для сожжения, а когда я поворачиваюсь, нащупывая то, обо что споткнулась, нахожу только изогнутый корень.

Корень.

Не охотник на ведьм.

Все мое тело сжимается, и schiesse, как же я ненавижу себя. Это корень дерева. Я закричала и выдала себя из-за корня дерева.

Промозглая темнота смыкается вокруг плотнее, чем стеганое одеяло. Ноги подкашиваются, и я опускаюсь на влажную почву.

Меня трясет, я вскакиваю на ноги и бью себя по щекам.

Не спи, unverschämt!

Еще шаг. И еще. Я замечаю просвет в листве над головой – я все еще направляюсь на юг. Это хорошо.

Еще один шаг.

И еще.

Один за другим, пока не дойду до Трира.

4. Отто

Путешествие в Бернкастель проходит в торжественном молчании.

Охота на ведьм продолжается половину нашей жизни. Ни один хэксэн-егерь – ни один человек во всей епархии – не остался незатронутым судебными процессами.

Все началось, когда мне было десять. В течение многих лет мы слышали истории о деревнях, которые изгоняли зло, сжигая ведьм на площадях. Архиепископ дал согласие на эти казни, а затем создал отряд хэксэн-егерей, чтобы судебные процессы и казни проходили эффективней.

Какое-то время, несмотря на ужасы, происходящие за пределами нашего города, мы жили мирно. Даже счастливо. Под руководством мачехи я превратился из мальчика в мужчину. Она была единственной матерью, которую я знал, и я любил ее как только может сын. Она часто сдерживала гнев моего отца.

Мы были настоящей семьей.

Затем судебные процессы прокатились и по нашему городу. Сначала в колдовстве заподозрили пожилую женщину, на ее землю претендовал ее двоюродный брат. Мать обычно успокаивала моего вспыльчивого отца, но судебные процессы привели ее в ярость. Она заговорила о ереси – но не о ереси обвиняемых ведьм. А о ереси фанатиков, которые их сжигали.

Это был не первый раз, когда отец ударил, и даже не в первый раз сломал ей нос. По ее губам текла кровь, и она сплевывала ее, называя мужа человеком, который познал только страх, а не Бога.

Отец пришел в ярость, услышав упреки моей мачехи. Я до сих пор это помню. Мы с Хильдой прятались на чердаке, держась за руки и дрожа, когда он вышел из дома.

Вернулся он с хэксэн-егерями.

Он заставил нас смотреть, как ее сжигают.

– Я убью его, – прошептал я Хильде той ночью. – Только подожди.

Но мне не представилось возможности сдержать свое обещание. У отца начался кашель. Сначала он говорил, что из-за дыма у него воспалилось горло. Но хрипы и мокрый кашель не проходили. Затем отец заявил, что жена прокляла его перед смертью, заключив сделку с дьяволом.

– Тогда молись, – холодно сказал я. – Или твоему богу не справиться с одинокой невинной женщиной?

Он попытался ударить меня, но его тело сотряс очередной приступ кашля. Кровь смешалась со слизью.

– Однажды, мальчишка, – проговорил он хриплым голосом, – ты поблагодаришь меня. Ты увидишь, как сильно этот мир нуждается в очищении.

На следующий день он умер.

И это, как ничто другое, доказало мне, что Бог существует.

Какое-то время мы с Хильдой выживали в одиночку. Мать когда-то варила пиво, чтобы скопить немного денег, пока наш отец наполнял золотые сундуки собора монетами. Она отлично обучила Хильду пивоварению. Я занимался садом рядом с домом. Мы с Хильдой охотились – в основном ставили в лесу ловушки на кроликов.