Репрессированный ещё до зачатия

Молодые познакомились и через полгода поженились. Навсегда Поля переехала в Новую Криушу. Поля была младше Никиши всего на год. И родители её, Михаил Алексеевич и Александра Митрофановна (родом она из села Манина), были почти ровесниками с родителями Никиши.

Я давно всё рвался хоть разок съездить в Новую Криушу. Да мама отговаривала.

И только тут, в Криуше, я понял, почему она это делала.

Мой дед по отцу Андрей Дмитриевич, по характеристике от сельсовета, «политически неблагонадёжный», был лишён права голоса. Этот упрямистый казачара, в десятом колене выскочивший из вольных казачьих кровей, не вписался в «Красную дурь», как навеличивали криушане свой колхоз «Красная заря».

– Не пойду и всё. Ну хучь режьте!

Его не стали резать. Объявили кулаком.

А подпихнула, ускорила арест одна историйка…

По заведённому обычаю, бешеные налоги выдирали у тех, кто не пошёл в колхоз, только ночами. И вот однажды вломак вваливается в три ночи сельский активистик с дальнего угла Криуши Ваня Сарана, он же Саранча. Так-то по бумагам Ваня пишется Толмачёвым. А уже улица приварила ему Сарану-Саранчу. Потомушко как Ваня оказался внепапочным, нечаянным побочным шальным творением погорячливого соседца Саранчина.

Вошёл Ваня и увидел у печи на жёрдочке верблюжий шёлковый платочек и сразу хвать его.

– Что ж ты, грабитель, пакость головастая, внагляк отымаешь у сироты-малютки последний платок?! – вскипел дед и, не растерявшись, ухватил платок с другого конца и вырвал его. – Иля не знашь?.. Только ж полгодочка как отошла хозяйка моя Татьяна Григорьевна?

– Ну… Отошла и отошла… Ворочать не побегим, – пробубнил Саранча, сражённый ловкостью деда. – Разнесчастушка ты кулачара! Я при исполнении! А ты из рук выдирать? Давать жестокую сопротивлению самой дорогой Софье Власьевне в моём лице?! В колхоз не вписываешься да ещё кулаками махаться? Думаешь, с нашим умом тут не разберёмся? Перестарался ты нонче. Не твой нонче день… Ничо-о… ОГПУ[283] тебе вклеит! Отдохнёшь на сталинской дачке! Пускай состанется платочек твоей дочуре Машутке! Пускай я вернусь нонь без ночного гостинчика своей дочке! Зато я тебе такой устрою звон московских колоколов! Тако устряпаю!.. Кровями зальёшься!

Саранча тут же побежал в сельсовет, накрутил заявление, что такой-то «показал жестокую сопротивлению проть самой дорогой Советской властьюшки при исполнении».

И через два часа зевающий конвой погнал деда во мглу рассвета.

На «суде» тройки деда только спросили:

– Богу веруешь?

– Да.

– Хорошо. Не хочешь вступать в колхоз – три года тебе. Иди. И весь минутный «суд».

«Троечники» были нелюбопытные. На каждого в вопросе пришлось меньше чем по одному слову. И каждому хотелось внести свою посильную лепту в выработку срока. Каждый великодушно отстегнул за каждое неполное своё слово по одному году.

И поднесли втроём все три года одному деду.

На размышление.

И чтоб не мешали ни домашние, ни соседи, добыли-таки не то что тёпленькое – от пламенных сердец с кровью оторвали жаркое местечко в уральском концлагере.

У каких-то военных он обихаживал семь коров. Сам кормил, сам доил… Он и дома доил коров. Головки – уличное прозвище – головастые трудолюбики!

К слову, я и сам пас и доил своих коз в Насакиралях.

Вернулся дед.

Сызнова в Криуше клинки подбивают:

– Снова не пойдéшь до нас у колхоз? Иля не одумалси?

– Утвердился! Невжель я мешком прибитый?

Теперь незаконно репрессировали уже всех наших. За что? За отсутствие улик? Точно сказал сатирик: «За что судили тех, у кого не было улик? За их отсутствие».

И уже целые семьи и деда, и отца ночью вытолкали с родной воронежской сторонки за Полярный круг. На лесоработы.

А деду настукивал седьмой десяток.

А у отца с матерью было двое маленьких сынов.

Митя и Гриша.

За чем все они полмесяца тащились на север? Чтоб погреться в Заполярье?

Или «за туманом? За запахом тайги»?

Всё родовое наше гнездо в Новой Криуше разорили «неутомимые борцы за всенародное счастье на века».

Кого на север, на Соловки, кого на Дальний Восток, кого в Сибирь срочно выжали. Все-е-ех «осчастливили».

Кулачьё же!

А у деда, у отца не было тёплых одеял. Укрывались самодельными дерюжками. Никаких работников не держали.

В месте ссылки нашей семьи, в заполярном селе Ковда, что прижилось к бережку Кандалакшского залива, я и родись в субботу десятого сентября 1938 года.

Выскочил я на свет и стандартным криком о том оповестил мир.

Оповестить-то оповестил, да вовсе и не подозревал по легкомыслию, что я уже четыре года как репрессированный. Родители удостоились этой чести ещё в Криуше в 1934 году. Выходит, за компанию и меня покарали тогда же? Досрочно! Став на очередную вахту в честь очередной годовщины Октября? Наказали за че-ты-ре года до рождения?!

Оказывается, и я, ещё не появившийся на свет белый, был уже виноват в том, что мой дед, бунтарь, трудолюбик и правдолюб, тёзка знаменитого Сахарова, не разбежался вступать в колхоз и не позволил записываться моим родителям.

Ковдяна – крекали…

Крекаль…

Этим прозвищем награждался всяк житель Ковды.

А вообще крекаль, крохаль – водоплавающая птица утиного фасона. В промозглой заполярной Ковде родители – они были чернорабочими – ишачили на лесопильном заводе.

Отмотали наши северный срок, ан подают на блюдечке с каёмочкой южный.

И семья выкатилась в Западную Грузию.

Это сейчас уже заграница.

Под гнилыми, малярийными дождями родительцы корчевали на косогорах леса. Разводили в совхозе «Насакиральский» чайные плантации. Потом работали на них.

Выходных там не было.

В Криуше я разыскал из наших бабушку Анисью.

Это старшая сестра моего папы. Когда-то бабунюшка была хорошей подружкой моей мамы.

Сейчас бабушке Анисье уже за девяносто.

На августовском солнцежоге она сидела на крыльце в фуфайке, в валенках и ёжилась от холода.

– Саша! – позвала она сына. – Повези покажи мил Толюшке Никифорово подворье.

И первый раз в жизни проехался я вихрем на повозке, запряжённой двумя рысаками.

Я попросил Сашу уехать, и я один остался на родительской земле.

Вечерело.

Бесноватый ветер носился по одичалой пустой полоске земли, упиравшейся одним концом в меловый бугор, а другим в берег камышовой речушки Криуши. Когда-то здесь росли вишни, груши, яблони, картошка. Теперь это был пустырь, тесно забитый лопухом, сурепкой, калачиком, незабудькой (жабьими очками), полынью.

В стакан, взятый у тётушки, я набрал для памяти чёрной земли с отцова печального подворья.

Распятая земля…

Лютые советы варварски убили деревню… Когда – то в Криуше жило более десяти тысяч человек. Теперь и двух тысяч не наскрести…

Ретивым колхозостроителям мало было уничтожить Род Великих Тружеников. Наказали и их Землю.

Людей с неё согнали. Но сам участок – бросили.

И лежит Родительская Земля распятым трупом уже почти семь десятков лет, и жируют-бесятся на ней лишь сорные травы.

Вот этого-то, наверно, мама и не хотела, чтоб я увидел.

Потому и отговаривала меня от поездки в Новую Криушу.

Вечный страх быть снова ни за что наказанной заставлял её таиться, молчать.

Всю жизнь, шестьдесят один год, скрывала от своих трёх сыновей, что мы «кулаки». Хотела, чтоб хоть нам жилось спокойней.

И кто осудит её за это?

Воистину, «колесо истории не приспособлено к нашим дорогам».

«Оглушены трудом и водкойВ коммунистической стране,Мы остаёмся за решёткойНа той и этой стороне».

В печали брёл я по горькой Криуше… Под какую крышу ни сунься… Не в каждом ли дому беды по кому, а где и по два… Здесь я услышал и эту историю.

Девяносто лет не девяносто репВОРКУТЫ САРКОФАГ ЛЕДЯНОЙ(Её репрессировали в пять лет)

Анастасия Михайловна Санжаровская родилась в 1925 году здесь, в Новой Криуше.

Её дед по материнской линии Стеценко Григорий был церковным старостой в селе Новая Криуша. Боялся он пуще всего, что с ним обойдутся, как с одним попом в эртильской стороне. Коммунисты нацепили тому горемыке на грудь табличку «Продаётся поп по цене козла» и выставили у церкви на «торг».

Правда, в Новой Криуше до «торгов» не дошло.

Ей было пять лет, когда её деда Илью Васильевича объявили кулаком за то, что имел свою мельницу. Дед был инвалид. С первой мировой войны он вернулся без ноги до колена. Ходил на деревянном протезе, сам сделал.

Взамен потерянной ноги притаранил с фронта трофейный немецкий дизель. Дизель был упакован в ящики. Никто в селе не мог собрать этот дизель А толковейший дед собрал! Построил – дед был плотник, столяр – мельницу себе и заставил движок работать на этой мельнице.

По сути, деда раскулачили за подобранный на войне брошенный трофей-движок. Раскулачить раскулачили, но в концлагерь не погнали. Всё же инвалид. В таком случае по лукавому сталинскому закону предусматривалась «замена» – старший из детей. Отец Михаил Ильич отбывал срок на Соловках, а его семью – жену Агриппину Григорьевну с детьми, с дедом и бабкой по материнской линии – выслали на спецпоселение в Сибирь, в посёлок Гребень на Ангаре. В семье было трое малолеток: пятилетняя Ася, Миша и Коля. Коле было всего месяц от роду. В пути от переохлаждения он умер. Этаптики плыли по Ангаре. Мёртвого мальчика опустили в реку… Его могилой стала Ангара…

Чем провинился этот репрессированный месячный комочек горя перед советской властью? Зачем она замучила его холодом, убила и похоронила в ледяных жестоких водах сибирской реки? Ей, советской власти, стало от этого легче? Эта мученическая смерть младенца хоть на йоту приблизила советскую власть к её «светлому будущему»?

Жилось в Сибири тяжко, хотя и мыли золото. Не на что было иной раз купить даже карандаша. Дед затачивал палочку, и острым концом Ася выдавливала на коре березы рисунки. После ими разводили печь.

Но неисправимые упрямцы и в Сибири выбились в кулаки. Воронежский мужик-трудяга и на сибирских бедных землях развернулся во всю мощь! Не зря их в Новой Криуше звали по-уличному Головками. Головастые! Подняли санжарята крепенькое хозяйство и их объявили кулаками. Вторично раскулачили и погнали с дудками на переплавку теперь уже в саму в столицу ГУЛАГа. В Воркуту.

Однако деда Софья Власьевна (советская власть) не оставила в покое. В 1939 году Илью Васильевича всё-таки из Гребня загребли в концлагерь и деда больше не увидели.

Отец Михаил Ильич, отбыв срок на Соловках, очутился в Воркуте. Работал бортмехаником в авиаотряде авиации Севера. Летал с известными пилотами Левандовским, Байшевым и другими. Хорошо работал. Его некоторые документы, фотографии и личные вещи можно увидеть в архангельском музее авиации Севера.

В 1944 году в Воркуте на первом выпуске школы ГУЛАГа, на концерте, который дали выпускники, на Асю обратил внимание Борис Аркадьевич Мордвинов, бывший главный режиссёр Большого театра, профессор Московской консерватории, руководитель кафедры сценического мастерства. Он был отправлен в Воркуту для трудовой повинности на общих работах: грузчик на пристани, подсобный рабочий на складе, дневальный в бараке. Ему, бывшему заключённому, было поручено создать в Воркуте музыкально-драматический театр из заключённых и вольнонаёмных.

Ася отучилась в казанском художественном училище и была принята в мордвиновский театр на должность «актрисы драмы и балета второго положения» с окладом 700 рублей.

Знаменитый оперный бас Борис Степанович Дейнека, кинодраматург Алексей Каплер, артистка Малого театра Михайлова, балерина Добржанская – жена Мартинсона… Со многими известными людьми искусства сводила воркутинская доля Асю.

В 1946 году она поехала в Ленинград. У неё было рекомендательное письмо к известному артисту Черкасову. К нему постеснялась заявиться. Пошла на подготовительные курсы. И тут болезнь сломала все её планы. Ася пропустила вступительные экзамены в театральный институт.

И таки ж не всё было потеряно. В январе в студию театра будут набирать молодые таланты. А что делать до января?

Ася узнала, что ленинградское высшее художественно-промышленное училище имени Веры Мухиной продлило приём студентов. Ася поступила на факультет архитектурно-художественной керамики.

«Мухинку» девушка закончила с красным дипломом за семь лет (вместо восьми).

Она работала в Краснодаре архитектором-художником в проектном институте и вышла замуж за сослуживца Зураба Твалашвили. Молодые уехали к нему на родину. В Цхинвал.

Преподаватель в художественном училище.

Директор художественной школы.

Руководитель изостудии в республиканском дворце пионеров и школьников.

Сорок лет отдано воспитанию творческой молодежи в Южной Осетии.

Анастасии Михайловне Санжаровской, члену Союза художников СССР, было присвоено высокое звание заслуженного деятеля искусств Южной Осетии.

Сын Александр тоже пошёл по стопам родителей. Окончил Воронежский архитектурный институт. Долгое время был главным архитектором администрации муниципального образования Волосовского района Ленинградской области.

Перехал на работу в Санкт-Петербург. С ним и мама. Ей уже за девяносто.

Свои стихи Анастасия Михайловна собрала в общую тетрадь и на обложке написала:

На меня нашла стихия.Начала писать стихи я.

Расскажи, расскажи, Воркута…

Полярной зимойНад тундрой ночнойГорит сияние.Воркуты саркофаг ледянойХранит молчание.Расскажи, расскажи, Воркута,Сколько судеб людских,Сколько жизнейПоглотила твоя мерзлота.Воркута – моя юность и детство,Город первый мой Воркута,От тебя никуда мне не деться,Приковала к тебе, приморозила,Обвенчала с тобой моё сердцеТвоя вечная мерзлота.Мимо окон с утра до закатаПо болотным дорогам твоимВ нумерованных серых бушлатахШли этапы один за другим.За колючкою, рядышком, зонаДа бараков, бараков-то в ней!А в бараках битком заключённыхВсех народов, всех рас, всех кровей.Мы в бараки ходить не боялись,Зеки с детства нам были родня,Нам навстречу уркан улыбался,Золотою фиксою маня.Там, в бараке, в позорном бушлатеАкадемик с разбитым пенснеМою голову ласково гладил,Видно, дочь свою видел во мне.Для меня твой театр, как чудо,Как от Бога подарок судьбе,В нём такие мне встретились люди,Я таких не встречала нигде.Музыканты, артисты, писатели,Благодарностью к Вам я живу.Я когда-нибудь обязательноПоимённо всех Вас назову.Измождённые, в тех же бушлатахВы из зоны в театр шли, как в рай.Под рычанье овчарок клыкастыхВыводил Вас стрелок-вертухай.Там, в театре, как будто под допингом,Под прицелом слепящих огней,Одеваясь во фрак и смокинги,Вы играли счастливых людей.А потом, когда занавес падалИ восторженный зал умолкал,Вертухай, упражняясь с прикладом,Снова в зону всех Вас загонял.Если есть во мне что хорошее,То от вас ко мне перешло.Это Вами зерно в меня брошено,Это Ваше зерно проросло.Вас, наверное, нет уж на свете,Кто при мне ушёл, кто потом.Пусть сиянье полярное светитВашей памяти вечным огнём.

Солнце уже садилось в тучу.

Подталкиваемый ветром я побрёл через речушку Криушу, запутавшуюся в камышах, к церкви, где когда-то познакомились, а потом и венчались мои родители.

Сейчас в полуразрушенной, загаженной церкви без крыши в выбитых окнах стонали чёрные голуби.

Долго стоял я у стелы Памяти с именами погибших в войну новокриушанцев. Было на стеле и имя моего отца…

На фронт ушло 850 мужчин. Погибли 378…

Я не стал ждать на остановке автобус.

Сейчас в полуразрушенной, загаженной церкви без крыши всё ещё были тракторный парк и склад удобрений. Чёрные голуби стонали в выбитых окнах.

Долго стоял я у стелы Памяти с именами погибших в войну новокриушанцев. Было на стеле и имя моего отца…

Я не стал ждать на остановке автобуса. Пошёл в Калач пешком. Поднялся на бугор, с которого мама всматривалась в ночную Криушу…

Я не стал ждать на остановке автобуса.

Пошёл в Калач пешком.

Поднялся на бугор, с которого мама всматривалась в ночную Криушу…

Снизу, казалось, мне прощально в печали махала под ветром дымами родная Криуша.

Я шёл и не смел отвернуться от неё.

Я шёл спиной к городу.

Но вот я сделал шаг, и Криуша пропала с виду.

Я онемел. И тут же снова сделал шаг вперёд, и горькая Криуша снова открылась мне. Я стоял и смотрел на неё, пока совсем не стемнело.

И лишь тогда побрёл в кромешной тьме к городу…

Пристёжка к роману. Эпилог

Странная реабилитация, или «Социализм с человеческим лицом»

На мой запрос о дедушке ответила воронежская прокуратура:

«Разъясняется, что Санжаровский Андрей Дмитриевич, 1872 г. рождения, уроженец и житель с. Н – Криуша Калачеевского р-на ЦЧО (Воронежской области) по Постановлению тройки при ПП ОГПУ ЦЧО подвергался репрессии по политическим мотивам, по ст. 58-10 УК РСФСР к 3 годам заключения в концлагерь.

19 июня 1989 г. реабилитирован прокуратурой Воронежской области на основании Указа ПВС СССР от 16.01. 89 г. Дело №Г-4193 хранится в ЦДНИ г. Воронежа (ул. Орджоникидзе, 31)».

После долгой писанины во всякие инстанции я всё же добыл справки о реабилитации дедушки, мамы, папы (все посмертно). Реабилитирован и я.

Отец, на фронте защищая Родину, погиб репрессированным.

Мама умерла в возрасте 86 лет репрессированной. Пережила 61 год незаконных репрессий.

Старший брат Дмитрий был репрессирован в двухлетнем возрасте.

Средний брат Григорий был репрессирован за год до рождения. А уж я напоролся на вышку. Я был репрессирован за четыре года до рождения. Вот какие в тридцатые очумелые годы были грозные «враги» у советской власти. Как же их не карать?

В нашей семье все пятеро были незаконно репрессированы. Троих реабилитировали. Но братьев Дмитрия и уже покойного Григория – нет. И куда я об этом ни писал, мне так и не ответили.

У родителей незаконно отобрали всё имущество.

Пытался я, член Московской Ассоциации жертв незаконных репрессий, получить хоть какие крохи компенсации.

В судебной тине дело и увязло.

В печали я часто подолгу рассматриваю вот эту справку о своей реабилитации.

Читаю в ней:

«Где, когда и каким органом репрессирован».

Ответ: «1934 г. Калачеевским РИК». РИК – это райисполком.

В третьей строчке указан год моего рождения. 1938-ой.

Только вдумайтесь.

В Ковде, Мурманской области, куда сослали нашу семью, я родился в 1938-ом, а репрессирован Калачеевским риком Воронежской области в 1934-ом одновременно вместе с родителями, которые отказались вступать в колхоз!

Вот какой бдительный был «СОЦИАЛИЗМ С ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ ЛИЦОМ».

Наказывал человека за четыре года до его рождения!

Брат Григорий был наказан за год до рождения и на всю жизнь! Григорий, повторяю, родился уже виноватым. И умер виноватым. Всю жизнь в репрессии. Да за что? В чём его вина? Кто объяснит? Кто ответит?

Брат Дмитрий был репрессирован в два года.

Я перенёс целых шестьдесят два года незаконной репрессии.

Шестьдесят два года постоянного советского страха…

Всю жизнь душа и воля в ярме… А за что?

Я никак не вспомню, какое ж тяжкое преступление перед государством я совершил за четыре года до своего рождения?

Но слишком хорошо запомнил варварское наказание за это мифическое «преступление». Мои книги в советское время не издавали.

25 августа 1995 – 1 мая 2019.

Комментарий

Главы из романа «Репрессированный ещё до зачатия» печатались в федеральной «Новой газете» 27 октября 2010 года.

Добротную, развёрнутую рецезию на роман опубликова федеральнй еженедельник «Российские вести» 21 – 27 апреля № 6 за 2016 год.

Повесть «Говорила мама…», (составная часть романа), напечатал общеросийский литературный журнал «Подъём в № 3 за 2013 год.

Главный редактор «Подъёма» Иван Щелоков поместил в газете «Коммуна» 21 декабря 2012 года искреннюю рецензию на повесть «Говорила мама…»

Виктор Жилин написал положительную рецензию о повести в газете «Коммуна» за 17 мая 2013 год.

Примечания

1

Хамам – турецкая роскошная баня.

2

Хвостопад – человек, который любит за чужой счёт поживиться и развлечься.

3

Бык фанерный – глупый молодой человек.

4

Бычарик – окурок.

5

Хасик – окурок.

6

Мелекедури – на кладбище этого соседнего села хоронили покойников из нашего совхоза «Насакиральский».

7

Топтаный басик – окурок, подобранный с земли.

8

В переводе с арабского языка имя Санжар означает император. С тюркского языка это имя переводится как пронизывающий.

9

Цвайка – двойка.

10

Пора в люлян – пора спать.

11

Отрабатывать сонтренаж – спать.

12

Плющить репу – спать.

13

Пылат – пират.

14

Давить хорька – спать.

15

(грузинское ори) – два.

16

Удочка – тройка.

17

В-морду-тренинг – рукоприкладство.

18

Яма – кабинет.

19

Калечная – аптека.

20

Французский отпуск – прогул в школе.

21

Будёновка – презерватив.

22

Гофрированный гасило – бездельник.

23

Сиськодёрка – доярка.

24

Демаркационная линия – углубление между ягодицами.

25

Пукёныш – ребёнок.

26

Нажопник – пассажир на заднем сиденье мотоцикла.

27

Мотыч – мотоцикл.

28

Калитка –  рот.

29

Оказаться в дамках – забеременеть.

30

Шоком – очень быстро.

31

Стопудово – стопроцентно, обязательно.

32

Ремонтировать бивни – лечить зубы.

33

Поднять жалюзи – внимательно посмотреть.

34

Бритый шилом – лицо с оспинами.

35

ВЛКСМ – Возьми Лопату и Копай Себе Могилу.

36

Чержоп – безответственно, некачественно выполненная работа.

37

Скрижапель – сорт кислых яблок.

38

Гнать ботву – говорить вздор.

39

Расфасовка – морг.

40

«Самородок – внебрачный ребёнок».

41

В Петелине находится областная психбольница.

42

Голливуд – пьянка.

43

Наезжать на бутылочку – пьянствовать.

44

Найти шефа – выпить за чужой счёт.

45

Афиша – лицо.

46

Бухенвальд – попойка.

47

Марксы – родители.

48

Лола (лат.) – сорная трава.

49

Ростов-на-кону – Ростов-на-Дону.

50

Бухенвальд – пьянка.

51

Эшафот – 1) единственное место, где радикально избавляют человека от насморка; 2) место, где некоторые, теряя голову, приобретают бессмертие. («Крокодильская сатирическая энциклопедия». КСЭ. Москва, 1972.)

52

Михаил Андреевич Суслов (1902 – 1982) – член Политбюро (Президиума) ЦК КПСС (1952–53, 1955–82), секретарь ЦК КПСС (1947–82).