скачать книгу бесплатно
Я бегом в поликлинику и таки добыл липовую справку, которой и обломил Кошкин гнев.
11 ноября 1957.
Маруся
Село переднее колесо у моего вела.
В свой десятый класс иду пешком.
Добросовестно спешу на второй урок и у городского кинотеатра встретил Важу Катамидзе, одноклассника. Он не идёт в школу, а идёт в кино. Уговорил пойти с ним и меня.
А вечером…
Я сидел за стеной, у вербованных девчонок.
Их дверь и наша дверь выходили на одно крыльцо.
К соседкам пришла очаровательная Маруся Конева. Меленького росточку красивушка ранила моё сердце навылет.
Весь вечер я строил ей глазки. Она отвечала тем же строительством. Подмаргивала, звонким смехом встречала мои остроты, шутила.
Конечно, я её провожал.
Личико, покрытое коричневым загаром, чуть усеянное веснушками, зубки мелкие, белые-белые, глазки маленькие и чёрные, как у мышки, носик-вопросик, дужки тёмных бровок… Это поэтическое создание взбудоражило меня, заставило очумело биться моё сердце. Красавейка настежь распахнула дверцу в моё сердце и прочно поселилась в нём.
На следующий день, не зная ни одного урока, я кое-как отсидел в школе своё время и полетел домой.
Марусю я застал у соседок и до шести часов вечера не вышел оттуда. Мы сидели на койке вприжимку, смеялись, как дети… Вдруг она вальнулась на спину, её божьи ручки повисли на моей шее, и я опустил голову. Она стала меня целовать.
На следующий день получал я на почте в центре нашего совхоза-колонии гонорар из «Молодого сталинца». Заведующая отдала мне письмо для передачи моей Марусе.
Не стерпел я, прочитал ту грамотку, изорвал в клочки и утопил их в луже. Какой-то хрюндик из Жмеринки обещал жениться на ней! Клялся приехать! А я? Да никаких приездов!!!
Для надёжности я попрыгал на клочках в луже (я был в сапогах), крепко разделался со жмеринским наглюхой.
Вечером мы снова с Марусей целовались. Инициатива была в её лапках.
А на второй день она узнала, что было ей письмо.
Слёзы. Мольба отдать ей письмо, которого уже нет.
И я не пожадничал, разготов выполнить её просьбу.
Старательно припомнил всё, что писал ей гусь, от его имени по памяти настрогал почти слово в слово ей копию жмеринской писульки. Пожалуйста! Не жалко для хорошего человека!
В городе я сунул свою цидульку в почтовый ящик.
Какие были итоги?
Плачевные.
Она не нашла на конверте жмеринского почтового штемпеля, узнала мой почерк и не стала со мной встречаться.
Только мужская тропа к Марусе Лошадкиной, ой, Коневой не заросла травой. К херзантеме вчастую бегали и юнцы, и диковатые абреки с гор. И однажды, оставив пустой чемодан, Маруня вовсе исчезла с насакиральского меридиана с каким-то беглым чёрным хорьком.
Недели через три, уже в декабре, после школы я поехал рейсовым автобусом в село Шемокмеди. Надо написать для украинской газеты «Молодь Украины» заметку про хохлушку Аню Шепаренко.
Шемокмедский колхоз нашего Махарадзевского района соревновался с одним геническим колхозом на Украине. Мало подводить итоги, надо делом помогать друг другу! Украинцы подарили грузинам двенадцать коров, прислали и свою доярку Анну. Анна показывала грузинским сиськодёркам,[23 - Сиськодёрка – доярка.] как надо кормить, ухаживать за коровами, чтоб те давали много молоко. Делилась опытом вживую.
Анна занимала целый второй этаж в красивом грузинском доме. И на ступеньках у неё всегда сидел старичок грузин с берданкой. Охранял Анну от горячих кавказских скакунов.
Переговорил я с Анной, иду к автобусу и сталкиваюсь…
– Конёва тире Лошадкина! – ору. – Ты как здесь оказалась?!
– Это как ты здесь оказался?
– Не обо мне песнь. О тебе!
– А я тут при месте. Выскочила замуж сюда. Вот…
– А как твоя жмеринская любовь?
– А никак! Ничего серьёзного у нас не было. Так… Пустые семечки… Спасибо тебе, сладкий разлучник, что порвал его письмо. Помог мне решиться. Спасибо, что развёл нас… А тут у меня всё капитально! Реально всё!
– Тут, в глуши, кругом одни грузины. Как ты понимаешь своего чуприка?
– У любви, Толяночка, везде один язык. Всем понятный. В переводе нет нужды…
– Я слушаю тебя и не верю… Вот так встречка! Великая гора с моих плеч долой! Если честно… Я переживал за тебя. Казнил себя, что навредил тебе кутерьмой со жмеринским письмом. А тут такой поворотище… Я счастлив за тебя!
7 декабря 1957
Футболёр
Диво вовсе не то, что на футболе сломали мне ногу. А то диво, ка-ак сломали.
Август. Воскресенье.
Дело под вечер.
Жаруха не продохнуть.
И мы, пацанва, кисло таскали ноги по бугорку, усыпанному кротовыми домиками.
Игра не вязалась.
Время ссыпалось к её концу.
И тех и тех явно грела сухая нулёвка.
И вдруг чёрт кинул мне мяч, и я попёр, попёр. Обвёл одного, второго и пульнул в ворота.
Вратарь не поймал. Отбил ногой.
Мяч низом уже уходил мимо меня в сторону.
Присев на одну правую ногу, в подкрутке я, левша, перехватил его и уже в следующий миг он просквозил в простор между двумя кучками штанов-рубах. Это были ворота.
Я подивился своей прыти и не спешил подыматься. Сижу на одной правой ноге, левая так и осталась отставленной в сторону, как в момент победного удара. Отдыхает после доброго дела вместе со мной.
Тут подлетает ко мне с воплями восторга Шалико Авакян и, споткнувшись о кротову хатку, со всего маху рухнул мне на отставленную в сторону ногу. Что оставалось ей делать? Она примитивно хрустнула.
В следующий миг ко мне хлынула вся наша команда. Мала куча закипела на мне. А я орал от немыслимой боли.
Они поздравляли меня с забитым мячом и не верили, что кричу я от боли. Думали шучу.
Когда мала куча всё же слилась с меня, миру открылась скорбная картина. Коленная чашечка сидит далеко на боку, почти в Баку. Изувеченная кривая нога держится на соплях, на одной коже.
Я не мог встать. И меня на руках понесли домой. Одно утешение, близко было. Мы играли на углу нашего дома.
Вдруг я слышу из одного окна крик:
– Вы что там понесли?
– Да Санжика.
– А что он натворил, что вы с ним носитесь?
– Да гол забил!
– О! За это надо орденок!
Орденок достался мне горький.
Мою ногу врачи обрядили в гипс.
Недвижно пролежал я полтора месяца.
Сняли гипс – нога не гнётся.
– Доктор… А вы… сломайте ногу и сложите правильно по-новой… – пролепетал я в страхе.
– Мальчик… Мы лечим. А не ломаем. Радуйся! Такая нога! Ходить можешь!
– Так она ж не гнётся!
– Будешь ходить гордо. Как Байрон! Как Грушницкий! Можешь же ходить! Чего ещё надо? Как мёд, так большой ложкой!
Через несколько дней я почувствовал, что смогу дойти до дома, и однажды вечером – медсестра увеялась в кино, клуб и больничка жили у нас под одной крышей, их разделяла лишь фанерная перегородка – я на костылях потащился из центра совхоза к себе на пятый.
До дома лились четыре километра, и я тоскливо костылял часа четыре.
Я не мог смириться с негнущейся ногой.
«Надо в колене сломать! А там она, умничка, сама правильно срастётся!» – твердил я самому себе.
Сломать…
Это легко сказать.
Как сломать? Стукнуть палкой?
На это у меня не хватало духу.
У койки, у моего изголовья, стоял мой велосипед.
«Гм… А вел мне не поможет?»
Я поднял сиденье так высоко, что до педалей в верхней точке едва дотягивался пальцами ног.
И стал потихоньку опускать сиденье.
Сегодня на полсантиметрика, через неделю ещё на полсантиметрика…
Когда к подошве приближается педаль, я осторожненько её встречаю, чуть-чуть утягиваю-приподымаю ногу и так же тихонько жму на педаль, гоню вниз.
Неправда, придёт момент, я забуду про осторожность, и педаль неожиданно так саданёт в подошву, что сломается нога в коленке.
И такой случай пришёл.
Я тогда упал с велика в канаву.
В коленке вроде хрустнуло. Но всё обошлось.
Бог миловал, от меня ничего не отвалилось.
Моя нога снова сильно опухла, стала толстой красной колодой.
В совхозную больничку я не поехал.
А стал дома каждое утро парить ногу в высоком тощем бидоне.
И мало-помалу моя нога стала потихоньку сгибаться.
Примерно через месяц моя пяточка добежала не до Берлина, – зачем нам такая чужая даль? – а до демаркационной линии.[24 - Демаркационная линия – углубление между ягодицами.]
Большего счастья мне и не подавай!
