скачать книгу бесплатно
– Ну опять! – горячится Григорий.
Мама приоткрыла глаза:
– Може, пьяна баба проходэ мимо нашей халабуды… Гриша! А с чего это у тебя пан тельвизор бастуе? Ты ж сёгодни перед ним увесь день приплясывал. Всё настраивал…
– Да-а… Похоже, ма, я настроил его лишь против себя.
Постепенно помехи поубавились.
Да ненадолго.
– Ну а сейчас от чего помехи, ма? – допытывается Григорий.
– Играють погано. Можь, таракан вместе с нами с печки смотрел эту кислу игру. С досады плюнул и пошли помехи…
5 мая 1979
И в аду картошку сажают
Проснувшись, Гриша потягивается на диване:
– Как там Татьяна Ивановна? Копает?
– Это та, что позавчера похоронили? – уточняю я.
– Та. Не дали ногам человека остыть[14 - Не дали ногам человека остыть – скоро после смерти.] – скоренько оттартали под Три Тополя. Накопала горемычка себе беды… Что интересно… Покопалась в огородчике… Почувствовала себя неважнецко… Пошла в хату, вповтор села завтракать. Будто боялась, что там не дадут поесть… Про запас поела и кукнулась… «Отдала Богу душу. В хорошие, как говорится, руки». Теперь спокойнушко отдыхает на складе готовой продукции…[15 - Склад готовой продукции – кладбище.] Под интерес, хоть после смерти насморк у неё прошёл?
– Не кощунствуй.
– И не думал. Она как чуяла… На днях в беспокойстве всё спрашивала себя на людях: «Неужели так и помру с невылеченным насморком?» Слышит Бог и ты тоже, не вру…
– А там лопаты дают? – ляпнул я.
Мама печально покачала головой:
– А кто зна… Скилько померло, нихто не прийшов, не доложил… И ничегошки там не продашь. Ни лишний лучок. Ни чесночок… Там в смоле кипять. Я во сне бачила. Место, як комната. Не огорожено. Котла нету. А стоит смола в метр высотою, булькае и собирае с боков в середину. В той смоле сидела морочка.[16 - Морочка – старая больная женщина.] Качается она. Ленивой волной её носит. Колыхается то на ту сторону, то на ту.
«Ты что там делаешь?» – кричу я ей.
Отвечает:
«Картошку сажаю».
Я удивился:
– Видите! Сажает!
Мама постно поджала губы:
– Значит, там тоже сажають. Надо Богу молиться… А мы не молимся… Я як кансомолка… Будем исправляться… Я зараз сбегаю на низ. А вы отдыхайте. А завтре будем и мы сажать.
6 мая 1979
Приготовины
Тихо-натихо мне мама прошептала:
– В кассе взаимной помощи моих уже сотенка гуляет рубликов. Как перекинусь, е на шо ховать… Плохо, проценты не дають. В банке напенивается три процента. А тут дурные копейки не пенятся. Как зарастут мои стёжки… Приедешь… Найдэшь ли прислон? То ли дома переночуешь… То ль со слезой в гостиницу шатнёшься…
– Вы что так мрачно настроены?
– А на веселуху не сносит… Это время такое придавило. У нас в прошлом годе сын матери голову отрубил. Як кавун привезли. Кой-кому мать не нужна… Мать хуже слуганки…
– Но к Вам-то это не относится. Лучше б рассказали что про своё детство.
– А шо россказувать? Хорошества мало… У нашего деда Кузьмы була красна скрынька с сахарём. А ключики на пряжке. Хотелось нам в ту скрыньку глянуть хоть чутушки глазком… Мы, детвора, – я, Ягор, Олена – и бороду ему погладим, и расчешем… Он и даст по маленькому кусочку сахарю. А не понравимся мы, ухмурится: «Я б вам и дал, что просите, да давалка высоко! Я вас быстро свожжаю!» – и смотрит на лозинку на печке… Не помню, где вчора була… Откатилось шестьдесят годов, и я помню, как дед Потап в церковной караулке читал: «Будут птицы с железными носами, мать дитя будет пожирать…». Одна бабка и заохай: «Да откуда ж его начинать есть? С головы? С рук?»
«Да сбудется Слово реченное, пройдёт небо и земля, но Слово не пройдёт» – написано в Евангелии.
Дед Потап прочтёт кусочек и оскажет своими словами, про что читал. Пояснит… Всё сбылось…
6 мая 1979
Обыденкой
Лет пять назад покатила я обыденкой на антобусе в Воронеж. Яйца продавать.
Ведро продала. Ведро осталось.
Ну, ведро с яйцами впихнула в пустое ведро и поскреблась ночевать на вокзал. Туда всех пускають.
В вокзале села в тихом уголочке на скамейку. Вёдра поджала под лавку. Сторож? ногами с обох сторон.
Рядом калачеевский хохол-мазница, давай дражниться, умял палку колбасы и этако посмехается мне:
«Теперько можно з голодным боротысь!»
А я за целый день и крошки в рот не вкинула.
И не хочется.
Утром чем свет знову бежмя на базарь.
Расторгувалась…
Взяла я под перёд[17 - Под перёд – заранее.] билет. Тилько выдралась из толкушки у кассы – пылит из-за угла мой антобус из Нижнедевицка. Назад он побежит часа через два. Ждать на лавочке? Ещё просплю отход. А вбегу загодя в антобус, там не страшно и заснуть. Спи не спи, а в Нижнедевицк всё одно привезуть!
И у дверей сошлёпнулись мы с Гришей.
Он весь такой дельной. Насуровленный. Строгий ревизёр![18 - Ревизёр – ревизор.]
Сначалки так угрозно покосился сам Топтыгин на меня и тут же раздумал лютовать.
В ухмелке поклонился мне генерал:
– Здравствуйте, пропащая бабунюшка Пелагия Михална!
И я ему в полной культурности кланяюсь низэсэнько:
– Драстуйте, сыночок Никифорович!
Тут Гриша совсем задобрел. Отошли от антобуса, и Гриша подаёт мне из пазухи банку жареных картох. Ещё теплом грели-дышали.
Голодуха ахти как подпекала меня.
Да как ото его на людях йисты?
Поставила я банку с картохами к себе в ведро и спрашую:
– Гриша! Ну не сувстренься мы у антобусных ступенюшек, шо б ты делал? Как на пужарь,[19 - Пужарь – пожар.] побежал ба по городу и кричал, как те цыганча, он тоже утерял матерь: «Не видали мою маму?!.. Никто не видал мою маму?!..» – «А какая она?» – «Ойё! Да ну лучшее всех!»
– Я не цыганёнок и не скакал бы по улицам. Я б чесанул сразу в козлятник.[20 - Козлятник – отделение милиции.]
И обогрели сыночка Гришу в той горький день две большие радости.
И матерь нашлась, и штаны купил.
А уже дома, вечером, мы разогрели ту картошку, что жарил он в четыре часа ночи и в пазухе привозил мне в Воронеж.
За кого можно ручаться?
– Тольчик! Ты у нас женатый…
– И что?
– Да ничего хорошего из того. «Называть женатого женатым неполиткорректно. Следует говорить: мужчина с ограниченными возможностями».
– И в чём мои ограничения?
– Шаг влево – расстрел на месте!
– Не переживай за меня. Левизна меня не колышет…
– Ты-то у нас образцово-показательный одномандатник.[21 - Одномандатник – верный муж.] А жёнушка, твоя ненаглядная дама-хозяюшка, тебе верна?
– Ясный перец! Что за вопрос?!
– Конкретный. И по существу. У тебя лоб не чешется?
– А с чего ему чесаться?
– Рожки когда режутся, должен чесаться. Переживаю я за тебя. И за оленей. Гляди, какие развесистые у них рога! Столетние дубы таскают на головах! Это дар божий? Или подношение весёлых шалунишек олених?
– Отвянь, редиска! Кончай…
– Чего кончай? В Британии вон даже отмечают 18 октября День Рогатого Бога. Во-о в какой чести оленьи рожки. В этот праздник мужики важно разгуливают по улицам с укреплёнными на головах оленьими рогами. А многие жёнки посмеиваются себе на уме. Они-то точно знают, что наставили рога своим благоверикам…
– Всё ты знаешь…
– Пока ты здесь, чужой закоптелый племенной жеребец не гарцует ли по твоим радостным прериям?
– Да хватит тебе!
– А тебе не хватит слишком доверять этим коварным паранджам? Один умный дядько через газету предупредил: «Женщины – как дети: их нельзя оставлять и без внимания, и без присмотра». А ты легкомысленно оставляешь часто и густо. Ну зачем, милый брате? Ждёшь, когда голова зашатается от тяжести рогов? Я б на твоём месте хорошенько подумал и на досуге всерьёзку поднял бы вопрос о…
– Ну и подымай на своём месте. Только не надорвись!
– Не перебивай… Я бы на принципиальную высоту поднял вопроселли о размандачивании твоей Галюни.
– Чего? Чего?
– Что, заклинило? Не можешь разгрызть простюшкино словцо размандачивание? Оно всего-то и значит лишение твоей Галюни мандата жены. Усёк? Суровая песнь этого проницательного акына, – тукнул он себя кулаком в грудь, – о разводе. Вот мы и выбежали на финишную прямую.
– Да заглохни ты! Пожалуйста, живей покинь арену, отзывчивый. Счастливого пути, болтушок!
И я покивал ему двумя пальцами.
Тут входит мама. Гриша сразу к ней:
– Ма! Как Вы думаете, пока наш доблестный Толяныч мечется в своих вечных журналистских командировках, его Галюня не параллелит ли с кем на стороне? Пока пан Анатолёнок гостит у нас, не жарит ли Галюша в чаду кильку с каким-нибудь запасным диким абреком? По-чёрному не шалит-с?
– Да по виду не должна б. Мягка поведенкой. Меня мамой называ. А там… Сынок! Никогда не ручайся за три вещи: за часы, за лошадь да за жену. Ручатысь можно тилько за печку и за конька на дому.
Копка по-научному
Гриша вскочил в семь. Я за ним.
Он копает в огороде.
И я отважисто пристраиваюсь рядышком.
Гриша присмеивается:
– Что, Толяка? Усердно отрабатываешь за харчи? Отрабатывай, отрабатывай… Копай по науке. Ты слишком глубоко и ровно копаешь. А надо держать лопату под углом! Так легче копать. Учись… Не спеши. Не загоняй себя. Это только старт.
– Не проспим и финиш! Мы, московские, не разучились возюкаться в земле.
– Ты не московский. А ковдский. Только уже двадцать лет с городским стажем… Иногда стану у окна. Взгрущу. Как же они живут по городам? Там же одни коробки! Пушкина ссылали в Михайловское. Какая ж это ссылка!? Деревня – благо! Ты б не хотел с годок покняжить в деревне?
