скачать книгу бесплатно
«Ты чего два раза кусаешь?»
Бешеный пух
Года три мама собирала куриный пух мне на подушку. Собрала и понесла на почту посылку.
Не принимают.
– Может, – говорят, – у вас куры бешеные и пух весь бешеный. Справку неси, бабка, от ветврача.
– И шо в той справке докладать?
– Что куры нормальные и пух нормальный.
С такой справкой у мамы приняли посылочку.
– Бачь, – говорила она потом мне, – как на той почте маракуют. Бешеные куры! Чего им беситься? Или дурочки какие?
Мумиё
Летом мы с Галинкой были в Нижнедевицке.
А в конце сентября снова я приехал. Только один.
Заболела мама.
Сразу за задами нашего огородчика тоскливо, чахоточно желтела новая районная больница.
Но маму туда не положили.
Сказали:
– Нам в первую очередь надо лечить советских тружеников. А дорогушам пенсионерам – славная краснознамённая орденоносная Ольшанка!
И отвезли её за двадцать километров от дома.
Три недели, что пробыла мама в Ольшанке, я возил ей передачи, помогал брату Грише вести дом.
И вот уже под вечер маму привезли.
Гриша только-только закончил белить печку.
Я тем временем домыл пол.
Приготовились к встрече мамушки.
Прошла мама от машины к порожку. Счищает палочкой с сапог грязь. Переобувается в тапочки:
– А то щэ наведу вам в хату грязюки…
За ужином она грустно роняет:
– Шо-то, хлопцы, не хочеться йисты… Думаю, йисты ли свекл?? Вводить ли вас в растрату?
– Смело вводите! – с апломбом бухнул я. – Только сначала выпейте пять капелек мумиё. Я вам привёз…
Гриша подшкиливает:
– Маме он привёз! А ты докажи, что не туфту привёз. Выпей сперва сам.
Я выпил. За еду не берусь.
– Что интересно, Толя сегодня у нас говеет. Праздник у него религиозный, – вприсмешку кидает Гриша.
– После мумиё нельзя сразу есть.
– Мужественный товарищ… Да! Все великие свои новые препараты испытывали на себе! – подпускает он важного туману.
Я тихонько говорю маме:
– А Гриша всё ждал, когда я начну от мумиё зевать.
– Станешь ты зевать, – отбивается Григорий, – когда полсковороды курятины умял!.. Ма! Как Вы себя чувствуете?
– Голова болит и в виски постукивае. Сердце разом ничё. А разом як застукае по ребрах…
– Ма! Когда насмелитесь? – кивнул я на стаканчик с мумиё.
– А шо? Надо зараз начинать пьянку? Потом як-нэбудь.
– Я ж выпил. Цел. И от Вас ничего не отвалится.
Григорий:
– Ну к чему липнуть каждую минуту? Пристал банный лист… Будет пить!
Мама перекрестилась и опустошила рюмочку с мумиё.
– А приятнэ на вкус… И к еде навроде просится…
Впервые за три недели поела с аппетитом.
И вспомнила:
– Ещё до войны мне цыганка нагадала. Если, говорила, в сорок пять переболеешь хорошо, то будешь жить восемьдесят три года…
– А мы не согласные на цыганские восемьдесят три. Наш поезд летит до станции СтоИДалееВезде! – пальнул Григорий.
– Охоюшки, Гриша… Расхороша ж твоя станция. Да не про нас. На старых людей зараз всплошь пришло гонение. Районный главврач Комаров як мне сказанул? Напрямо вот так и фукни в глаза: «В районной больнице нам предписано свыше ударно лечить тех, кто даёт молоко, мясо, хлеб. А ты что даёшь? Пенсию тянешь… В Ольшанку тебе столбовая дорога красными коврами уже выстлана…» А Ольшанкой заздря пужали. Вернулась же жива та ходячая. Про шо ще мечтать?
Бабунюшка Фрося
Наутро я проснулся в пять.
– Чего не спишь? – щёлкнул меня указательным пальцем по руке Григорий.
– Да собираться в столицу надо…
Он подсмеивается:
– Я устрою тебе тёмную прощальную… Надо мне остальное достирать мамино. А то, что я вчера стирал, уже высохло. Ты погладишь… Если думаешь гладить, вставай гладь. Сейчас под раз нужное напряжение. Всё равно не спишь…
Я включил утюг.
– Ма! – хвалюсь я. – А я глажу с обеих сторон. Следов чтоб не было.
Григорий уточняет:
– Следы заметает-заглаживает.
И понёс он завтрак поросёнку.
Мама вздыхает:
– Толька гладит. Гриша побежал на поклон в гости к кабану. А шо ж мне делать? Не лежать же, як коровя? Так я у вас ничего и не буду делать. Разучусь…
– Полежите… Придите в себя от Ольшанки.
Возвращается Григорий и сразу швырь камешек в мой огородишко:
– Ма! Что интересно, за целый час Толька выгладил только сорочку, наволочку и плащ!
– Это он от зависти, – говорю я маме. – Я основательно всё делаю. А он так не может.
– Да, – улыбается Григорий. – Так не могу. Лучше делаю!
Ещё толком не раскидало ночь, когда припостучалась к нам бабунюшка Фрося. Мамина товарка.
– Игде туте наша ольшанска геройша? – шумит гостья и подслеповато пялится за печку, где на койке лежит мама.
– На старом боевом посту! – усмешливо откликается мама.
– Я не разулась…
– Ну и не разувайтесь.
– Хлопцив аж двое. Помоють.
Бабушка подсела на табуретке к маме.
– Ну!? Кто к кому, а я к вам уявилась… Не померли? Хвалитесь! Докладуйте мне и моей тубаретке!
– Та жива ж! Сами бачите! Ну чего его ото шо здря греметь крышкой? В одно слово, раздумала помирать…
– Тако оно способней. Ты у нас крепкая, как жила… А я туточки сама то ли полужива, то ли полумертва… Не пойму… На уколах катаюсь втору неделю! Дуже понаравилось старой дурейке…
– Ну, чего у вас уколами сшивають?
– Кроводавление штопають. Тыкають ну кажный божечкин денёшек! Оно у меня бешеное. Заниженное.
– А у меня завышенное. А обом нам кислувато…
– Да ну его в транду это давленье!.. Оё… – Она прикрыла рот кулачком. – Як же нехорошо ругаться… – Она посмотрела на печку. – Эта божья ладонь всё слышит!.. Нельзяшко при ней ругаться… И штобушки нэ було дуже кисло, вот вам сумочку яблок. Не покупные. Из свого сада.
– Да я ль не знаюшки? Спасибко за подаренье!
– Как раз подгадали вернуться домой к свому дню…
Гриша уставился на бабушку Фросю:
– А что сегодня за день?
– Трифона-Палагеи, – ответила гостья и покачала головой на вздохе: – С Трифона-Палагеи всё холоднее и холоднее. Всё чаще донимають ознобицы, зябуша, ознобуха… Трифон шубу чинит. Палагея рукавички шьёт барановые.
– Цэ так, – соглашается мама.
– Михална! – с подкриком говорит бабушка Фрося. – Чи вы забулы, шо бабака я с глушью на обе пятки? Посадила вам голосок Ольшанка. Кричить мне сильнишь.
– Цэ привсегда пожалуста!
– Слухайте, шо я, глухня, вам расскажу… Тилько воспомнила. Цэ у Россоши було. Женився один. А жинка не всхотела, шоб мать его з ними жила. Он и говорит матери: «Пошли я тебя покатаю». Посадил в машину. Поехали. Стал раз. Поковырялся в моторе. Стал ещё. «Мам, выйди. Я подыму твой бок». Она вышла, он и толкни её в ров. Три дня лежала без сознательности! Потом стала кричать: «Спасите, кто верует в Бога!» Мимо ехал один. Услыхал крик и привёз её у Россошь. Напрямко в трибуналий![3 - Трибунал – отделение милиции.] Вызвали молодых… А у сына уже спрашували соседи, где мать. А он отвечал одно: «Уехала в своё село». И дядько, спаситель матери, сказал сыну: «Ты выбросил мать. А мы подобрали». Посадили тех молодых… А то ещё… Сунули родители пятилетишку дочку на санки и повезли. «Поедем зайчиков ловить!» Привезли в лес, раздели, привязали к дереву и пошли… Ехал один шофёр, услыхал детский плач. Тут подъехал второй шофёр. Один снял с себя фуфайку. Укутал девочку. Едут. Видят мужика и бабу. Девочка и докладае: «А вонь мои злюка мамрыгла и папычка. Они у меня часто напиваются, а потом закрываются от меня на крючок в своей комнате и мучаются.[4 - Мучиться (здесь) – заниматься любовными утехами.] Стонут и кричат». Первый шофёр стал. Сказал второму: «Я прямиком дую в крокодильню.[5 - Крокодильня – отделение милиции.] А ты подбери их и тарань туда же». Второй взял их. Везёт. Они шумлять: не туда прёшь, агрессор! А шофёр: «Я знаю, где вы живёте. Но мне надо заскочить на моментушко в одно местынько. А там я вас доправлю до вашего дупла». Их домом оказалась теперь тюряжка. Сталинска дачка… Отака спеклась история. Коли брешу, так дай Бог хоть печкой подавиться!
Бабушку Фросю мёдом не корми.
Стой у печи да не приставай к чужой речи!
Только слушай.
Ей и самой тоже хочется услышать что-нибудь необычное. Мама это знает и расписывает свой случай:
– А цэ чертевьё в Нижнедевицке скрутилось… Молодые не хотели его мать. Там пара… Она тонка, як щука. Ноги-палки рогачиком. Стоит, як на дрогалях. А шо злая… Хоть у кого вырежет и мозг, и позвоночник… У него мордяка с ведро! Губищи, як лопаты!.. Вот сын вывел мать в лес. Снимает с плеча ружьё. Свете божий… Мать перекрестилась и просит: «Не стреляй меня у спину, сынок. Стреляй у грудь». Он застрелил себя.
21 октября 1977
Качающиеся на лопатах
Приехал я в мае к своим.
Смотрю, на двери замок.
