Это вам не хухры-мухры

– Это, – поясняет, – моя диссертация, ты уж помоги, голубчик, отвези ее в университет к Николай Николаевичу, его там все знают, так что не заблудишься. А я тебе торт куплю, большой, съедите потом с друзьями.

– Ладно, – говорю, – отчего же не помочь хорошему человеку.

Взял под мышку папку с диссертацией, а она неподъемная – листов двести в ней, и, прыгая через ступеньки, во двор спустился.

Выхожу важный, как-никак поручение! Иду, посвистываю, смотрю, мой друг с велосипедом у подъезда копается.

Я мимо него раз прошел, другой, а он, как назло, меня не замечает.

– Эй, – спрашиваю, – сколько времени?

А он поворачивается и смотрит на меня как на идиота: – У тебя же часы на руке, чего спрашиваешь?

– Да вот, – делая вид, что не понял его вопроса, отвечаю я, – в университет еду, к академику, его там все знают, работу ответственную везу, может, даже секретную.

– Да ладно! – говорит мой друг. – Хватит врать, тебя даже в магазин за продуктами одного не пускают, а тут работу доверили.

Я на него за такие слова не обиделся, чего на правду обижаться. Говорю:

– В магазин любой дурак сходить сможет, там мозгов не надо, одна арифметика. А мне в другой конец города на трех троллейбусах добираться.

– Зачем тебе троллейбусы, – говорит мой друг, – давай я тебя на своем велосипеде довезу, а ты меня в университет по знакомству проведешь.

Тут я замялся немного, вдруг наобещаю с три короба, а нас никуда не пустят.

– Ладно, – говорю, – договорились, ты только оденься поприличней.

– Это я мигом, только руки помою да причешусь – обрадовался мой друг, – а ты мой велосипед постереги.

– Постерегу, – вздохнул я, – отчего же не посторожить.

Хожу вокруг велосипеда, папкой помахиваю, радуюсь.

– Какой я все-таки хороший друг, – думаю, – честный и справедливый. Другой бы на моем месте язык за зубами держал да тихой сапой в университет пробрался, (но я не такой), я о друге не забыл, позаботился.

Смотрю, выскакивает из подъезда мой друг в рубашке с кармашками, шортах по колено и сандалетах на босу ногу. Взгляд мой перехватил, на карман показывает: – Носки белые я потом одену, а то запылятся.

В общем, взгромоздился я к нему на багажник, вижу, у меня ноги почти до земли достают, по асфальту подошвами чиркают.

– Дай-ка, – думаю, – подложу под себя папку.

Подложил, и впрямь здорово получилось. Папка толстая, набухшая, и даже вроде помягче багажника. Сидеть сразу стало удобнее, да и руки освободились.

Еду, держусь за сидение, городом любуюсь, а друг наяривает, ноги так и ходят. Разогнался не на шутку, звонком прохожих пугает, кошку зазевавшуюся, чуть не переехал, а обо мне, кажется, позабыл.

Тут горка подвернулась хорошая, крутая такая, вернее, спуск с нее. А дорога фиговая, вся в колдобинах. Как стало меня на них трясти да вверх подбрасывать, аж дух захватывает, еле держусь, руками в седло вцепился, ору другу: – Тормози, расшибемся!

А он кричит в ответ: – Не могу, у меня тормоза отказали, не работают.

Лучше бы он мне это не говорил! Раньше-то я думал, он специально лихачество проявляет, а оказывается, тормоза испортились. Если до этого я просто злился, то теперь порядочно струсил. Даже глаза зажмурил, чтобы не видеть, как мы во что-нибудь врежемся.

Но обошлось! Слава богу! Подпрыгнули мы еще пару раз до небес и на площадь спланировали. Я себе всю задницу отшиб, но все равно радовался, что жив остался.

Промчались мы так до середины площади, а остановиться никак не можем. Трамваи нам трезвонят, автомобили бибикают. Ужас!

– Крути, – кричу – руль, будем по кругу ездить, пока не остановимся.

Вижу, мой друг крутит, а сзади, у меня за спиной, вообще светопреставление началось – свистки милицейские заливаются, крики.

– Наверное, – думаю, – что-то из ряда вон происходит.

Мы к тому времени как раз замедляться стали.

– Давай, – говорю, – съездим, посмотрим, что там случилось.

– Давай, – соглашается мой друг, – но только без велосипеда, я на него теперь год не сяду, так напугался!

Слезли мы с него, взяли под уздцы и к центру площади направились.

А там столпотворение, по небу белые листы летают, на землю опускаются. Милиционеры за ними гоняются, вверх подпрыгивают, руками хватают.

– Листовки, – кричат, – это листовки, враждебная пропаганда! Не трогайте их, товарищи! Запрещено!

А народ, до этого вроде и не интересовался всем этим, вяло интересовался, а услышал такие слова, сразу на площадь ринулся, листки с земли подбирает и, не читая их, тут же за пазуху прячет.

От всего этого и произошло столпотворение. Машины остановились, милиции понаехало, в мегафоны ругаются, людей разгоняют.

Подошли мы поближе, мимо нас бабка пробежала, с вытаращенными глазами, на нас оглянулась, заохала: – Шпиена поймали! С гранатометом! Говорят, их тут несколько с минами прячется.

Мы как услыхали такое, про все забыли, мой друг даже велосипед бросил, в толпу ринулся, в самую гущу, еле в круг протолкались, все бока нам помяли.

Вынырнул я из под чьей то руки, шею вытянул, голову в круг выставил – Интересно все-таки!!

Смотрю, милицейское начальство, злое такое, краснолицее, по кругу бегает, милиционеров частит, а сбоку молодцы, дяденьки, в одинаковых костюмах и с одинаковым выражением лица глазами по сторонам рыскают.

– Где эти негодяи? – кричит начальник. – Поймать! Арестовать! В порошок растереть! Это ж надо, чтобы какие-то сопляки такую бучу заварили.

Послушал я его, и меня словно кольнуло, подозрение какое-то, подобрался я незаметно к одному валявшемуся листочку, поднял, читаю, а там про каких-то кузнечиков написано. Обалдеть можно!

– Кто ж до такой шутки додумался, смелые ребята, я бы со страху умер! – размышляю.

Стал выползать обратно, обо что-то споткнулся, гляжу, что-то до боли знакомое, поднимаю, а это моя папка, вся ногами истоптанная и пустая.

Я ее тихонечко под рубашку на голое тело положил, под шорты заправил и незаметно так, по-быстрому, в переулочек, даже о друге на время позабыл, так испугался, смотрю, а он меня в нем дожидается, в тени притаился. Вижу, ничего объяснять ему не надо, сам догадался.

– Давай, – говорю, – отсюда ноги делать. Оказывается, это мы всю кашу заварили, вернее, наш ботаник

Папа и плот

Мой папа любит море, матроску и корабли, особенно парусники. Он и слова морские знает и всякие названия – бомбрамстеньги и доннер-веттеры с зюйд-вестами по корме и ниже ватерлинии.

Когда он был маленький, то в яхт-клубе занимался и на этих яхтах плавал. Но это очень давно было, а мы ему корабль неподалеку от дома нашли.

Здоровенный такой плотище, из трех бревен, устойчивый и на плаву. Весной у нас в овраге огромная лужа образуется и все кому не лень по ней катаются.

Так вот, решили мы папе приятное сделать, прокатиться пригласили, уж больно нам интересно на папу посмотреть, как он катается.

Папа оделся, словно на парад, брюки матросские, под пиджаком полосатая тельняшка, ботинки ваксой до блеска начищены ну и фуражка – настоящий капитан.

Идти нам было не долго. Увидел папа плот, весь загорелся, засиял, ладонь о ладонь хлопнул, потер, улыбнулся и говорит: – Хочется мне молодость свою вспомнить, давненько на плоту не катался!

И прыг на плот!… Зашатался, руками взмахнул, еле удержался, ну плот и поплыл,…. несмотря на то, что папа от счастья и воспоминаний шест на берегу забыл!

Плот как я уже сказал, пару раз качнулся и стал от берега медленно так отходить и еще медленней под воду погружаться. А папа стоит и улыбается, он, наверное, давно на плотах не плавал, забыл, как они тонут.

А плот тем временем все погружался и погружался и папа тоже вместе с ним погружался и хлопал глазами.

Вначале вода лизнула папины ботинки, затем заплескалась в брюках, плота уже не было видно, а папа все еще на нем стоял и медленно частями уходил под воду и улыбался. А мой друг Мишка глядя на него, вдруг начал бешено хохотать.

Мне одновременно хотелось крикнуть папе, что бы он прыгал на берег, и дать Мишке по шее, но тут плот лег на дно и папа прекратил тонуть.

Он стоял в луже по пояс в воде, растерянно озираясь, а капитанская фуражка гордо блестела на солнце кокардой.

Высоко в небе летали чайки или это были вороны, и им не было дела до грязной лужи, в которой терпел крушение прославленный «КОН-ТИКИ».

Папа, наконец, принял решение, и высоко поднимая ноги, вылез на берег.

Мокрый, но гордый он подозрительно покосился на всхлипывающего от смеха Мишку и, отжимая брюки произнес: – Капитан не покидает своего судна до конца!

Две крайности

В нашем пионерском отряде был один очень толстый претолстый мальчик. Он весил целых два с половиной нормальных мальчишки, потому что два – его не перевешивали, а три перевешивали.

Он был толстым всю свою сознательную семилетнюю жизнь и это ему совсем не нравилось. Когда он по утрам чистил перед зеркалом зубы, то видел свои три подбородка и сильно огорчался, отчего у него разыгрывался страшный аппетит, и он еще больше объедался.

Он ел, ел, толстел, толстел и еще сильнее расстраивался! В общем, ужасный замкнутый круг, который он решил разорвать именно в лагере.

В нашем отряде был так же очень тощий-претощий мальчик. Просто скелет какой-то! Такой он был костистый! И у него была мечта хоть чуть-чуть поправиться.

От того, что он был слишком тощим, он сильно огорчался и при этом терял аппетит, поэтому, чем больше он огорчался, тем меньше ел и становился еще худее, что его снова огорчало, и он опять ничего не ел.

В общем, ужасный замкнутый круг, который он решил разорвать именно в лагере.

Увидев толстого претолстого мальчика, он сразу пришел в хорошее настроение и облизнулся. А, узнав, что толстый мальчик хочет похудеть, просто задрожал от голода!

– Давай я буду съедать у тебя за обедом и ужином весь гарнир, – предложил он, – а ты за это будешь отдавать мне все сладкое в полдник и делиться компотом!

– Давай! – обрадовался толстый мальчик, которого звали Коля, – но только без компота!

– Тогда я расстроюсь и не смогу ничего съесть! А ты так и останешься толстым претолстым и даже поправишься! – пригрозил ему тощий мальчик, которого звали Саша.

– Ты лопнешь! – заявил я тощему-претощему мальчику, – Компот могу выпить и я, мне он не повредит!

– А котлеты и гуляш съем я! – заорал обрадованный Мишка.

– Так я умру с голоду! – расстроился толстый претолстый мальчик и бросился к своей тумбочке за очередной булочкой.

– Зато станешь худым как я – похлопал я себя по животу.

– Или как я! – защелкал костями тощий-претощий мальчик.

– Не пугай! – предупредил я его.

Но толстому претолстому мальчику это предложение очень понравилось. Он сбегал в коридор, пошарил в своем шкафчике и поставил на подоконник три банки варенья и семь пачек печенья.

– Вот, начинаю новую жизнь! – сказал он, окинув нас сытыми глазами, – Я буду завтракать, и пить кефир на ночь, а остальное отдаю ему!

– Согласен? – ткнул он пальцем клацнувшего зубами тощего-претощего мальчика.

И началось!

Толстый претолстый мальчик пил кефир и завтракал, а тощий-претощий мальчик аккуратно съедал его обед полдник и ужин.

Он так обнаглел, что требовал делиться с ним посылками, которые регулярно раз в неделю приходили к толстому претолстому мальчику.

Нам Сашка говорил, что заботится о снижении веса толстого претолстого мальчика, но мне было совершенно непонятно, почему мы с Мишкой не можем помочь ему съесть чужую посылку?

Мишку такое положение дел совершенно не устраивало, и он бурчал себе под нос, что это несправедливо, и громко вопрошал палату в часы тихого часа, – Какая разница, в чей желудок попадет очередная конфета из посылки толстого претолстого мальчика, если это не желудок толстого претолстого мальчика!?

А толстый претолстый мальчик ничего не ел и радовался, он мерил себя линейкой и к окончанию смены похудел на три сантиметра, но весил все те же два с половиной мальчика, потому что два мальчика его не перевешивали, а три перевешивали! Он очень удивлялся этому и требовал взвесить его на обыкновенных весах, но у нас их, к сожалению не было!

Тощий-претощий мальчик тоже очень радовался, а от радости у него разгорался волчий аппетит, и он ел, ел как слон, он съедал, не наевшись, четыре наших гарнира и бежал за добавкой к повару! Все дни напролет он чего-нибудь да жевал, он уничтожил колхозное поле с недозревшей морковкой и сгрыз полполя кукурузы. У него постоянно что-то трещало за ушами, и все равно он был голоден!

Я в первый раз видел такого прожорливого и всеядного мальчишку!

Однажды сговорившись, мы всем отрядом отдали ему обед и он, не поморщившись, его слопал! Кажется, в этот день он действительно насытился, оставив вечером на тарелках кусочек недоеденного хлеба.

Так продолжалось всю смену и вот мы веселой гурьбой залезаем в автобус и с песнями возвращаемся на пересменок в Москву.

Нас радостно встречают родители!

– Как ты загорел, вытянулся! – обнимает меня мама, тоже самое происходит с Мишкой и доброй сотней ребят. И ТОЛЬКО ДВЕ ГРУСТНЫХ МАМЫ ГЛАДЯТ ПО ГОЛОВКЕ СВОИХ ДЕТИШЕК.

– Ты что-то похудел, неужели заболел!? – говорит папа толстому мальчику.

– Бедняжка, тебя наверное плохо кормили, совсем отощал! – ужасается мама тощего-претощего мальчика, украдкой доставая из сумки кастрюлю с вермишелью.

Мы удрали из лагеря

Мы сегодня убежали из пионерского лагеря. Домой! Прямо с обеда! Вдвоем!

Нам надоело! Долой линейки и тихий час! Хватит! Свобода дороже!

Если вы думаете, что это просто, то возьмите в руки по два чемодана заботливо заполненными вашими любящими мамами, прибавьте к этому две сумки с конфетами, фантой и печением и пройдите с таким грузом сто пятьдесят километров до Москвы.

Лично я устал уже через три минуты, а Мишка, у которого чемоданы оказались легче, стал надо мною смеяться!

Мне очень хотелось его треснуть по макушке моим более тяжелым чемоданом, но я быстро сообразил, что во время побега не дерутся.

С меня сошло семь потов, пока мы не сделали привал у весело журчащего в траве ручья. Здесь мы молча выпили полбутылки фанты и съели большую часть печения.

Теперь пойдем по воде, чтобы собаки не выследили, – сказал сурово Мишка, и мы захлюпали сандалетами по каменистому руслу.

Вскоре мы спустились, цепляясь за ветки, в глубокий сплошь заросший папоротником овраг. Где-то высоко шумели деревья, а здесь было прохладно, темно и тихо.

К этому времени чемоданы оттянули мне руки до самых колен, и я спросил Мишку: – Может выйдем на берег?

– В папоротниковых зарослях живут змеи – кобры и гадюки, а также зеленые холодные и скользкие лягушки! – предупредил меня запыхавшийся друг, – но если хочешь – выходи.

Мне не хотелось, и мы пошлепали дальше.

– Сколько мы идем? – жалобно спросил я

– Часов пять! Не меньше! – дыша как усталая болонка, предположил Мишка.

– А сколько нам осталось?

– Дней десять, не больше! – успокоил меня друг.

– Мне кажется, мы раньше сдохнем! – поделился я с ним мыслями.

– В первый день всегда тяжело, а потом привыкнем – сказал Мишка и выпятив нижнюю губу попытался сдуть с носа приземлившегося комара.

– Давай нести три чемодана по очереди, – предложил он, вертя головой и хлопая ушами в попытке отогнать от лица настырных насекомых.

– Давай! – сразу согласился я, – Только ты первый!

И мы устроили привал.

Допив бутылку фанты и проглотив остатки печенья мы с остервенением двинулись в путь!

Мы шли уже часов десять, но солнце почему-то стояло у нас над головой и почти не перемещалось!

Выбравшись из оврага, мы, наконец, вышли на тропу. Лица у нас чесались от комариных укусов, с сандалет испарялась влага, а с нас лил пот и мы очень устали.

– Нас, наверное, уже ищут! – решил подбодрить меня друг, – Представляешь какой переполох!?

– Далеко мы ушли? – вновь спросил я его.

– Не знаю… километров двадцать, наверное… – произвел вычисления Мишка.

– Хорошо бы нам за сегодня еще тридцать пройти! – размечтался я, – Тогда до Москвы за три дня доберемся!

– Хорошо бы! – задумчиво посмотрел на небо Мишка и, стрельнув в меня исподлобья взглядом неожиданно пожаловался: – Эх, были бы у меня часы, мы бы с тобой по минутной стрелке точно сориентировались, а то что-то солнце совсем не двигается.

– Так ты не знаешь куда идти!? – поразился я.

– Ну так… примерно.. – замялся мой друг, – ..градус влево, градус вправо.

– Градус влево!!!? Градус вправо!!!??? – чуть не взбесился я, – Мы тут двадцать километров по ручьям и оврагам отмахали, я уже на четвереньках могу, не сгибаясь идти, так руки оттянулись, а ты, видите ли, запутался!!

– Если не нравится, можешь возвращаться! – обиделся Мишка.

После этого мы выпили вторую бутылку фанты и съели все конфеты. И мы шли еще часа три – не меньше! По моим расчетам должно было наступить утро, а солнце, будь оно неладно, застряло в небе.

– Давай выкинем пару чемоданов, – предложил Мишка.

– Давай! – согласился я, – Но только твои.

На этом привале мы съели все, что у нас было, и даже немного поспали.

После сна солнце сильно передвинулось на небе и у нас возникло сомнение, не утро ли это следующего дня.

– Солнце движется с востока на запад! – учено сказал Мишка.

– Замечательно! – сказал я, – И куда оно сейчас движется!?

Мы уставились друг на друга, а затем запрокинули головы… – солнце никуда не двигалось!

– Вот зараза! – ругнулся Мишка, – Давай мыслить логически, если это утро следующего дня, то запад там, а если это все тот же день то вот там! – ткнул он в противоположную сторону.

– А если это вечер следующего дня? – задал я невинный вопрос.

Но Мишка заорал на меня, что я над ним издеваюсь, и что он зря согласился со мной убегать, и прибавил много всяких обидных слов в мой адрес, после чего мы подрались! Затем, надувшись, мы сидели на своих чемоданах, а потом, спрятав их в кустах, отправились на разведку.

Мы прошли шагов двести, не больше, и наткнулись на какой то зеленый забор, который вскоре сменился такого же цвета металлической сеткой.

Найдя в ней дыру, мы осторожно прокрались через заросшую бурьяном поляну к мрачному каменному зданию.

– Секретный объект под Серпуховом! Неужели пятьдесят километров отпахали! – восторженно зашептал на ухо мне Мишка.

И мы поползли дальше. Уткнувшись носом в землю, мы затаились за цементной цветочной клумбой, а, заслышав шаги, просто распластались на траве.

Все громче стучали о камень подошвы, все ближе лязгал металл, и вдруг наступила зловещая тишина. Кто-то большой и сильный нагнулся надо мной и приподнял за шиворот, с трудом я разомкнул зажмуренные глаза, и сердце мое почти перестало биться! Нас поймали! И кто!? Сам директор!! Ну сейчас начнется!

Мы стояли перед ним опустив глаза, ожидая взрыва гневных упреков, а он удивленно рассматривал нас с высоты своего роста и положения, а затем задал мучивший его вопрос:– Чего это вы ребята шляетесь по лагерю после обеда!? Насколько я знаю, никто не отменял послеобеденный сон!?

Боевой орден

Мне очень хочется иметь боевой орден. Так здорово шагать с ним по улице!

Мальчишки с соседнего двора просто умрут от зависти, а девчонки станут уважать тебя за смелость. И директор школы больше не назовет тебя оболтусом и не пошлет домой за забытой сменной обувью, и все будут смотреть на тебя широко раскрыв глаза и удивляться, откуда у такого молодого мальчика боевой орден! Это просто замечательно получить от министра обороны такую награду!

Хотя для того чтобы заслужить боевой орден должна идти война, значит, много, много людей погибнет, а если я совершу военный подвиг, мне тоже придется, кого-то убить! Конечно это будут враги, но все равно жалко, ведь и у них дома остались мамы и папы или сыновья и дочки. Ведь есть же где-то и у врагов дом!?

Мне очень хочется, в мечтах, иметь боевой орден, но как я подумаю, что это смерть и боль у меня навертываются на глаза слезы. Пусть я лучше не буду иметь этого красивого и гордого знака, зато будет мир

на земле, и все будут живы!

Мои мысли

Если вы думаете, что помойка – это грязная никчемная куча, то очень ошибаетесь.

Помойка – это кладезь мудрости, таинство кладоискательства, неведомые залежи разных очень привлекательных и полезных вещей.

Куда там какому-нибудь магазину игрушек или супермаркету до обыкновенной дворовой свалки. Разве найдешь в магазине старинный канделябр или кусок дореволюционного рояля с орлами и всякими «Его Императорскими Величествами»?

Нет, уж поверьте мне, нет ничего завлекательней на дворе для двенадцатилетнего мальчишки, чем обыкновенная помойка!

Старинные предания последних пяти лет полны восхитительных историй о невероятных находках в мусорных бачках. Это и часы «Павел Буре» с дарственной надписью адмирала Врангеля, и золотая монета с орлом, за которую ненормальные коллекционеры (нумизматы называются) отвалили обалдевшему от радости счастливчику кучу денег. Я уж умолчу о разных там золотых и серебряных сережках, запонках и кольцах с алмазами. Судя по рассказам, их с помоек уносят тоннами, и это продолжается из года в год! А уж игрушек самого разного калибра и ценности просто не счесть.

Поэтому признаюсь честно, когда я прохожу мимо любой мало-мальски стоящей помойки, сердце в моей груди начинает биться сильней от понятного волнения, и поверьте, в этом я не одинок, всех моих друзей и даже врагов, как магнитом, тянет к столь замечательной емкости (покопаться).

Особенно популярны и богаты находками воскресные дни, когда во многих домах приступают к генеральной уборке и хозяйки выносят на улицу самое ценное, на наш взгляд, имущество. Давно известно, чьи помойные ведра и мешки чаще изобилуют интересными вещицами, поэтому некоторые, наиболее дерзкие и предприимчивые кладоискатели налетают на таких хозяек еще на подступах к помойке, предлагают помочь тащить ведро и жадно заглядывают под крышку. Разумеется, всякие там стулья, дырявые противогазы, старые фуражки и лыжные палки тут же расхватываются. Мне повезло пару раз: однажды я умудрился найти большой, почти целый прожектор; в другой раз мне удалось увести из-под носа конкурента отличную унитазную крышку с люком, через которую было очень удобно вылезать из построенного нами танка.

Единственно кто нам мешает раскидать до дна всю помойку, так это дворник дядя Вася, старый и ворчливый татарин, который носится за нами с метлой и обзывает помоечниками. Думаю, он просто охраняет свою вотчину от полного разграбления. Я сам видел, как он по вечерам выуживал из бачков бутылки и старые башмаки.

Больше всего нам нравится, когда кто-нибудь переезжает или меняет в квартире старую мебель. Вот тогда мы просто глубоко и искренне счастливы, прыгая на продранных до пружин диванах и строя дома из письменных столов, шкафов и стульев!

Конечно, все это тяжело перетащить в ближайший лес или подвал. Но зато потом какое блаженство представлять себя директором банка или цирка и, важно развалясь на пыльных тюфяках, держать в зубах прямой кусок ветки и воображать, что куришь, изредка сплевывая накопившийся в легких никотин в потрескивающий у ног костер (на котором, бурля, кипит в закопченном котелке вермишелевый пакетный суп).

Конечно, нас ругают и гоняют взрослые, домуправы, разные противные тетки и возглавляемые ими комитеты по озеленению, оздоровлению и озверению. Но это они делают по недомыслию, а может быть, и от зависти.

Странно, но взрослые такие скучные, без фантазии. Они не играют в прятки, не бегают друг за дружкой в салки, не гоняют в футбол, а тем более в волейбол. Вечно они чем-то недовольны и сильно возмущаются, если кто-нибудь из нас случайно запустит мячом в клумбу. Я уж не говорю о маме, которая ругается, когда я прихожу домой в измазанных глиной джинсах и чуть видных из-под грязи ботинках. Ей это почему-то не нравится, сразу начинаются упреки и требования немедленно снять обувь чуть ли не на пороге, как будто мне трудно пройти в них в комнату, чтобы взять из шкафа игрушечный пистолет.

Вообще, взрослые дня прожить не могут, чтобы нас не учить. Видимо, считают нас маленькими и глупыми, но, по-моему, дело обстоит совсем иначе. Мы не пьем и не курим, не колемся наркотиками (что, мы совсем, что ли, идиоты!?), почти не сквернословим, и уж точно не валяемся пьяными по праздникам в луже, как наш слесарь дядя Коля.

Иной раз я задумываюсь, неужели они были когда-то такими же маленькими, как мы!? Больше всего меня удивляет, что и моя бабушка уверяет, что была маленькой девочкой. Честно говоря – верится с трудом и лучше об этом не думать. Зачем?