Суртандус. Демон Рождества

Его одежда была столь же странной, как и он сам. Она состояла из множества тонких цепей, которые окутывали его тело, дребезжали при каждом движении и испускали слабый звон, предвещающий приговор. Эти цепи казались живыми, обвивая его ноги и руки, словно напоминание о его роли в этом мире.

– Новая партия прибыла, – произнёс он своим хриплым, рваным голосом, в котором чувствовалась скрытая радость от чужих страданий. Он протянул Суртандусу большую книгу, покрытую чёрной, как ночь, обложкой.

Суртандус принял её с безмолвным спокойствием. Книга была тяжёлой, её поверхность покрывали узоры, напоминающие венозную сетку, пульсирующую, будто у живого существа. Когда он раскрыл её, страницы, сделанные из странного материала, напоминали тончайший лёд и испускали слабое голубоватое свечение.

На страницах были написаны имена, каждая буква будто светилась собственным внутренним светом, слабым, мерцающим, как умирающая звезда. Некоторые из имён казались почти стёртыми, словно их владельцы потеряли даже свою сущность, другие, напротив, сияли ярче, как маяки предательства.

Суртандус медленно провёл взглядом по строкам, пока не остановился на одном имени.

– Генри Милдон, – произнёс он. Его голос звучал тихо, но в нём было что-то, от чего даже пар над чашей начал дрожать. Это был голос, полный власти, как раскат грома в глубине зимнего шторма.

Демон-помощник прищурился, его лицо исказилось в предвкушающей усмешке.

– Ах, этот будет кричать громче других, – сказал он, обнажая острые зубы.

Суртандус, не отводя взгляда от чаши, поднял руку. Его движение было медленным, почти ритуальным, но в нём ощущалась невероятная мощь. Над поверхностью воды возникло лицо. Это был Генри. Его черты, искажённые болью и страхом, напоминали потрескавшуюся маску. Его глаза, в которых ещё недавно светились гордость и уверенность, теперь были полны ужаса.

Запах вокруг чаши изменился. Теперь он смешивался с ароматом пепла и чего-то кислого, как разлагающаяся горечь. Это был запах души, стоящей на грани уничтожения.

Суртандус смотрел на отражение, не проявляя ни малейшего сострадания. Его глаза, холодные, как зимний ледяной дождь, будто вглядывались в самую суть греха.

– Ты говорил ложь с улыбкой, – произнёс он, и голос его прозвучал как звон меча о камень. – Ты украшал предательство блестящими гирляндами, но оно всё равно оставалось грязным и мерзким.

Отражение Генри задрожало, его губы пытались что-то сказать, но слова тонули в вязкой жидкости чаши.

– Теперь ты принадлежишь мне, – заключил Суртандус.

Он опустил руку, и отражение исчезло, будто утонуло в глубинах. Жидкость в чаше на мгновение вспыхнула ярким голубым светом, а затем снова вернулась к своему мрачному покою.

Демон-помощник стоял рядом, его взгляд горел восхищением к своему господину.

– Он будет помнить этот миг, – сказал он с улыбкой.

Суртандус ничего не ответил. Он развернулся и пошёл прочь, его фигура вновь исчезла в густом, вязком тумане, оставляя за собой лишь запах ледяного ужаса, который ещё долго витал над великой Чашей Искупления.

Валдмор жил своей жизнью, если это существование можно было назвать жизнью. Это был мир, где каждое мгновение, каждый вдох или его отсутствие были пропитаны страданием. Души, обитающие в этом месте, продолжали мучиться в бесконечном цикле, их боль становилась частью самой сути этого царства. Тьма, которая здесь не имела границ, пульсировала в такт их агонии. Эти страдания были не просто шумом – это был фундамент Валдмора, его ритм, его дыхание.

Запах боли был здесь повсюду. Он не был резким или навязчивым, скорее он пропитывал всё, как едва уловимый аромат гниющей хвои или старого льда, пропитанного железом. Этот запах проникал в сознание, заставляя чувствовать тяжесть чужих грехов. Воздух казался густым, наполненным невидимыми частицами, каждая из которых несла в себе отголоски предательства.

Для Суртандуса это было не просто работой. Его нельзя было назвать надзирателем или судьёй – он был чем-то большим, чем просто страж Валдмора. Он был скульптором, чьи инструменты – лёд, боль и время – превращали грешные души в их истинные образы.

Он стоял на одном из утёсов, возвышающихся над бездонной пропастью, которая дышала слабым светом затухающих душ. Его фигура, укрытая рваными тенями плаща, казалась частью самого ландшафта этого места. Демон медленно поднял свою когтистую руку и провёл ею по воздуху, как художник, вырезающий незримую форму.

Каждая новая душа, каждое предательство добавляли каплю энергии к его царству, расширяя его границы. Земля Валдмора отзывалась на эту энергию, раскалываясь и вытягивая из трещин новые формы. Иногда это были замёрзшие руки, судорожно пытающиеся ухватиться за несуществующий спасительный край, иногда – стонущие лица, появляющиеся на стенах ледяных обрывов.

Тьма вокруг была абсолютной, но для Суртандуса она не скрывала ничего. Он видел всё, каждый трепет души, каждую попытку побега, каждую слезу, которая мгновенно превращалась в ледяной кристалл. Эти кристаллы, падая на замёрзшую землю, наполняли воздух звоном, напоминающим хруст разбитого стекла.

Запах приближающегося Рождества – смесь хвои, холодного мороза и чего-то приторно-сладкого, как карамель, оставленная на морозе, – проникал даже сюда. Суртандус знал, что этот сезон принесёт с собой новых предателей. Их ложь, тщательно завёрнутая в блестящие упаковки, скоро раскроется, и тогда их души попадут в его сети.

Его взгляд, холодный и бесстрастный, устремился вдаль. Он видел больше, чем могли бы представить смертные: тонкие нити времени, связывающие души с их поступками. Он видел, как будущее переплетается с прошлым, как ложь, произнесённая шёпотом, становится громом, разрывающим сердца.

До наступления следующего сезона Суртандус оставался здесь, в тишине Валдмора. Но эта тишина не была безмятежной. Она была наполнена шёпотами, стонами, эхом шагов душ, которые бесконечно блуждали в поисках спасения, которое никогда не придёт.

Демон наблюдал, как души вновь и вновь осознают ужас своей природы. Это осознание не приходило мгновенно. Оно вырывалось из их сущности медленно, как свет из-под толстого слоя льда. Каждый миг их страдания был для Суртандуса напоминанием о том, что предательство – это не просто поступок. Это часть души, её искривление, которое невозможно исправить.

Это был его мир. Его замёрзший, мёртвый, но вечный дом. Валдмор не требовал тепла или света, не нуждался в обновлении. Он был неизменным, как сама природа греха. Даже запах этого мира – сырость, пепел, отголоски прошлого – был неподвижным, словно застывшим в вечности.

Суртандус знал, что его роль здесь была важнее, чем просто наказание грешников. Он не карал их. Он раскрывал их. И каждый из них, оставаясь в этом мире, становился частью великой симфонии Валдмора, где каждая нота была исполнена боли, но звучала в безупречном такте вечности.

ГЛАВА 2: РОЖДЁННЫЙ ИЗ ПРЕДАТЕЛЬСТВА

Век был холодным и суровым. Земля, укрытая вечным снегом, казалась запечатанной в хрустальной оболочке. Поля и дороги, лишённые каких-либо признаков жизни, превратились в бескрайние белоснежные пустоши. Снег лежал ровным, но тяжелым покровом, скрывая под собой следы прошлого, словно хотел навсегда стереть память обо всём, что здесь происходило. Зимой небо почти всегда оставалось серым, тяжёлым, будто сама природа старалась придавить мир своим холодным взором.

Люди привыкли жить в этом постоянном холоде, но даже они не могли привыкнуть к вьюгам, что пробирали до костей, заполняя воздух резкими порывами ледяного ветра. Это был ветер, который приносил с собой запах сырой земли, заточённой под снегом, и едва уловимый аромат дыма из печей, что боролись с морозом за жизнь своих хозяев.

В это время, когда свечи, а не фонари, освещали тёмные улицы, каждый дом становился крепостью, укрытием не только от холода, но и от людской жестокости. Люди старались держаться друг друга, но в каждом взгляде пряталась недоверчивость, в каждом приветствии звучала осторожность. Холод здесь был не только погодным явлением, он проникал в сердца, замораживая их. И ничто не могло сравниться с ледяным холодом предательства, которое разило больнее любой зимней стужи.

Именно в такую эпоху родилась история о человеке, чьё имя будет проклято и забыто для всех, кроме тех немногих, кто готов шептать его на морозном ветру. История о человеке, ставшем демоном. Его звали Арнт, и его падение началось в Рождество.

Арнт был человеком невысоким, но его фигура, крепкая и жёсткая, будто высеченная из камня, внушала уважение. Его лицо, грубое, словно вырубленное топором, говорило о его суровом характере и неуступчивости. Лоб, обрамлённый чёрными волосами, которые он всегда зачёсывал назад, был широким, а скулы выдающимися, что придавало его облику некоторую суровую гармонию. Глаза Арнта – глубокие и тёмные, как ночное небо без звёзд, – смотрели остро и пронизывающе, будто он всегда искал угрозу или возможность. Этот взгляд был настороженным, как у зверя, привыкшего выживать в лесу, полном охотников.

Его одежда не выделялась: тёмная шерстяная куртка, подпоясанная простым кожаным ремнём, высокие сапоги, покрытые засохшей грязью, были практичными и ничем не примечательными. Но за этой скромностью скрывалось нечто большее. Под внешней простотой жила жадность, которая пожирала его изнутри, как медленно действующий яд.

Эта жадность не проявлялась в больших поступках или словах, но её можно было почувствовать в мелочах. Каждый раз, когда он брал монету за выполненную работу, его рука на мгновение задерживалась, пальцы сжимали её чуть крепче, чем нужно. Запах металла, исходящий от монет, казалось, был для него слаще любого аромата. Взгляд Арнта становился жёстче, когда он видел, что у других есть то, что он хотел бы заполучить.

Запах зависти и скрытой алчности, еле уловимый, витал вокруг него, как слабый дым, который ощущали лишь те, кто был достаточно внимателен. Люди сторонились его, хотя открыто никто не осмеливался об этом говорить. Он был волком, который жил среди овец, пряча свои клыки за спокойным, почти добродушным выражением лица.

Рождественская ночь застала его в небольшом доме, где в камине тихо потрескивал огонь, испуская лёгкий запах сгоревших дров, смешанный с ароматом еды, стоящей на столе. Вокруг стола сидели его братья – Тормунд и Хальвор. Они пили крепкое пиво и смеялись, вспоминая зимние праздники прошлого.

Но Арнт молчал. Его взгляд был направлен на окно, за которым плясал снег, но мысли были далеко. Его сердце, замёрзшее от собственной алчности, уже не могло чувствовать тепла, которое должно было исходить от родственных уз. Запах праздника, который приносили приготовленные блюда и едва заметный аромат хвои, его не трогал. Он чувствовал только свою жажду – жажду получить больше, чем у него есть, даже если для этого придётся переступить через кровь.

Арнт был человеком, который выбрал путь предательства. И когда его братья подняли бокалы, чтобы выпить за Рождество, он уже принял своё решение. В этот момент снег за окном перестал быть просто снегом – он стал символом пустоты, которая вот-вот поглотит их жизнь. Этот момент был началом его падения, которое навсегда изменит его судьбу и сделает его именем, шепчущимся на устах тех, кто боится зимнего ветра.

Арнт жил в небольшом городке, окружённом густыми, почти непроходимыми лесами. Это место казалось оторванным от остального мира, как остров среди океана снегов. Здесь зима наступала рано, заполняя воздух резким холодом и запахом замёрзшей хвои, а уходила поздно, оставляя за собой следы льда, который упорно не сдавался под первым весенним солнцем.

Городок, укрытый белым покрывалом, был тихим, словно в нём застыло время. Из дымоходов поднимались тонкие струйки серого дыма, источающие терпкий аромат горящих дров, смешанный с едва уловимыми нотками смолы и морозного воздуха. Каждый дом, выстроенный из толстых бревен, был одновременно и жилищем, и крепостью, защищающей своих обитателей от холода и хищников, что порой выходили из леса.

Арнт, его братья Тормунд и Хальвор, жили вместе в небольшом доме на краю города. Вокруг дома стояли высокие ели, их густые ветви нависали над крышей, словно старинный сводчатый потолок. Этот дом, полный запахов свежеиспечённого хлеба и сухих трав, был сердцем их семейного уюта. Однако за его стенами скрывались трещины, которые никто не замечал.

Тормунд, старший брат, был полной противоположностью Арнта. Щедрый и справедливый, он был известен в округе своим заразительным смехом, который раскатывался, как звон медных колоколов. Его густая рыжая борода и широкие плечи делали его похожим на северного воина из древних легенд. Когда он заходил в комнату, от него всегда веяло теплом и запахом древесной смолы, словно лес следовал за ним повсюду.

Хальвор, младший из братьев, был тихим мечтателем. Его лицо с тонкими, почти изящными чертами и ясными голубыми глазами напоминало зимний рассвет – хрупкий, но полный надежды. Он любил сидеть у окна, вглядываясь в далёкий горизонт, где лес встречался с небом. Иногда он напевал старинные песни, которые их мать пела в детстве. От него всегда исходил лёгкий аромат книг и сушёных трав, что он собирал в летние месяцы.

Три брата вместе владели лесопилкой, старой, но надёжной. Она была построена ещё их отцом, и запах древесной стружки и сырого дерева пропитал каждую её доску. Лесопилка кормила их семьи, и они гордились своим трудом. Однако для Арнта этот труд был в тягость. Ему казалось, что он достоин большего, что ему суждено выбраться из замкнутого круга бедности.

В тот роковой декабрь, за неделю до Рождества, к Арнту пришёл человек в тёмном плаще. Его появление было столь неожиданным, что казалось, будто он вынырнул из самой тени зимней ночи. Морозная вьюга за дверью на мгновение стихла, словно уступая дорогу незваному гостю.

Незнакомец вошёл в дом, не спрашивая разрешения, и запах холодного железа тут же наполнил комнату. Его лицо скрывалось под капюшоном, который отбрасывал глубокую тень, но из-под него пробивались проблески его глаз – холодных, словно лёд, и цепких, как взгляд хищника. Его голос, низкий и шипящий, был подобен шороху змеиной чешуи.

– Арнт, – произнёс он, медленно перекатывая слова на языке, словно пробуя их на вкус. – Твоя лесопилка стоит на золоте.

Арнт прищурился, его взгляд стал настороженным, словно у волка, что почуял ловушку.

– О чём ты? – спросил он, его голос был грубым, но внутри чувствовалось скрытое любопытство.

Незнакомец ответил не сразу. Вместо этого он вынул из-под плаща старую карту. Её края были изношены, а поверхность покрыта пятнами времени, которые отдавали запахом пыли и прелой кожи. Когда он развернул её, из карты будто вырвался слабый запах затхлости, смешанный с ароматом старых чернил.

– Под твоей землёй, – произнёс незнакомец, указывая на карту длинным костлявым пальцем, – глубоко под землёй, сокрыты залежи янтаря. Богатство, о котором ты и мечтать не мог.

Глаза Арнта вспыхнули, как угли, задетые ветром. Янтарь – драгоценный, сверкающий, словно застывший свет солнца. Эта мысль, как огонь, разожгла в его сердце искру жадности. Он почувствовал, как холодная комната вдруг наполнилась теплом. Казалось, даже запахи вокруг изменились. Лёгкий аромат дров в камине смешался с фантазиями о роскошных тканях, драгоценных камнях и дорогих винах, которые он мог бы позволить себе.

Но вместе с этим теплом пришёл и холодный страх. Он знал своих братьев. Тормунд и Хальвор никогда бы не согласились продать лесопилку, которая была для них не просто работой, а наследием их семьи.

Незнакомец, как будто чувствуя его сомнения, склонился ближе. От него пахло чем-то острым, будто сожжённым пергаментом, и это заставило Арнта вздрогнуть.

– Они станут твоей преградой, – прошипел он, его голос звучал как ледяной ветер. – Ты хочешь быть рабом своих братьев? Или ты хочешь быть хозяином своей судьбы?

Арнт молчал, но его молчание было громче любых слов. Незнакомец выпрямился, его фигура словно растаяла в полутьме комнаты.

– Подумай, Арнт, – добавил он, прежде чем исчезнуть, – время на твоей стороне… пока что.

Когда дверь за незнакомцем закрылась, комната снова наполнилась запахом дерева и дыма, но теперь эти запахи казались Арнту пустыми. В его голове уже звучал шёпот жадности, а в воздухе витал едва уловимый аромат янтаря, которого он ещё не держал в руках, но уже ощущал своим.

День перед Рождеством выдался ясным, но пронизывающе холодным. Лес, покрытый снегом, выглядел сказочно прекрасным и одновременно угрожающим, как застывшая во времени картина. Тяжёлые шапки снега лежали на ветвях деревьев, изгибая их под своей тяжестью, а под ногами хрустел ледяной наст, оставляя резкие, чёткие следы. Воздух был настолько свежим и морозным, что каждый вдох обжигал лёгкие, заполняя их ароматом зимнего леса: хвои, мокрой древесины и едва уловимого запаха льда, напоминающего металлический привкус.

Арнт пригласил братьев на охоту, и эта идея была принята с энтузиазмом. Тормунд, с его громким смехом и широкой улыбкой, выглядел особенно довольным. За поясом у него висел новый топор с лезвием, сверкавшим на солнце. Топор был подарком старого друга, и Тормунд то и дело гордо поправлял его, словно этот инструмент стал его талисманом. От него пахло древесной смолой, перемешанной с потом – запах трудового человека, честного и добродушного.

Хальвор, напротив, был тише. На его плече покоился лук, простой, но надёжный, с натянутой тетивой, источавший лёгкий аромат свежего дерева и воска. Его глаза, ясные и задумчивые, смотрели куда-то вдаль, как будто он видел не только этот лес, но и нечто за его пределами. Он улыбался лишь тогда, когда Тормунд начинал рассказывать очередную историю из их детства, наполненную смехом и беззаботностью.

Они шли по лесу, их шаги заглушал мягкий снег, а звуки смеха разносились между деревьями, словно эхо давно минувших дней.

Для Арнта этот день был последним, когда он видел братьев живыми. Внутри него тлел холодный огонь. Он слушал их смех, но вместо тепла в сердце ощущал лишь раздражение. Каждое воспоминание, которым они делились, казалось ему безразличным, словно касалось другой жизни. Лес, такой живой вокруг, для него был просто декорацией.

Когда солнце начало клониться к горизонту, окрашивая небо в кроваво-красные тона, воздух наполнился густым запахом морозной сырости. Этот аромат, смешанный с тягучим дымом далёких костров, словно предвещал беду.

Арнт повёл их вглубь леса, всё дальше от протоптанных троп, к старой, заброшенной шахте. Её чернеющий провал, обрамлённый треснувшим камнем, напоминал разверзнутую пасть, готовую поглотить всё живое. От шахты веяло гнилью и чем-то древним, как будто сама земля хранила внутри себя остатки давно умершей жизни.

Первым пал Тормунд. Арнт дождался, пока брат отвлечётся, и внезапным ударом сбил его с ног. Топор, который был для Тормунда символом силы, теперь бесполезно лежал в стороне. Глухой звук удара перекрыл крик, который едва успел сорваться с его губ. Его тело с тяжёлым стуком упало в шахту, исчезнув в её чёрной, бездонной глубине. На мгновение показалось, что сам лес задержал дыхание, провожая его в вечный мрак.

Хальвор, ошеломлённый, застыл на месте, а затем, осознав, что произошло, бросился бежать. Но Арнт был быстрее. Вдохновлённый своей жадностью, он настиг брата и сжал его горло, словно стальной капкан. Хальвор пытался вырваться, его лёгкий аромат трав и дерева исчез, сменившись запахом ужаса и пота. Его глаза, полные недоверия, молили о пощаде, но Арнт не дрогнул.

С тихим всхлипом, больше похожим на звук ломаемой ветки, Хальвор утратил последние силы. Его тело рухнуло вниз, следом за Тормундом, растворяясь в шахте.

Когда всё было кончено, Арнт стоял над шахтой, тяжело дыша. Его руки дрожали, но он не знал, от чего именно: от усталости или от осознания того, что он сделал. Он держал камень, покрытый тёмной, густой кровью. На мгновение он задумался, почему кровь кажется тёплой, когда снег вокруг уже начал её замораживать. Красные пятна растекались по белоснежному покрывалу, словно цветы смерти, растущие на замёрзшей земле.

Арнт сказал себе, что всё это ради богатства, ради будущего, но внутри него что-то надломилось. Впервые за долгие годы он почувствовал, как всё, что казалось ему важным, потеряло смысл. Воздух вокруг стал тяжёлым, словно его наполнили свинцом. Тишина была настолько абсолютной, что в ней можно было услышать собственное сердцебиение, отголоски которого отдавались в висках.

Внезапно из глубин шахты раздался гул. Этот звук был неестественным, напоминающим низкий рёв далёких труб, доносящийся из-под земли. Лес, казалось, замер, а затем начал источать новый аромат – запах сырой земли, смешанный с горечью и металлической нотой, словно воздух напитался древним гневом.

Из тени шахты появился тот самый незнакомец в тёмном плаще. Его движения были плавными, почти призрачными, а фигура, казалось, не касалась земли. Теперь его лицо было видно: гладкое, белое, как фарфор, без единого изъяна. Однако вместо глаз – две чёрные пустоты, которые, казалось, втягивали в себя всё, на что падал их взгляд.

– Ты сделал свой выбор, Арнт, – произнёс незнакомец, и его голос эхом разнёсся по лесу. Это был не голос человека, а низкий, холодный звук, в котором слышалась древняя, неподвластная времени сила. – Теперь ты будешь наказан.

В тот момент Арнт почувствовал, как лес, некогда живой и наполненный звуками, стал его тюрьмой. Воздух, ещё недавно наполненный запахом хвои и свежего снега, теперь пах сыростью и смертью. Арнт стоял, не в силах двинуться, а вокруг него лес начал наполняться тенью, словно сам мир собирался забрать его туда, где ему суждено быть.

Он сделал попытку отступить, но его ноги словно приросли к земле. Каждый мускул его тела напрягся, как у зверя, что попал в капкан. Он чувствовал холод, поднимающийся из земли, будто его кровь начала превращаться в лёд. Этот холод был не просто физическим; он проникал в самую глубину его существа, цепляясь за сердце и душу, словно когти.

Незнакомец, стоящий перед ним, медленно протянул руку. Её бледная, изящная кожа казалась вырезанной из гладкого мрамора, но от неё исходил зловещий свет. Когда его пальцы, длинные и тонкие, словно ветви мёртвого дерева, коснулись воздуха, снег вокруг вспыхнул синеватым светом. Это был холодный, мертвенный свет, который не освещал, а скорее выжигал всё живое.

Арнт почувствовал, как это свечение окутывает его тело. Его кожа начала бледнеть, превращаясь в ледяную корку, покрытую тонкими трещинами, будто замёрзшая вода. Воздух вокруг наполнился странным запахом – смесью жжёного льда и чего-то горького, напоминающего старую, сгнившую смолу. Его руки, которые ещё мгновение назад казались сильными и человеческими, начали вытягиваться. Кости хрустели, мышцы натягивались, как струны, превращаясь в неестественно длинные, изогнутые конечности с когтями, острыми и чёрными, как обсидиан.

Он хотел закричать, но горло отказало ему. Вместо крика из его груди вырвался хрип, грубый и рваный, как зимний ветер, налетающий с треснувшего ледяного озера. Этот звук, странный и нечеловеческий, отозвался эхом в лесу, словно весь мир наблюдал за его преображением.

– Ты предал свою кровь ради золота, – произнёс незнакомец, его голос был глубоким, звенящим, как удар древнего колокола, который никто не должен был слышать. – Теперь ты будешь охотиться на тех, кто предаёт своих близких.

Его слова эхом отразились от деревьев, наполняя лес звуком, похожим на стон. От этих слов Арнт почувствовал, как остатки тепла покидают его. Незнакомец сделал шаг ближе, и запах холодного пепла наполнил воздух, словно сам лес оплакивал то, чем Арнт больше никогда не станет.

– Твоя душа проклята навечно, – добавил незнакомец.

Когда всё закончилось, в лесу осталась лишь гробовая тишина. Ветер прекратил свой плач, и даже птицы, что прятались среди ветвей, замолкли, словно мир затаил дыхание, чтобы не потревожить новую сущность. Арнт больше не был человеком. Его отражение, если бы оно существовало, показало бы ужасную правду: изогнутая фигура с длинными руками, острыми когтями, головой, на которой изогнулись чёрные рога, напоминающие мёртвые корни. Его глаза, прежде тёмные, теперь светились ледяным синим светом, в котором не было ни капли человечности.

Так он стал Суртандусом, демоном, которому не было покоя. Тот, кто предал своих братьев, теперь должен был вечно охотиться на тех, кто повторил его грех.

Он вернулся в город, но никто его не узнал. Едва ли кто-то мог его увидеть: его тело стало тенью, скользящей между домами, растворяющейся в каждом уголке мрака. Он больше не издавал звуков, кроме лёгкого шепота, похожего на дыхание ветра. Этот шёпот – это было то, что слышали люди, чьи сердца были полны лжи.

Город, сиявший Рождественскими огоньками, теперь казался ему чужим и враждебным. Свет, льющийся из окон, был для него не теплом, а насмешкой. Эти светильники, раньше символизировавшие надежду и счастье, теперь жгли его душу. Каждый смех, доносящийся из домов, был для него напоминанием о том, что он потерял.