скачать книгу бесплатно
– Ну? Живой? – осмотревшись, спросил Генка.
– Жив – здоров, чушь какая-то приснилась.
– Это по молодости лет бывает, – усмехнулся военком.
– Да-да, сейчас мы выпьем, и за кошмары, и за то, что молоды, и за то, что там еще кой-чего крутится, – Генка покрутил пальцем у виска. Потом погрозил военкому, – а если там перестанет крутиться – вертеться, то и выпить не за что будет… а может и некому!
Болотков был под хмельком: весел и бесшабашен. Полковник, наоборот, суров и торжественен. Слова Генкины ему не понравились, нахмурился.
– Бросай тут, – кивнул шоферу на середину комнаты. – Часика через четыре подъедешь.
– Может, помогу? – с сомнением оглядывая офицеров, спросил Гринев.
– Иди, иди, сами управимся.
– Ну, ладно, – качнув головой, шофер скрылся за дверью.
– Распустил ты его, Болотков.
– Ничего подобного, а вот от помощи зря отказались, он бы за десять минут управился.
Андрей Яковлевич сердито посмотрел на Генку:
– Язык придерживай при подчиненных.
– А то, он дурак.
Да что с тобой, салагой говорить. С чего начнем? Кто на кухне? Я, наверное. А вы формой займитесь. Через полчаса, Генка, исколов пальцы иголкой, взвыл.
– Где этот чертов военком? На кухню смылся.
– Ну, что кричишь! Давай сюда. Погоны не можешь пришить. Что значит, не кадровик.
– Ага, не кадровик, – Генка облегченно перевел дух. – Ну, как там закусь?
За стол Олег офицеров пригласил уже в форме. Примерил фуражку, пару раз крутанулся: кругом, направо, налево.
– Как и не снимал, – удивился военком.
– А что ему сделается, сам же говоришь – кадровик, – хмыкнул Генка.
Андрей Яковлевич открыл холодильник, достал бутылку водки.
– Хватит коньяк жрать, – разлил сорокоградусную по стаканам. – Больше ничего не нашел, рюмок, фужеров нет, – встал, расправил плечи, подобрал животик, – ну, давай, капитан Максимов, не посрами Отечество! Друзей не забывай! Подвинул Олегу огромную мясистую помидору, – Бычье сердце, – люблю целые, с грядки, угощайся! – Окинул внимательным, прищуренным взглядом комнату, застолье, посмотрел на Олега, – Хоромы, скажем так, не богаты, не богаты. Но глаз нужен. Кто присматривать будет?
Болотков наполнил стаканы.
– Кто присматривать будет?
– Есть тут одна, – нашелся Олег.
– Надежный человек?
– Да что ты прицепился! – не выдержал Генка. – Все мы сделали. Живым выйдет из этого дерьма, сам тут жить будет. Нет – сыну распорядился.
Андрей Яковлевич взял стакан.
– Гена, ты ведь, действительно, молодой. Из-за этой площади такой может сыр-бор разогреться, что и костей не соберешь. Ну, а если все по уму сделали, то и слава богу.
Болотков открыл холодильник, достал еще бутылку.
– Ну что, теперь за пап, за мам?
Олег помалкивал, закусывал ветчиной, сыром. Он проголодался, дело уже к вечеру, а кроме стакана вина с утра во рту ничего не было.
– Ты ешь, ешь, – напутствовал его полковник. – Смотри, как живые, – он ножом с хрустом развалил надвое трепещущую, исходящую розовым прозрачным соком, помидору.
Генка протянул к мясистой красной половине руку, неожиданно отдернул ее:
– Да оно бьется!
– Ну, все, готов ЭНША.
Андрей Яковлевич макнул дольку в солонку, отхватил кус: по жирному подбородку заструился сок, закапал на скатерть, оставляя почему-то ярко-красные, расползающиеся пятна. Испуганно уставился на них, тряхнул головой, растеряно глянул на Сарина, потом на Болоткова, потрогал пальцем, лизнул. Опять растеряно посмотрел на офицеров.
– Язык прикусил от жадности, – засмеялся Генка, – Смотри! С лица сходит, сейчас блевать помчится.
И действительно, военком, зажав рот ладонью, ринулся в ванную.
– Зачем ты его так?
– А… пошел он! Крыса! Ты был на кладбище?
– Конечно.
– Вот, вот, у него спроси. На аркане не затащишь. Он – «не переносит» – зло передразнил Генка. Взял половину похожего на сердце помидора, аккуратно посыпал солью, откусил, потом еще, еще.
– Вот и все. Прекрасная овощь, чем и знаменит наш город. Налегай, там таких нет. Вспоминать будешь – слюной изойдешь.
Появился Андрей Яковлевич, смущенно покряхтывая, подсел к столу. Долил в стаканы водки.
– С детства кровь не переношу.
Генка что-то хотел сказать, потом махнул рукой.
– По последней! Завтра с утра заскочу за тобой. Борт транзитом до Ташкента будет, может, на нем получится.
Вышли из подъезда. Вечерний воздух посвежел, загустел запахами. С Волги потянуло пахучей сыростью. Болотков раздул ноздри, развернул грудь.
– Как вода-то пахнет. Вроде гнильца, вроде прелость, а вроде огурцами свежими.
– Травой скошенной, сеном степным, – вставил военком.
– Морем: йодом, солью, рыбой, – добавил Сарин.
За домом зашумела машина, вывернулся из-за угла Газик. Андрей Яковлевич приобнял Олега.
– Ну, капитан, ни пуха, ни пера. Завтра без меня. Чем мог, тем помог!
Болотков сплюнул три раза:
– Там я пакетик положил, в сумку твою курсантскую, отдашь, если спросят меня. – И на вопрошающий взгляд Олега, небрежно бросил:
– Ничего криминального. Деньги там. Знакомый попросил передать с оказией. Долг, какой-то. Не афишируй особенно, – махнул рукой, – до завтра.
Олег постоял, не спеша побрел по тропке, среди сосенок, в сторону автобусной остановки. Мучительно хотелось увидеть сына, прижать, приласкать, почувствовать родное, доверчивое тепло под рукой. Посмотрел на себя в оконное стекло магазина: фуражку забыл. Остановил такси: «Подбросишь до окраины?» – «Садись, командир!»
Таксист попробовал разговорить Олега, но, встретив короткие односложные ответы, замолчал.
– Тут сверни, – Сарин показал на проулок. – Потихоньку рули, у второй улицы остановишься.
Этот город любил природу: хоть центр, хоть окраина – зеленые аллеи. Тещин – второй дом. У двора асфальт, в этот год, наверное, положили? На лавочке, в тени тополей сидит сама; старшая дочь, Ольга, стоит напротив. Сын с велосипедом ковыряется, прислонив его к дереву. Сарин отпрянул от окна, шофер молчал. Олег гонял желваки, вминая в себя желание рвануться из машины, упасть перед ними на колени, крикнуть: «Люблю я вас, простите; может, никогда уж не увидимся, не держите зла, обиды на меня!»
Ольга что-то сказала сыну. Тот, беспомощно запнувшись, сделал несколько шагов к машине.
– Поехали!
Когда выезжали на трассу, Сарин оглянулся: три одинокие фигуры застыли у кустов сирени: «Вот и проводили». Шофер покосился на Олега.
– Твои?
– Да… мои…
– Куда теперь?
– Назад, домой.
– Уезжаешь куда?
– Уезжаю.
– В Афган, наверное?
– Может быть…
– Чего ж не вышел, а как не увидишь больше?
– Испугался.
– В таких делах страх побоку, семья не шутка. Вот у меня, например, – досказать не успел, подъехали к остановке.
– Извини, сколько с меня? Домой пойду.
– Подожди, командир, не надо денег, на минутку задержу, – шофер, может немного старше Олега, достал из бардачка бутылку водки, – Желаю тебе, капитан, вернуться живым и здоровым, к семье вернуться. Счастья желаю от всей души. Он выпил, налил Сарину.
– Спасибо за добрые слова, за пожелания, и тебе всех благ.
Долго стоял на остановке, провожая и встречая автобусы. Стоял, ждал, может приедут. Нет!!! Никого нет. Побрел домой.
Вынул из вещевого мешка полевую курсантскую сумку, взял в руки пакет. «О-го-го! Рублями насовали. На паперти стоял?» – опустил сверток в среднее отделение, с одной стороны положил томик стихов Блока, с другой пару общих тетрадей с конвертами. Кому писать? Сверху положил бритвенные принадлежности, тюбик зубной пасты, крем, одеколон… «Вот так-то лучше будет». Вышел на балкон.
…все на земле умрет,
и мать и младость
жена изменит,
покинет друг,
но ты ищи другую радость…
Блок… Жгуче защемило где-то глубоко внутри, сгреб на груди рубашку, вместе с кожей прихватил, больно, даже не заметил. Замотал головой, застонал. Не думалось, что так трудно будет менять, пусть никчемную, пустую, но ставшую такой привычной, эту жизнь. Часть какую-то, часть… А как легко получалось в пару со стаканом водки, в одинокие вечера отправляться к черту на куличики.
Вот и намечтал… Мой дом, моя крепость, – все беды, невзгоды нес сюда. Больной, униженный, избитый в любом состоянии стремился под эти стены… Захлопнул за собой дверь, и все: можно упасть, перевести дух. Олег любил свою квартиру, как живое существо любил, как отца, уверенного, сильного, которого чуть помнил, и которого ему так не хватало в детстве. Он не бежал со своими болями, переживаниями к матери: терпел, мучился, уходил на речку, часами сидел на берегу, вглядываясь в мрачную глубину. А теперь вот эти стены. Все нес сюда: унижения, растерянность, стыд. Отлежится, отболит, передумается, перетрется, и, как говориться, с Богом, вперед.
Из-под балкона кто-то его позвал. Перегнулся через перила: соседка с нижнего этажа, Света.
– Ты что там пыхтишь? Гостей проводил? Что за праздник?
– Добрый день, Светочка! Может, зайдешь на минуточку? Дело у меня к тебе небольшое.
– Ладно, загляну. Дочку уложу и забегу.
В некоторой обиде Олег на Свету. Красивая, молодая, одинокая женщина, живет с дочкой. Больше ничего о ней Сарин не знает. Если не брать в расчет, что относится к нему с сожалеющей покровительностью. Считает его неплохим мужиком, но для жизни никчемным человеком. А лучшего отношения и ждать нечего. Раза два пугал соседку Олег, и обязательно ночью это случалось. Замок у него английский: дверь захлопнул и все. Через балкон Светкин лезть приходилось. Выговаривала та ему, Сарин отмалчивался: обидно, а что сделаешь. Не всегда таким был.
С Дальнего Востока началось: сбежала от него Ольга. Сарин в госпиталь попал, жена забрала сынишку – и к маме. Приглянулся молодой техник, загуляла разлюбезная, и тю-тю. Турнули Олега из армии, с полгода по миру поболтался, к семье решил податься. Считал, что он – сторона пострадавшая, униженная: вроде, простил любимой – все будет хорошо. Ан нет, по-другому считала Ольга. Понесло его милую по гуляньям, не остановить. Техника побоку, мужа по-другому. Так и расстались с драками, скандалами, с милицией.
Ну, а с соседкой подлое недоразумение произошло. Света думает, что Олег ей банки на балконе побил. Ох, как она возмущалась тогда, грозилась участковому сообщить. Сарин застыл, окаменел, в ушах звон, кровь от лица в сердце острыми, больными толчками. Казалось, разорвется на куски от обиды и унижения. Не разлетелось. Только и спросил у Светы: «Когда банки я тебе разбил?» – невидяще отвернулся.
Заскочил он тогда домой в неурочное время, без предупреждения. Долго не открывала Ольга, наконец, щелкнул замок, лицо – белее мела, в полуобморочном состоянии, особенно, как на балкон вышел. Вот так, оказывается все было. И покатился снежный ком – разлад в их семье, беспорядочно и безобразно.
Обиделся на свету Олег. А та, признав ошибку, кокетничает потихоньку. Только сосед сумрачен, глаза опустит, и стороной. Да не обида это, самолюбие мужское, униженное, голову к земле гнет. Видится Сарину теперь во всяком взгляде насмешка и презрение. Мол, что, мужик? – гуляет твоя баба? Пьешь, вот и гуляет! А может, и пью потому, что она подлая. И люблю ее, такую, не смотря ни на что.
Олег осмотрел комнату – непорядок. Чтоб не вызывать лишних вопросов, форму убрал в шкаф. Чемодан и вещмешок забросил на антресоли. Немного нервничал: мальчишка, тепла ему, видишь ли, захотелось, ласки, слов добрых, рук женских, нежных. А все же устал от одиночества, неустроенности, от мужских, жестких компаний. Отношения грубые, иногда злые. На себя злые: за безденежье, за нищету, за невозможность чувствовать себя мужиками в этом мире.
В дверь позвонили. Светлана – стремительная, черноокая хохлушка, робко осмотрелась.
– Ты один?
– Конечно, заходи.
– Никого не оставил?
