скачать книгу бесплатно
На улице скрипнула калитка и знакомо тявкнула Альма. Ещё гости пожаловали? Это, пожалуй, лишнее!
Василий настораживается, прислушивается к звукам с улицы.
– Извините, я сейчас, – почти шёпотом говорит он и бесшумно исчезает за дверями.
Модуль я оставила у входа в дом. В кромешной темени он не заметен. Висит себе в метре от стены, никому не мешает. Подключаюсь к нему, не покидая жилища. Объёмное изображение проявляется над сковородкой с жареной картошкой, и я вижу Петра Ивановича, вытирающего об увядшую траву грязные сапоги. Василий, вышедший навстречу отцу, негромко спрашивает:
– Бать, это ты?
– Я, я! – ответил Пётр Иванович, продолжая выписывать в мокрой траве танцевальные «па», способствующие омовению обуви.
– У нас гости!
– Яшка, что ли, припёрся?
– Нет! Ты не поверишь, к нам докторша пришла! Говорит, что искала дом Агриппы. Заблудилась и попала к нам.
Пётр Иванович несколько секунд продолжает кружиться у плетня, а потом замирает и настороженно смотрит на едва светящееся во мраке окно.
– И что? Она у нас, в доме? – спрашивает Пётр Иванович, подходя к Василию.
– Сидит за столом, слюнки глотает, глядя на картошку в сковородке. Похоже – голодная. А ты чего так долго? Я ей сказал, что ты, бать, за квашеной капустой в погреб полез… Придётся лезть.
– Принеси из сеней чашку! Схожу уж за капустой! Я у Шуры Новиковой овечку её разделывал. Засолили в кадке, в огороде припрятали. Ну, чего стал… как памятник! Врачиха-то, откуда будет? Я её знаю? Молодая, али старуха?
– Девчонка! Когда вошла, тебя по имени-отчеству спросила. Где мол, Пётр Иванович. А откуда сама – не сказала… Но не похоже, что из Уваровки.
Василий и Пётр Иванович зашли в сени.
Я быстро отключаю модуль и ожидаю хозяев.
В дом Пётр Иванович и Василий вошли вместе. Небольшая эмалированная чашка в руках Петра Ивановича наполнена капустой, украшенной кусочками розовой моркови и ломтиками яблок.
– Здравствуйте, сударыня! – степенно говорит Пётр Иванович. – Вот и я. Обо мне справлялись? Мы вроде бы и не знакомы.
Я встаю со стула и поворачиваюсь к вошедшим.
– Не знакомы. Но я о вас слышала.
– От кого?
– Уж и не припомню, – соврала я.
– А из каких краёв будете? В такое тревожное время, да ещё в темень?
– Я – беженка. Из Парижа.
Пётр Иванович с чашкой в руке философски вздёрнул правую бровь и принялся пристально рассматривать меня, с ног до головы. Больше всего его заинтересовали мои резиновые боты. Я опустила глаза и тоже посмотрела на них. Новые, блестящие чёрным лаком, словно только что извлечённые из упаковочной коробки. Никаких следов грязи и пыли. Даже не очень мокрые. Так, пара прозрачных капелек от попадания в лужу при выходе из модуля. А, судя по погоде, должны соответствовать «текущему моменту». Кирзовые сапоги Петра Ивановича, не смотря на тщательную чистку в траве, выглядят натурально – и мокрые, и грязные.
– Как звать-то вас, доченька?
– Николь.
– Нерусская?
– Француженка.
Пётр Иванович удивлённо крякнул и поставил чашку на стол.
– Присаживайтесь. Сейчас отужинаем, чем Бог послал. Вот только шлёпанцы одену. Вася, не стой посреди хаты светящимся в сумерках пнём, обслужи гостью.
Василий и в самом деле светится. Лицо покраснело, глаза сверкают синими лампочками. Тик на щеке «работает» почти без остановки. Надо бы вмешаться, просканировать, поставить диагноз и влить в спиртовой раствор дозу эмбрионального восстановителя. Но, сначала, нужно установить причину. Похоже – приобретённое – результат полученной травмы…
– Давайте-ка, я вам картошечки наложу, – говорит Василий. – И капустки… на тарелку… С огурцами в этом году промашка вышла – морозцем побило… а ананасы в наших краях не произрастают… а вот этого добра – полон погреб…
Столовой ложкой Василий старательно перемешивает содержимое сковороды и накладывает на тарелку солидную порцию экзотической еды и добавляет квашеной капусты. От каравая, лежавшего на столе в полотняной обёртке, отрезает несколько кусков и самый большой пристраивает на краю моей тарелки.
Пётр Иванович, в таких же, как у сына, плетёных шлёпанцах, именуемых «лапти», входит в помещение, бросает печально-загадочный взгляд на меня и на Василия, подходит к голландке, разгребает кочергой красные угли, и степенно усаживается рядом. Василий втискивается в уголок около стены.
– Сперва по маленькой и закусим, – говорит Пётр Иванович, осторожно отскребая сургучную печать с горлышка бутылки. – А потом приступим к беседе.
Коричневые крошки от сургуча и саму пробку, ловко извлечённую из сосуда ударом ладони по донышку, Пётр Иванович выкидывает в старое металлическое ведро, стоящее под столом. Водку разливает на глазок, но точно, до миллиграмма…
По моей команде модуль накидывает на хозяев дома проницаемый кокон индивидуального времени и снижает биоритмы до «чистого» нуля. Сканирование Василия подтверждает догадки о приобретённой травме. Повреждение нервных окончаний в левой части лица. При общем возбуждении возникают не контролируемые колебания лицевой мышцы. Поправимо. Хуже другое. У Василия обнаруживается нарушение в работе головного мозга. Левое полушарие, в результате жёсткого разового воздействия, возможно – удара, не воспринимает биоритмы, контролирующие 33-й сегмент. В результате чего накапливается отрицательная «Корон энергия». При её избытке происходит моментальный энергетический выброс. Эпилептический удар. Потеря сознания, судороги, общее ухудшение самочувствия. Угроза кровоизлияния в мозг. Устойчивое генное нарушение, передающееся по наследству. Детей Василию в таком положении иметь никак нельзя. Излечить недуг можно, при точном выполнении режима и применении биологической терапии. При моих возможностях, месяца за два управлюсь. Но для этого необходимо: либо раскрыть себя и внушить пациенту необходимость пить спиртовой раствор с эмбриональным восстановителем ежедневно, перед сном, в количестве 50 граммов, а не по пол-литра за «один присест»; либо погрузить его в индивидуальный пространственный кокон, отправить в модуль к Уитни, держать в суровом режиме месяц, потом вычистить память от всего увиденного, и вернуть к данному столу, перед поднятием первого тоста, за знакомство…
Пётр Иванович – вполне здоров. Незначительные солевые отложения, что вполне соответствует возрасту. И довольно-таки значительные накопления никотиновой смолы в лёгких от самосадного табака. От того и другого я помогу избавиться доброму хозяину хижины за один приём спиртового раствора. Соль растворится и уйдёт из организма естественным путём. А никотин придётся выхаркивать месяца три, если курить умеренно.
Я быстро заменила водку в стаканах Василия и Петра Ивановича на соответствующие «лекарственные» дозы раствора. Полагаю, что тик Василия исчезнет уже через пять минут, после первой рюмки. А всё остальное для обоих произойдёт незаметно, и при отмеченных мною условиях. В первую очередь – при соблюдении режима…
– Ну, доченька, за наше с вами знакомство!
Я выпила содержимое стакана. Это была самая настоящая русская водка, из бутылки. И, не стесняясь хозяев, накинулась на остывающую картошку.
Ей Богу, вкусно!
Да ещё со свежеквашеной капустой. И сало тает во рту, догоняя угасающий водочный огонёк.
Пётр Иванович и Василий с умилением смотрят на мою физиономию, разбухшую от набитой в рот пищи, и улыбаются.
– Мне Танюшка Фролова что-то про вас рассказывала, – начинает беседу Пётр Иванович, – с месяц тому назад. Говорит, что беженка через Грачёвку проходила. Из далека. Будто бы в командировке задержалась. Значит, это про вас? Или нет?
– Была я у них. Молоком меня угощали.
– А про Агриппу от кого узнали?
– Не помню. Может быть, Фроловы мне и сказали.
– Француженка, а по-русски весьма недурно изъясняетесь, сударыня! Как вас по имени величать?
– Николь, – напомнила я Петру Ивановичу своё имя, – а по-русски… лучше всего – Натали. Или Наташа. И можно на «ты». А то официальное «вы» как-то меня сковывает. Русский знаю, потому что длительное время жила в Бородино. Сейчас попала к вам, в Грачёвку и не знаю, что предпринять. Живу у разных людей в соседних селениях. Врачебная практика небольшая, но тёте Агриппе помочь смогу. Если разрешит, поживу до выздоровления у неё. С немцами связей не имею.
– Предупредительная! Ответила на все незаданные вопросы. А Агриппе теперь только Бог может помочь. Сердечко у неё паршивое. Яшка, наш сельский староста, немецкого врача приводил к ней. Тот, конечно, больше по ранениям спец. Он сказал, что Агриппе нужен покой, питание и соответствующие лекарства. А где их сейчас найдёшь? Немец ей уколы делает. Хороший немец. Не шарахается от Агриппиной беды. И нос не воротит от хлева, в котором она живёт… Она-то тебя примет на постой, доченька. Да будешь ли ты там жить? Вот сходим к ней – увидишь её хоромы…
25
Тик у Василия прошёл. Он это заметил не сразу. Не дёргается щека, и ладно. Видимо и такое у него бывало.
Угощение, вместе с двумя рюмочками водки, мой желудок принял с благодарностью. Слегка захмелела и вывалила на хозяев такую «ерундистику» о моём появлении в Грачёвке, что сама в неё поверила.
После ужина Пётр Иванович одел кирзачи, брезентовый плащ и взялся проводить меня до дома Агриппы.
Скрытые темнотой, тайком, прошли вдоль плетней несколько строений и приблизились к маленькому домику с подслеповатыми окошками, через которые едва пробивался огонёк лампы. Тяжёлая дощатая дверь оказалась не запертой и Пётр Иванович, открыв её, первым переступил порог. Я последовала за ним и оказалась в тёмном тамбуре, в глубине которого, тяжело сопя и постукивая копытами о деревянные доски, размещалась корова. Пахло навозом. Ноги скользили на сыром полу. Я чуть не упала. Пётр Иванович, услышав мои «ахи», подхватил меня за руку и поставил рядом с собой. Пошарив в темноте по стене, он нашёл дверь, ведущую в жилое помещение. Открыл её и впустил меня первой.
Внутри царил такой же полумрак, как и в каждом жилище грачёвцев, не имеющем электрического освещения. Свет излучали: керосиновая лампа с закопченным стеклянным колпаком, стоявшая на маленьком столике возле окна у правой стены, и огромная русская печка, из открытого горна которой в помещение «выплёскивались» красноватые блики от тлеющих поленьев. Печь занимала четверть территории всего пространства дома. Ещё столько же было отведено для деревянной кровати, примыкавшей к побеленному извёсткой тёплому боку печи.
На кровати сидела крупных размеров женщина лет пятидесяти, одетая в длиннополую ночную рубаху, чистую, с красивыми узорами на груди, скорее всего вышитыми руками хозяйки. Большие ноги со следами подагры выглядывали из-под рубахи. Сильные руки лежали на коленях. Крупные черты лица, скорее мужские, приятно гармонировали с остальными частями тела. Густые, чёрные, с редкой проседью волосы могучими волнами спадали на широкую спину и уходили куда-то в ворох одеял и простыней, обрамлявших тело хозяйки хижины.
Это, видимо, и была тётя Агриппа.
В комнате на широкой лавке возле окна, стоящей вдоль стены, сидело ещё одно существо. Оно не бросалось в глаза из-за своей неприметности, ибо и одеждой, и лицом сливалось с серым фоном стены.
Пришлось напрячь зрение, чтобы рассмотреть подробности «божьего создания».
Маленькая женщина, одетая в потрёпанный ватник, в тёмном байковом платке, в больших резиновых сапогах, смотрела на нас со страхом в широко открытых глазах. Что-то знакомое во взгляде. Да это же Танюша Фролова!..
– Добрый вечер, сударыни! – сказал Петр Иванович.
– Добрый, Петя! – ответила Агриппа, повернувшись к нам. – Ты чего, на ночь глядя? Кого привёл?
Танюша вскочила со своего места, засуетилась, вытащила из тёмного угла матерчатую сумку, достала из неё стеклянную банку и осторожно поставила на лавку.
– Варенье, малиновое. Будете чай пить. А я пойду.
– Спасибо, Танюшка! Завтра приходи, если будет время. Поговорим. А то мне скучно одной. А вы проходите, присаживайтесь.
– Да я на минутку, Агриппа, – сказал Пётр Иванович. – Вот доктора тебе привёл. Может чем поможет. – Пётр Иванович подтолкнул меня на середину комнаты. – Беженка она. Вроде бы и жить негде. Ты поговори с ней. Она из Франции. Случайно к нам попала.
Танюша у порога оглянулась на меня и сказала:
– Так вы не успели уехать? А мы с мамой вспоминали вас.
– Не успела, – ответила я и стала снимать дождевик.
– А ко мне раза два Фриц приходил, – пророкотала Агриппа, обращаясь к Петру Ивановичу. – Уколы делал. Какие-то порошки принёс. Пью. Горькие, зараза. И ничего на мою лихоманку не действует!
– А ты чего немца Фрицем называешь, Агриппа? Может обидеться.
– Так его Фрицем и зовут. Имя у него такое. Доктор Фриц Бауэр. Душевный парень. Работы у него сейчас прибавилось. Говорит, не до меня. Комендант недовольство высказывает. Тяжелораненых и убиенных не успевают на запад отправлять. Наши, стало быть, зубы начинают показывать. – Тётя Агриппа повернулась ко мне. – Ну и что ты со мной будешь делать, красавица? По-русски говоришь?
– Говорит, Агриппа. Даже лучше, чем мы с тобой. Пойду я, Агриппа, до хаты. А то Васька всю бражку без меня вылакает. Увлекаться он ею стал в последнее время. Падучая недавно приключилась. Чуть себе язык не откусил. Хорошо я рядом был. Ну, прощевайте!
– Ты, Петя, тоже забегай! Я для Василия твоего отварчик приготовлю. Пусть попьёт вместо бражки. От него голова светлеет. А от пьянки-то, может, лихоманка его и мучает.
– Да нет! Как после финской компании приехал мой сынок домой в помятом состоянии, так и поныне, без улучшений. Ну, бывайте!
– Ага! Не спеши! Цела твоя порция будет! – сказала Агриппа и плавно махнула рукой в сторону Петра Ивановича. – Завтра зайди-ка, как встанешь! Поможешь картошки из погреба достать. Мне, ведь, тяжёлое нельзя. Вчера еле вылезла с ведром. Себе хочу в мундире сварить, да и Зорьке пойло требуется. Не всё же сено в сухомятку жевать. И для Василия твоего лекарство будет готово. А теперь иди…
Пётр Иванович улыбнулся, кивнул Агриппе, взглянул на меня и шумно вышел в тёмный тамбур.
Тётя Агриппа немного посидела на своём ложе, поправила простыни и одеяла, взбила перовую подушку, а потом встала и подошла ко мне.
Она была выше меня – примерно метр восемьдесят. Половицы под ней поскрипывали и прогибались. От женщины веяло богатырской силой и спокойствием. Большие и крепкие руки нежно легли на мои предплечья и увлекли к низенькой табуретке, стоявшей напротив топившейся печи.
– Меня зовут Агриппина Васильевна. Для тебя, доченька, – тётя Агриппа. А тебя как величать?
– Николь Депрези де Фо.
– Красиво! Сразу и не запомнишь. А по-нашему, как будет?
– Натали, или Наташа.
– Вот! Это – куда понятнее для русского уха! Ты здесь посиди, погрейся, а я сейчас чайку приготовлю. – Агриппа повернулась к огню и сковородником достала из горна огромный чайник, совершенно чёрный от копоти. – Пётр, видать, тебя уже угощал ужином. Лучком попахивает… и ещё чем-то, лекарственным. А до чая они с Васькой не охотники. Они всё бражничают. Вот, кстати, и отварчик заварим, для болезного. У тебя в чемоданчике есть ли что, для лечения падучей?
Светлая голова у тёти Агриппы! В её отвар я и буду добавлять дозы универсального эмбрионального восстановителя.
– Найдётся, – ответила я, взглянув на саквояж, в котором, кроме примитивных муляжей ничего полезного для сельского доктора не имелось.
– Французское, небось? – Агриппа повернулась ко мне, держа незащищённой рукой попыхивавший паром чайник.
– Французское, тётя Агриппа.
Чайник был поставлен на столик. Там же появились пара гранёных стаканов в подстаканниках с чайными ложечками и большой фарфоровый заварник. В заварной чайник Агриппа насыпала несколько щепоток чёрной смеси, видимо из высушенных трав, ибо запах от этого «зелья» исходил необычайно приятный. Рядом Агриппа поставила эмалированный кувшин и из тряпичного мешочка, висевшего на стене за печкой, положила в него другую растительную смесь. В заварник и в кувшин налила кипятка и прикрыла их матерчатыми колпаками. Баночка с малиновым вареньем от Танюши Фроловой и ещё одна, из шкафчика Агриппы, со сливовым, были вскрыты и притягивали к себе ягодно-фруктовым ароматом. Два фарфоровых блюдца легли на столик, в довершение чайного натюрморта.
– Подождём, пока запарится чаёк, – сказала Агриппа и легко перенесла столик к кровати. – Поскольку мебели у меня лишней нет, я сяду на койку, а ты – напротив. Давай-ка я тебе одеяло подстелю. Мягче будет сидеть.
Тётя Агриппа вытащила из вороха тряпок на печи сложенное одеяло и положила его на стул. Стул я перенесла к сервированному столику и села.
– Не стесняешься! Молодец! Сразу видно – городского воспитания. Сейчас мы всё о себе друг дружке расскажем. И о моих болячках поговорим. И Василию настойку смастерим заодно. Я ведь, доченька, не очень-то верю во все эти лечения. Коли у меня сердечко стало пошаливать, то лучшего уже ожидать нечего. Так и будет периодически останавливать мои душевные порывы, пока не взорвётся. Это точно. И про Васькину падучую врачи говорят, что она так же – пожизненна. Успокоить её можно. А вылечить – нет. Вот не будет парень брагу пить, и приступы будут реже. Со временем могут прекратиться совсем. А начнёт «хулиганить» и падучая – тут как тут. А французы как на этот счёт думают?
– Так же, тётя Агриппа.
– Вот! Стало быть, все наши потуги в виде уколов, таблеток, настоек, заговоров и прочего, – сущая ерунда! Родиться надобно здоровым и беречь себя и своё драгоценное здоровьице до конца дней. А ремонтировать можно только машины. Да и они не вечны…
Время в темпоральном коконе дёрнулось и замерло…
…Мозг у Агриппины Васильевны большой и без изъянов. Зубы здоровые – все тридцать два. Волосы могучие, с редкой сединой. Шрам от фурункула на правой щеке. И тело нормальное для возраста Агриппы. Сердце дряблое. Ишемия. Сосуды изношены. Холестерин. Подкожные бляшки на животе, руках. Имеют тенденцию к рассасыванию. Подагра. Наросты у большого пальца на обеих ногах. Сухие мозоли. Всё не так страшно. Всё поправимо, даже возможностями медицины двадцатого века. Только где она здесь, их знаменитая медицина!
Мужчин у Агриппы не было давно. Но она ещё может рожать. Правда, для этого нужны условия и медицина двадцать девятого века…
