В тени охотника 2. Седьмой Самайн

Мы говорили долго. Иза была из Одинокой Башни, но покинула ее так давно, что было уже и не вспомнить. Мастер Даэр навсегда остался для нее долговязым, нескладным юношей с большими руками и сбивчивым тихим голосом, а сама Башня – чем-то из прошлой жизни, полустертым воспоминанием, почти забытым сном, которого не было. Старая цветочница оказалась из тех людей, кому было проще раз и навсегда позабыть о своем даре, чем обучать ему других или же пойти на службу в Вортигернский Орден. Ведь быть свободным чародеем в Срединном мире среди людей – все равно, что нести зажженную свечу через пустошь, пронизываемую семью ветрами, оберегая хрупкое и трепещущее пламя своего волшебства не только от ветра, но и от чужих глаз. Потому она и ушла на север, в далекий город Эйр, похоронила в себе стремление творить колдовство и стала тем, кем всегда хотела быть – обычным человеком. Женой, позже – матерью единственной дочери, которая несколько лет назад покинула суровые края и уплыла вместе со своим нареченным по «седой» реке на юг, к более яркой и насыщенной жизни. А когда ушел из жизни тот единственный и любимый, с которым Иза разделила столько счастливых, горьких, бесконечно долгих и очень коротких лет, что-то в ней переломилось и срослось заново. Не осела еще земля на невысоком могильном холмике, как Иза ощутила в себе острую потребность к колдовству, будто бы оно могло заполнить собой ту пустоту, ту брешь, которая случилась в ее душе со смертью мужа.

Так и не заполнило – но слегка облегчило горечь и остроту утраты…

Выздоравливала я не так быстро, как хотелось, но удержать меня в постели дольше двух дней Иза попросту не сумела. И когда на третий день к нам пришел менестрель, держа в руках корзину с домашней снедью от жены кузнеца, то был весьма удивлен тому, как бодро я скакала по дому, опираясь на палку Раферти и постоянно поджимая больную ногу. К счастью, Гейл не стал строить из себя «заботливую мамочку» и давать умные советы, сводящиеся к постельному режиму, но сдержанно заметил, что беспокоиться обо мне, судя по всему, уже не стоит.

Середина ноября выдалась на редкость студеной и сырой, и недавняя оттепель, растопившая красивое снежное покрывало в грязную кашу, сменилась резким похолоданием, превратившим наклонные улицы в веселый каток. По утрам дворники неустанно скалывали лед на самых больших и широких улицах, засыпали песком торговые площади, а жители приводили в порядок лестницы и дворики, но все равно этих усилий было недостаточно. Тем более для меня, лишь недавно начавшей передвигаться без палки хотя бы по дому.

Тем не менее, Гейл, повадившийся заходить в гости едва ли не каждые два дня, выполняя мелкие поручения и принося продукты из ближайших лавок, настаивал на том, что гулять мне необходимо, если я хочу, чтобы колено побыстрее зажило. Я крутила пальцем у виска и кивала за окно, где слышался бодрый стук ломов, скалывающих ледяную корку с камней мостовой, но переспорить менестреля в некоторых случаях было попросту невозможно. Поэтому спустя две недели после ночи Самайна, когда опухоль от удара окончательно спала, а синяк из лилового стал веселенького зеленого цвета, скрипач повадился каждый день вытаскивать меня на прогулку. Для начала с палкой, позволяя мне цепляться за его локоть и придерживая во время спуска по лестницам, ведущим с одного уровня Эйра на другой, потом – просто идя рядом, но так, что в любой момент быть готовым подхватить меня, если я вдруг вздумаю оступиться.

Как ни странно, Гейл оказался прав. Ноге и в самом деле стало лучше, и спустя еще неделю я уже могла ходить без опоры, таская палку Раферти с собой скорее в силу привычки, чем по острой необходимости. И каждый раз наши прогулки начинались все раньше, потому как день понемногу сокращался, и вечером становилось как-то уж совсем зябко, несмотря на теплую зимнюю свиту и узорчатые рукавицы. Менестрелю же, как мне казалось, на холод было наплевать – он как ходил осенью в своем неизменном фиолетовом плаще с глубоким капюшоном, так и оставался в нем в начале зимы, набрасывая его перед выходом из помещения поверх теплой куртки. Перчатки он тоже игнорировал, но при этом руки у него оставались теплыми, едва ли не горячими даже после часовой прогулки по морозцу.

К концу ноября снова пошел снег, стало еще холоднее, но Гейл по-прежнему ежедневно наведывался в домик цветочницы и звал меня с собой. Мы шли рядом – чаще молча, иногда разговаривая о каких-то незначительных повседневных вещах, но почему-то ни разу так и не коснулись темы прошедшего Самайна. Гейл так и не спросил меня, как я оказалась там, в пустоши, в компании с пропавшим ребенком, где мы пробыли всю ночь и почему, когда он меня нашел, седых прядей в моих волосах стало куда как больше. Он вообще ничего не спрашивал про ту ночь, хотя Иза и утверждала, что когда Гейл принес меня к ней домой наутро, то долго отказывался уходить, пока не убедился, что я в надежных руках, обмазана целебными снадобьями, тепло укутана и спокойно отдыхаю, не пытаясь кричать во сне от подбирающихся кошмаров.

А мне было просто неловко от того, как я разревелась у него в руках, стоило только осознать, что все страшное в этот раз благополучно осталось позади.

Снова.

Я скосила взгляд на скрипача – он глубоко надвинул капюшон, на фиолетовую ткань которого неслышно опускались снежные пушинки. С каждым вздохом с бледных губ срывалось белесое облачко, плечи слегка опущены, будто бы придавленные невидимой тяжестью, но двигался Гейл легко и свободно, несмотря на тяжелую зимнюю куртку, подбитую мехом. Я же во всех своих теплых одежках ощущала себя неуклюжей, как раскормленная к Йолю утка, да еще и переваливалась с ноги на ногу на особо скользких участках мостовой точно так же.

Эх, хорошо ж ему, а…

– Гейл, – я все-таки осмелилась нарушить ленивую тишину медленно угасающего зимнего дня. – А я ведь тебя так и не поблагодарила.

– За что? – спросил он, замедляя шаг и ловко отдергивая меня в сторону от неожиданно вывернувшего из-за поворота припозднившегося торговца с накрытой рогожей тележкой. – На моей памяти ты за помощь благодарить не забывала.

– Ты меня вынес с той пустоши наутро после Самайна, – я опустила взгляд, чувствуя, как ладонь скрипача отпускает мой локоть, за который он ухватил, чтобы убрать меня подальше от катящейся тележки. – Больше бы никто не решился мне помочь, а сама я вряд ли доковыляла.

– Я сделал это не ради благодарности, – скрипач пожал плечами и чуть повернул голову, хмуро глядя на меня из-под припорошенного снегом капюшона плаща. – И, как мне кажется, я должен был это сделать.

– Не должен, – я качнула головой, отводя взгляд и глядя на утоптанный серый снег у себя под ногами. – Только если ты не рвешься спасать каждую дурную на голову девицу, которой не хватило здравого смысла, чтобы остаться дома в такую ночь.

– Ты, все-таки не каждая девица. И дело было не в здравом смысле. Ты поступила так, как должна ты, я – как должен был поступить я.

Гейл отвернулся и чуть ускорил шаг, а я просто замолчала, понимая, что разговор ни к чему не приведет и вообще, похоже, зря подняла эту тему в принципе. Улица закончилась, мы неспешно пересекли площадь и уже собирались повернуть обратно к дому цветочницы, как я ощутила резкий укол в спину точно между лопатками. Ахнула, неловко взмахнула руками, роняя палку, и согнулась в поясе, едва не упав лицом в снег. От падения меня спасла рука менестреля, подхватившая поперек тела и удержавшая на весу, пока я находила точку опоры на мгновенно ослабевших ногах.

– Ты в порядке? – спросил он, осторожно помогая мне восстановить равновесие и разворачивая лицом к себе. В светло-серых глазах застыло странное, непонятное выражение – не совсем обеспокоенность, что-то другое. Да и сами глаза у него показались мне чужими – холодными, застывшими ледяной коркой с черной бездонной полыньей зрачков. – Что с тобой?

Я не ответила, молча отстранила его и неторопливо повернулась лицом к площади, чувствуя где-то там, в другом конце ее человека, что метнул мне в спину колдовскую «шпильку» – безвредное по сути заклинание, призванное скорее привлечь внимание, чем навредить. Вот только сила этого «привлечения внимания» свидетельствовала о весьма немаленькой силе чародея.

Плохо дело.

– Гейл, тебе лучше уйти, – тихо произнесла я, снимая варежки и небрежно бросая их в снег, не обращая внимания на удивленные взгляды парочки редких прохожих, под вечер торопившихся домой. Шапку я тоже сняла, как и плащ, кидая их туда же, куда и варежки. Привычно перебрала пальцами на холоде, ощущая зазвеневшую меж ними магию, как натянувшуюся струну.

Неужели на том, последнем корабле, прибывшем из далекого Вортигерна, был человек, обремененный Условиями и ищущий подобных себе, но свободных еще от Ордена и служения Одинокой Башне чародеев? Стоит узнать, пока солнце не скрылось за горизонтом и я способна дать отпор, но судя по приветственной «шпильке» – мирного разговора может и не получиться.

– Что случилось? – упрямо повторил Гейл, сложив руки на груди. – Я не оставлю тебя, не бойся.

Я тихонько, очень горько усмехнулась, взмахивая ладонью и отражая следующую невидимую «шпильку», которую успела почувствовать.

– Скорее я боюсь за тебя, – я расправила плечи и вскинула подбородок, вглядываясь в закутанную в черный плащ до пола фигуру, возникшую на противоположном конце площади. – Там чародей. И довольно сильный. Помнишь, я когда-то рассказывала, что не бывает свободных волшебников – лишь те, кто служат Башне, служит Ордену и те, кого пока еще не поймали. Судя по всему, меня сейчас пробуют изловить. Поэтому держись подальше от меня, мне не хочется тебя зацепить.

– Только от тебя? – уточнил Гейл, отходя на пару шагов в сторону, сжимая кулаки и сверля взглядом неподвижную фигуру в черном, вокруг которой поднимался клубящийся белесый туман.

– А от него – еще дальше, – вздохнула я. – Если хотя бы половина того, что я слышала о вортигенских чародеях – правда, то он не пощадит нас обоих. Не лезь, Гейл – и сможешь дописать свою балладу до конца.

Снег тихо поскрипывал под ногами при каждом шаге, пока я шла через площадь с непокрытой головой, ощущая легкие морозные укусы на щеках и кончиках ушей. С еле слышным звоном сплеталась вокруг меня колдовская защитная сеть, ячейки которой цепляли на свои невидимые узелки крохотные снежинки, сила стягивалась к кончикам пальцев, готовясь дать отпор новому заклинанию, но когда я подошла ближе, чародей поднял руки и вместо того, чтобы ударить – откинул капюшон плаща.

От неожиданности я споткнулась, нарушив концентрацию, защитная сеть, обернувшая меня тугим коконом, неожиданно ослабла и провисла.

Потому что я знала этого чародея, знала узкое худое лицо с пронзительными зелеными глазами и глубоким, так и не исчезнувшим шрамом на лбу, практически скрытым под темными волосами. Но думала, что он уйдет из моей жизни после того, как его голову чуть не раздавил охотник Валь перед воротами монастыря, в котором я пряталась…

– Грач, – еле слышно выдавила я, опуская руки и растерянно глядя в лицо чародея-полукровки, с которым прожила под одной крышей несколько лет.

Лучший волшебник в нашем поколении, самый талантливый и способный, Грач отличался молчаливым и нелюдимым нравом, но при этом никому и никогда не отказал в помощи. Ни ребенку из новеньких, только-только постигавшему свои Условия, ни сверстнику, безуспешно бьющемуся с очередной формулой зелья. Никому.

В том числе и мне.

Я помнила, каким он был всего три года назад – стоящий у подножия горящей Одинокой Башни, когда одна лишь его сила душила неистовое пламя, рвущееся из окон и распахнутого дверного проема, когда он вывел детей наружу из зарождающегося пожара, созданного обезумевшей Наперстянкой. Как он выкладывал всего себя, отдавал все, что было, по капле выдавливая, выжигая в себе человеческую душу-птицу – только чтобы сохранить наш общий дом, нашу Одинокую Башню…

– Здравствуй, Арайя, – негромко ответил он и шагнул мне навстречу, держа перед собой раскрытые ладони. – Я не думал, что это будешь ты.

– Грач, – я подошла ближе, глядя в его еще больше осунувшееся лицо. Кровь фэйри стала видна в нем гораздо сильнее, чем раньше, и если во время обучения в Одинокой Башне я и не подозревала, что он – полукровка, и потому не обременен Условиями, как остальные, то сейчас его наследие было заметно невооруженным глазом. – Ты сильно изменился.

– Ты тоже, – он чуточку печально улыбнулся, и я поняла, что зубы у него тоже изменились, стали мельче и острее. – Я знал, что в Эйре скрывается неотмеченный чародей, но понятия не имел, что это ты.

Тихий, болезненный вздох, коротко стриженая голова Грача опустилась, плечи напряглись. Он протянул руку – и я почувствовала призрачное, едва ощутимое касание теплой магии на своей щеке.

– Мне так жаль, что это именно ты, Арайя. Не представляешь, насколько жаль. – Полоса тепла растаяла, а Грач вскинул голову, глядя на меня застывшими, будто зеленое стекло, глазами. – Но у меня есть приказ, которого я не могу ослушаться. Поэтому я спрашиваю тебя, Арайя из Одинокой Башни. Пойдешь ли ты по доброй воле на верную службу в Орден города Вортигерна?

Я отшатнулась, едва не поскользнувшись на тонкой ледяной корочке, оказавшейся под ногой, замотала головой, отказываясь верить услышанному.

– Мне еще четыре года осталось, ты ведь знаешь это. Я не могу пока…

Холодная усмешка, растянувшая узкие губы, сделала моего друга детства совершенно неузнаваемым.

– У меня есть приказ. И поверь моему опыту – лучше соглашайся сразу. Гораздо удобнее носить метку Ордена на воротнике рубашки, чем на теле. – Грач повернул голову и слегка оттянул тугой ворот куртки, чтобы продемонстрировать краешек алой воспаленной кожи и малиновый рубец, похожий на верхушку рукояти меча. – Они ставят клеймо несогласным каленым железом и у таких полукровок, как я, оно так и не заживает полностью. Ты человек, поэтому у тебя, возможно, заживет, но хочешь ли ты до конца дней своих носить на своей нежной шейке рабскую метку? Ведь придется выполнять приказы не только во благо Вортигерна, но и прихоти свободных волшебников, которые не всегда бывают приятными и целомудренными.

Краем глаза я заметила, что Гейл неторопливо обходит площадь по кругу, оказываясь по правую руку от меня, держа руки слегка заведенными за спину, и тогда Грач еле слышно вздохнул и покачал головой.

– Твоему другу не стоило вмешиваться.

Я не успела ничего предпринять – лишь увидела, как глаза полукровки полыхнули кошачьей зеленью, и менестреля рывком подбросило в воздух на два человеческих роста, крутануло и с силой ударило о снег, оставив Гейла лежать неподвижно в неестественной, распластанной и какой-то изломанной позе.

У меня не было времени, чтобы что-то ощутить внутри, кроме разом образовавшейся холодной пустоты, из которой мгновенно выплеснулось заклинание «паутины», накрывшее нас с Грачом незримым куполом, опутавшее фэйри-полукровку тонкими прозрачными нитями. Нет больше прошлого, нет моего друга, который из последних сил гасил ревущее пламя, бушующее в Одинокой Башне. О том, остался ли еще скрипач на этом свете, я старалась даже не думать. Это все – потом, если только это «потом» для меня состоится.

Потому что здесь и сейчас, в стылой сумрачной мгле, пронизанной тончайшими серебристыми нитями моего колдовства, осталась только я и фэйри-полукровка, глядящий на меня зелеными кошачьими глазами с узкого исхудавшего лица.

Динь!

Как капля воды, упавшая с сосульки, тонкий хрустальный звук, вызывавший мгновенную дрожь во всем теле. Я выставила перед собой «зеркало» за мгновение до того, как Грач сложил пальцы щепотью и сбросил в мою сторону первое, пробное заклинание. В Башне мы его называли «перышко» – потому как оно могло лишь «пощекотать», легонько зацепить противника. А еще – позволить измерить его силу и высоту пика Условий.

– 

Прячешься, – усмехнулся Грач, делая неуловимо быстрое движение рукой и оборачивая себя мерцающим коконом. – Но ты определенно многому научилась с той ночи, когда бросила меня умирать за монастырским забором.

Дзинь!

В сторону! Назад!

Я едва успела отскочить от взорвавшейся у меня под ногами мостовой. Комья слежавшегося снега вперемешку с мелкими камушками от раздробленных булыжников окатили меня щедрой волной, а «паутина» снова предупреждающе звенела, и не отдельными аккордами – а гулким, слитным, пугающим до дрожи ансамблем. Уже не увернуться – только защищаться и при первой же возможности напасть и ударить наверняка, поскольку второй попытки мне уже может не представиться.

Взмах рукой, наспех выписанные в воздухе символы – я едва успеваю скрыться за защитным пологом, как его прорезает новое, бритвенной остроты заклинание, промахнувшееся всего на волосок, и сразу следом за ним Грач отправил еще одно. Оно толкнулось в матово светящийся «полог», прогнуло его под напором чудовищной силы – и разодрало в клочья, развеиваясь и выпуская из себя скрытое заклинание, которое оказалось вложенным в колдовской таран, как клинок в ножны.

Меня ударило в правое плечо, крутануло и подбросило в воздух. Мгновение полета – и я больно шлепнулась на спину, пропахав собой неглубокую борозду в утоптанном снегу, который мгновенно набился мне за шиворот.

Странное дело, но полукровка дал мне небольшую передышку. Я слышала, как тихонько перезванивают тонкими голосами бубенчики – это Грач неторопливо подходил ко мне, и с каждым шагом от него расходилась колдовская сила, будто круги на воде. Правая рука у меня онемела и отнялась от самого плеча и до кончиков пальцев – когда я, преодолевая непривычную, тошнотворную слабость, все-таки села, рука висела тяжеленной, неподъемной плетью, над которой я была не властна.

Грач остановился в нескольких шагах от меня, вздернувшиеся уголки губ наметили жутковатую улыбку, больше похожую на оскал Сумерек.

– Я же говорил – лучше бы тебе пойти служить в Орден по доброй воле.

Под пальцами левой руки я ощутила обтянутую кожей короткую рукоять моего ножа, полностью скрывшегося от глаз в разворошенном снегу – и как он только там очутился, неужели выскользнул из ножен, пока меня крутило в воздухе? Навряд ли. Но на то «Не Знающий Преграды» и волшебное оружие, чтобы в нужный момент оказываться под рукой.

– Я никому служить по принуждению не буду, – тихо ответила я, чувствуя, как от холода начинают болеть пальцы, сомкнувшиеся на рукояти ножа.

– Будешь, – негромко и как-то сочувственно отозвался Грач, поднимая руку и легонько касаясь метки на шее, виднеющейся в расстегнувшемся вороте черной рубашки. – Еще как будешь. Я тоже поначалу думал, что никому против воли служить не стану, но, как видишь, служу. Чародеи из Вортигерна весьма искусны в навыке убеждения. Но я думаю, ты с ними общий язык так или иначе найдешь – ведь ты сама не слишком от них отличаешься.

Я удивленно моргнула, а Грач неожиданно рассмеялся – резким, неприятным, шипящим смехом.

– Ох, Арайя, да ты такая же наивная, как много лет назад. Вспомни, почему ты убежала из Башни незадолго до того, как она загорелась. Вспомни, от чего ты бежишь сейчас. Не от ярости ли фэйри, которого попыталась насильно заставить служить себе? – Он по-птичьи склонил голову набок, явно довольный моим замешательством. – Я вижу в этом некую справедливость. Тебя тоже посадят на невидимую цепь, и ты узнаешь, каково это – служить тем, кого презираешь.

Из туманной пустоты, которая накрыла собой окружающий мир на время действия заклинания «паутины», неожиданно вылетел тонкий серебристый блик, с еле слышным шелестом взрезавший воздух и оставивший яркий кровавый росчерк на вытянутой в мою сторону ладони Грача. Чародей отдернулся, стремительно развернулся, сбрасывая с левой руки хвостатую искру – и мгновенно получил второй нож чуть пониже ключицы.

«Паутина» зазвенела причудливым, льдистым аккордом, когда в нее вторгся кто-то третий, умудрившись задеть прозрачные колдовские нити – но не запутаться в них, как Грач. Замелькали серебристые сполохи, чертящие причудливые восьмерки и дуги, за которыми я не была способна уследить даже взглядом, и я поняла, что впервые на своей памяти вижу, как сражается Гейл. Вижу, как вообще кто-то сражается за меня, не отступая перед превосходящим по силе противником…

Глухо, басовито загудела колдовская струна, я едва не задохнулась от осознания, от предчувствия того, что вот-вот неизбежно случится – но Гейл словно чуял то же самое, что чуяла я, безо всякой «паутины». Он успел повернуть лезвие короткого меча плашмя, как щит, и смертоносное заклинание, способное раздавить у человека сердце прямо в груди, разбилось о хладное железо и рассыпалось блескучими осколками, стремительно тающими в воздухе.

– Грач, не смей!

Рывок вперед – не телом, а всей волей.

Невидимая рука с силой ударила чародея под локоть и заклинание, направленное в лицо скрипачу, ушло высоко вверх, пройдя мимо цели. Менестрель успел отшатнуться назад, запоздало скрещивая перед собой клинки, а Грач повернул ко мне узкое, холодное лицо, будто бы раскроенное надвое жуткой ухмылкой фэйри.

– Неужели ты не просто угадываешь, что я хочу сделать? Если ты и в самом деле читаешь чужую магию, то ты прямо-таки находка для Ордена.

Следующий удар Гейла налетел на невидимую преграду, один из мечей задрожал и неожиданно вывернулся из ослабевших пальцев скрипача, а Грач даже не моргнул, сверля меня чистым, прозрачно-зеленым и совершенно чужим взглядом.

– Не магию, – выдохнула я, с трудом садясь в снегу и стискивая замершие пальцы левой руки на рукояти дареного ножа с чаячьими крыльями вместо гарды. – Я читаю твою суть фэйри. Она выдает тебя, выдает с потрохами каждую твою мысль и движение. И чем меньше в тебе от человека, тем легче мне тебя читать.

– Разве? Проверим, Арайя?

Я едва успела. Из последних сил дотянулась, перехватывая и удерживая тонкую нить магии, которая неожиданно выдернула из груди Грача глубоко застрявший там метательный нож и ткнула было им в лицо менестреля.

Острие замерло на расстоянии пальца от глаза музыканта, нож повисел мгновение в воздухе и бессильно упал в снег.

А в следующее мгновение я подбросила свое оружие в воздух, перехватила его – не рукой, а взглядом, чувствуя, как последние остатки силы вытекают из меня, тянутся прочь в сторону заката тоненькой струйкой – и метнула в Грача.

Оружие, не знающее преграды, подаренное мне в ночь Самайна – оно послушно устремилось к цели, когда на пути смертоносного острия неожиданно оказалась грудь менестреля, которого чародей успел ухватить за плечо и с нечеловеческой скоростью подтянуть в себе, выставив перед собой живым щитом.

Мне не хватало времени – но я не успела этого осознать, потому что одна-единственная секунда, что разделяла волшебный нож и человека, которого я не могла и не хотела терять, это мгновение неожиданно растянулось, раздвинулось из крохотной щелочки до широченного коридора. И оказавшись в этом коридоре, душа моя взметнулась в несгибаемом, нерушимом протесте, который не успел оформиться ни мыслью, ни словом. Только безотчетный порыв, дотянувшийся до искрящегося лезвия…

Время вновь сузилось до сверкающей точки в пространстве…

Дареный нож мигнул, став прозрачным – и беспрепятственно прошел сквозь грудь музыканта, скрывшись в ней полностью. Я застыла в ужасе, в предчувствии неизбежного, непоправимого – и тогда Грач пошатнулся и с тихим хрипом осел на снег, из последних сил пытаясь удержаться ослабевшей рукой за плечо менестреля. Невредимый Гейл вздрогнул, сделал неуверенный шаг в сторону, глядя на меня широко распахнутыми глазами, а я наконец-то смогла увидеть лежащего навзничь на заснеженной мостовой чародея, из груди которого торчала рукоять моего ножа.

– Грач, – горько прошептала я, с трудом поднимаясь на ноги и подходя к поверженному фэйри-полукровке, который из последних сил цеплялся за жизнь, скреб длинными тонкими пальцами по груди, то и дело натыкаясь ими на нож с чаячьими крыльями, погрузившийся в тело на всю длину лезвия.

Помутневший от боли взгляд зеленых глаз остановился на мне – и впервые с момента нашей сегодняшней встречи он показался мне таким же, каким был много лет назад в Одинокой Башне.

– Ты молодец, – натужно прохрипел он, и я не удержалась, с трудом опустилась, почти упала на колени рядом с распростертым на снегу чародеем.

На губах у него пузырилась кровавая пена, темно-красная, как ягоды остролиста, капельки уже измарали щеку, но у меня не было сил, чтобы их стереть. Грач с трудом поднял руку, тонкие пальцы схватили меня за правый локоть – и до самого плеча онемелую, нечувствительную руку пронзило острой пылающей болью от снятия парализующего заклятия. Я с шумом втянула морозный воздух, сцепила зубы, ожидая, пока не утихнет жгучая волна тепла, плещущаяся от плеча и до кончиков пальцев – а Грач все не сводил с меня цепкого, пронзительного взгляда, поразительно ясного, просветлевшего. И совсем не похожего на тот остекленевший, чужой и отрешенный взгляд, каким на меня смотрел полукровка всего несколько минут назад.