скачать книгу бесплатно
Парни тоже ловят волну и тупо ищут пределы этого бреда, только ему конца и края нет.
– И прямо звездой был? Правда?
– И прям папаша у тебя при бабле?
– Да ну, жил на Бали год?
– Это ты столько девчонок поимел?
– Да я и тут успел.
Я реагирую на общий гул и хлопки. Мирон, засунув пальцы в рот, свистит так, что у меня выгибаются барабанные перепонки. Книжник с грохотом лупит ладонями по столу, будто каратист, намеревающийся разбить его пополам. Савва еще умудряется изобразить удивление, а мне настолько надоедает этот дешевый фарс, что я готовлюсь врезать Салаге промеж глаз.
– Ох, нихуа-хуа! И кто счастливица?
Стискиваю зубы, хрущу шеей; переплетя пальцы, разминаю ладони.
– Да эта ваша, – он чешет репу, будто вспоминает, – Ланская.
Что?
– Но гордиться нечем, она сейчас, наверное, согласна на любой член. Это я по незнанию ткнул…
С последними словами его лоб впечатывается в журнальный столик.
– Достал этот цирк. – Толкнув Салагу пяткой в бок и скинув его на пол, я пожимаю плечами в ответ на задранные брови Саввы.
Народ чует кровь, рассыпается в стороны, пропускает нас вперед. Дэн убирает стол к стене. Пахнет жареным. Слышен шепот за спиной и всхлипы с пола. Я вытягиваю руку, в которую тут же падает регбийный мяч, и с ходу впечатываю его в харкающего слюной дебила. По заднице, чтобы унизительней.
Не люблю насилие, тупые драки, жесть, но статус требует держать «стаю» в тонусе. А для большинства «волков» язык силы – самый понятный.
– У нас нет места балаболам.
Я наступаю, даю выход нарастающему гневу. Кровь в ушах ревет, как сирена ядерной тревоги. Злость ритмично колотит в виски, будто битой. Он напросился, знаю, меня не колышет его нытье и «пожалуйста, хватит». Раньше надо было думать. Я не позволю…
В три подсрачника Салага вылетает за дверь. Я беру его за грудки и спускаю с крыльца. Вся его спесь вмиг куда-то исчезает. На лице уже совсем другие эмоции: страх, раскаяние, обида, боль. Глаза красные, вот-вот расплачется. Чмо, не иначе. Все-таки интуиция меня, как всегда, не подвела.
– Я все понял, понял! – Он падает на задницу и ползет назад, обтирая землю. – Я больше… если ты это из-за Ланской…
Каждое ее упоминание как бензин в костер.
Я застываю над ним. Молчу, не делаю резких движений, а тот сходит с ума. Ему некуда спрятаться, спиной он упирается в припаркованную тачку Саввы и глубоко дышит, время от времени хлюпая разбитым носом и стирая запястьем капающую кровь. Размазать бы его в фарш, да кулаки марать как-то не хочется.
Бык в сто кило, называется, блин. Жалкий.
– Исчез с моих глаз. – Я слышу свой ровный голос будто со стороны.
– Слушай, я обещаю… – Сам себе роет могилу.
Я сажусь рядом с ним, забираю торчащую из его кармана пачку «Кента» с зажигалкой и подкуриваю одну. Только пару тяг – и брошу.
– Если хотя бы раз попадешься мне на глаза, пеняй на себя. Тренеру все скажешь сам. Нам такие слизняки в команде не упали.
Скулит. Он крепко жмурится и скулит, когда я подношу к его шее тлеющую сигарету, а меня это чертовски веселит. Я выдыхаю ему в рожу дым вместе с желанием убивать.
– Свалил, – говорю негромко одновременно с тем, как его живот издает утробный звук.
– Да, только можно я…
Покусится на мою уборную?
– Нет. Не буду повторять дважды. Три, два…
На «один» он подрывается и с пробуксовкой рвет со старта. Я тушу окурок прямо об коробку и прячу в карман. Мне почти смешно наблюдать, как он стонет, схватившись за живот, как выгибается, пока лезет в тачку.
Что ж, возможно, он не отмоет ее никогда.
– Ну ты и бес! – вывалившись на улицу, толкает меня плечом Дэн и хохочет на весь район. Он на свой страх и риск лохматит мне волосы, а затем с топотом и выпученными глазами заводит хаку – ритуальный танец народа маори, модный у новозеландских спортсменов, который на первый взгляд больше напоминает шабаш ведьм.
Через минуту, агрессивно размахивая руками и подвывая Книжнику, во дворе беснуются уже все. В домах напротив загорается свет, откуда-то слышатся обещания вызвать полицию, если не прекратим, но, честно, мне давно насрать. Если они хотят забрать кого-то в обезьянник, пусть зайдут в соседнюю дверь.
Вдоволь наржавшись, я издаю победный клич, и действо сворачивается. Мужики ревут во весь голос, заливают смех пивом и собираются зайти в дом, когда кто-то из них неожиданно выдает:
– Мне кажется, или это Ланская?
– Да ну, Бес! Твоя подруга идет! – рискует Мир здоровьем.
Я почти лениво поворачиваю голову, и меня замыкает. Потому что я и правда вижу, как из-за угла выруливает соседка. С кривым хвостом и в пижаме. Я специально бросаю взгляд на часы и не понимаю, что она забыла на улице в два часа ночи. А та, обнимая себя за плечи, спешит так, что спотыкается раз и два, и почти тормозит, когда видит нашу толпу. Медлит, но глаз не отводит. А парни заводятся, кричат ей, чтобы шла к нам.
– Слушай, – закинув руку мне на плечо и после моего взгляда убрав ее, говорит Остроумов мне на ухо, – а ты не думал отомстить ее папаше другим способом?
– Другим – это каким? – Я все еще наблюдаю издалека, как эта дура настырно приближается к дому, гордо задрав подбородок. Конечно, капюшона же нет, чтобы спрятаться.
Походка уверенная, взгляд прямой, губы плотно сжаты, а с ее растянутой серой майки на меня пялится огромная пучеглазая сова.
Нет, ну она это серьезно?
– Если ее папашу нельзя посадить, может, просто размазать его?
– Ты можешь говорить прямо, а не загадками, как гребаный Йода? – Я теряю терпение, а Савва играет бровями, как будто я телка, которая с ним флиртует.
Бесит, зарываться стал.
– Трахни ее и брось, раз ей так нравятся члены.
– Ты реально веришь бреду, который он нес?
– Да вообще пофигу. – Остроумов пожимает плечами и цинично ухмыляется. – Тебе ж даже напрягаться не придется, чтоб она запала. Поимей малышку, разбей сердечко, поглумись над ней, фоточки разошли… Да тут, блин, такой разгул для фантазии!
– А Софу мне в клетку посадить, пока эту окучивать буду, да?
– Вот она! – хохочет он, закинув голову назад так, что хочется переломить ему кадык. – Великая моногамная задница подала голос! Как ты скучно живешь, а…
– Не твое дело, – плюю в ответ, но Савва все равно прет напролом.
– Ни хрена твоя праведность не поможет тебе отомстить. Эй, Мишель! Зайка, иди к нам! – шипит змеиным голосом, а я мысленно приказываю ей бежать со всех ног.
Но Ланская глупо прет через двор прямо к нам.
Глава 6
Мика
Я просыпаюсь с тяжелой головой и песком в глазах. За окном темно, только свет уличного фонаря бьет в лицо. Из колонки приглушенно доносятся «Венгерские танцы» Брамса. Я укрыта пледом, которого не было, и по-прежнему одета в джинсы, что были на мне с утра, а ноутбук благополучно сполз на пол. Видимо, опять заснула, пока переводила новые главы про детектива и его помощницу. Не смогла оторваться: там запахло поцелуями (ага, после четырех книг без них!), и я, как ненормальная, сидела до победного. Спойлер: поцелуя не случилось. Наверное, мы состаримся к тому моменту, когда герои сблизятся. Но, если автор еще и убьет кого-то из них, как это сделал мой папа, я первая полечу в Лондон на марш протеста.
Медленно собираю себя в кучу и стекаю с кресла. Разминаю затекшую шею и вздрагиваю оттого, что в смежную с соседями стену что-то с грохотом врезается. Или кто-то. Ясно-понятно, что меня разбудило: тяжелая музыка с басами, которые вибрируют где-то в желудке, играет все громче. У Бессонова очередная волчья тусовка. Господи, надеюсь, они разнесут ему весь дом.
Я уже наизусть знаю плейлист из-за стенки, поэтому даже подпеваю The Offspring про детей, с которыми не все в порядке[9 - Имеется в виду композиция «The Kids Aren’t Alright» рок-группы The Offspring.]. С музыкальным сопровождением пью из фильтра воду и поглядываю в зеркальные створки холодильника – мамина любимая фишка, чтобы, по ее словам, держать себя в форме. Не знаю, в какой такой форме эта ерунда держит, но вот меня зеркала каждый раз только угнетают.
Нет, я не жалуюсь на фигуру, она у меня нормальная: и грудь есть, и талия. Бедра чуть большеваты, но это широкая кость – так, по крайней мере, всегда твердила мама. Меня убивает другое. Например, мои волосы: я уснула с влажной головой и теперь точно не усмирю эту копну в стиле афро, поэтому просто завязываю на макушке пушистый хвост.
Вымучиваю улыбку и бешусь еще сильнее, потому что ненавижу свои выпирающие клыки. В детстве мне их вырвали, чтобы передние зубы встали на место, но, когда начали расти коренные, все пошло не по плану. Родители пожалели меня и не стали насильно ставить пластинки: я боялась, что меня будут дразнить. Поэтому заработала комплекс на всю жизнь. Это я уже сейчас научилась рефлекторно прикрывать рот рукой, когда смеюсь, и улыбаться без зубов, раньше у меня через день была бы истерика. Как-то раз я даже порезала все фотографии, где были видны зубы.
И это я еще молчу про шрамы, которые заработала, втихаря сжигая мамины фигурные свечи: в двенадцать я часто переодевалась в ее шелковый халат и воображала себя такой же крутой актрисой. Свечи жгла для атмосферы, а в итоге подожгла синтетический тюль в родительской комнате. Все закончилось почти хорошо благодаря садовому шлангу. А про щиколотку и мой позор перед Бессоновым я даже вспоминать не хочу. Слава богу, мы учились в разных школах (он – в спортивной), и не пришлось хотя бы там встречаться с ним – чтобы сгорать от стыда, хватало и двора.
Кривлюсь сама себе, а после убегаю в ванную, где быстро скидываю джинсы с кофтой и отправляю их в корзину для белья. Понюхав пижаму из сушилки, потому что ненавижу, когда папа забывает и портит мою одежду своим кондиционером, я уже предвкушаю сон. О да, в мягкой кровати с ортопедической подушкой: мама пару лет назад накупила их для всей семьи, чахнущей за компьютерами. Но между ребер внезапно простреливает. Я не могу сделать вдох.
Дверь в папину спальню открыта, а он всегда запирает ее за собой. Пол усеян клочками бумаги, а это очень нехороший знак. Сердце сжимается, щемит в груди. Я не слышу музыки: пульс барабанит в висках. Я будто проваливаюсь в бездну; в животе все переворачивается, как при свободном падении. Боюсь сделать шаг, потому как уже знаю, что меня ждет.
Заглядываю в комнату, но там никого нет. Папы нет. Забыв обо всем, я обегаю весь дом – пусто. Точно ищейка, с надеждой обыскиваю двор – нет, никого, пустота. Во мне мигом закипает злость. Ну что, он совсем не понимает? Если его заметят после десяти на улице, еще и в нетрезвом виде… да кто угодно! Соседи, прохожие, не дай бог, тот же Бессонов! Если его вдруг заберут в дежурную часть, то он… Он ведь не отделается предупреждением! С его вечными опозданиями на несколько дней в инспекцию, с тем, как он грубил сотрудникам… Он же просто сядет в тюрьму!
Главное правило условного срока – исправление осужденного. А этот осужденный ни черта не хочет исправляться! Ему словно все равно. Иногда мне кажется, что он намеренно ищет неприятностей, пока я извожу себя, беспокоясь о нем.
В чем была прыгаю в «конверсы» и вылетаю из дома. Даже без ключей. И мой забег по району напоминает девять кругов Дантова ада. Я ношусь по дворам, заглядываю на детскую площадку, рыскаю в местном магазине. За каждым углом, где я снова не нахожу отца, меня ждет очередная невыносимо болезненная порция разочарования. В «наливайке» его тоже нет. У озера только пара машин, в которых, скорее всего, занимаются сексом. На остановке гуляет ветер.
Мне кажется, что вся моя истерика длится один сумасшедший миг, на деле же я успеваю вспотеть, чтобы потом замерзнуть. А когда смотрю на часы, оказывается, что прошел целый час. Отчаяние накрывает меня с головой. Я сдуваюсь, перекрещиваю на груди руки – только бы не рассыпаться – и тащусь домой. Я собираюсь сделать кофе и сторожить папу на крыльце хоть до утра: если он ведет себя как ребенок, мне придется быть взрослой за двоих. Но меня внезапно окликают.
– Мне кажется или это Ланская?
– Да она это, дебил!
– Мика!
Я поднимаю голову, застываю, оценивая обстановку, и вся накопленная злость просится наружу. Прямо в сторону компании гиен.
– Эй, Мишель! Зайка, иди к нам! – слащаво и заискивающе зовет меня Остроумов.
Будто интонация что-то изменит. Будто я тупая и поверю ему.
Взгляд скользит с его лохматой головы на захлебывающегося смехом Книжника, который хлопает по плечу еще одного их мерзкого дружка, Мирона Давыдова, а затем останавливается на нем. На Бессонове, что стоит чуть в стороне ото всех и с надменным видом созерцает происходящее.
Ненавижу.
Я ненавижу их всех! За всё! Потому что они издеваются надо мной. Потому что кичатся силой, которой у них от природы больше. Потому что все они – отвратительные бесхребетные животные, которые ходят перед их любимым Бесом на задних лапках. Я ненавижу его самого за то, что он их всех натравил на меня и никак это не остановит. Возникает такое острое желание вызвать полицию, что я почти наяву вижу, как этих дураков разгоняют по домам. А может, мне особенно повезет и кого-то даже свозят на экскурсию в обезьянник. Но из-за папы этого делать нельзя. Это злит особенно сильно.
Сердце бьется быстрее, к щекам приливает кровь, тело вытягивается струной. Я не знаю, что им от меня нужно, но прятаться негде: чтобы зайти в дом, я все равно должна пройти мимо них. Нельзя давать слабину.
– Чего тебе? – бросаю, точно плевок, замерев в паре метров от Остроумова и компании. Я остаюсь возле клумбы, будто земля по волшебству подарит мне силы. Смешно, но сейчас, когда передо мной целая толпа голодных волков, я поверю во что угодно. Хотя половина из них больше напоминает пьяных свиней.
– Ауч! Полегче, малыш. – Остроумов изображает, что моя резкость поразила его в самое сердце. – Не дело такой милашке бродить ночами одной.
– Я пошла. – Не собираясь слушать бред парня, который еще позавчера ставил мне подножки, я отворачиваюсь от Бессонова, прожигающего меня взглядом. Я не могу больше видеть его глаза, и так все время чувствую проклятую вину из-за Наташи.
– Стой! Мишель, ну стой, хорошая! – Остроумов так резко хватает меня за локоть, что я пугаюсь и изо всех сил с разворота бью коленом ему в пах.
Черт. Это плохо. Если до этого я еще могла избежать проблем, то теперь я их точно нажила.
– Сав, – рыпается к нему Книжник, но Остроумов его тормозит. Согнувшись, он подвывает и матерится.
– Норм, все нормально. – Остроумов упирается ладонями в колени и смотрит на меня снизу вверх сквозь кудрявую челку. – Мы, наверное, не с того начали. Но я повторю предложение присоединиться к нам.
– Издеваешься? – по-прежнему не понимаю я. Почему они не оставят меня в покое?
– Давай, – он поправляет ширинку и выдыхает через сложенные трубочкой губы, – сыграем в «Правду или действие». Или в бутылочку. Нам скучно.
– Так играйте сами, у вас для бутылочки как раз подходящая компания. – Я ухмыляюсь. Мне страшно, но я смеюсь.
– Тогда бир-понг? Пацаны там как раз готовят стол.
– Я хороша в настольном теннисе, но нет.
– Может, пора зарыть топор войны? Бессоныш не против, да?
Я отказываюсь смотреть в его сторону, но и без того знаю, что он против. А вот что задумал Остроумов, не понимаю. Он всегда выпендривается больше всех. Если другие вторят Бессонову, слушая каждое его слово, то этот вечно делает все поперек. Как они вообще дружат? С такими друзьями и врагов не нужно. Неужели этого никто не замечает?
Еле удерживаю себя на месте, чтобы не начать пятиться, когда Остроумов вдруг наступает, подходит ближе и убирает выбившуюся из моего хвоста прядь за ухо. В свете фонаря его глаза опасно блестят. Модная щетина и браслеты, белая футболка и рваные джинсы – вот и весь Остроумов. Девочки таскаются за ним не меньше, чем за Бессоновым, но на меня его неповторимый (дешевый) шарм не действует.
Наверное, это все закончилось бы в ту же минуту. Я уже готова уйти, наплевав на предложение фальшивого мира и надежду на беспечную университетскую жизнь. Но все меняется в один миг. Я замечаю на дороге тень, и меня прошибает пот. Боже, как я не догадалась проверить заброшку? Из окна машины, которая стоит через пару домов, кто-то ненадолго высовывается и вновь прячется. Черт!
На старом «Опеле» спущены колеса и разбиты фары: папин знакомый около года назад переехал по работе в Грузию и оставил ключи, чтобы при необходимости показывать машину покупателям. Покупателей не нашлось. Машина продолжает стоять на дороге мертвым грузом. И папа в ней иногда выпивает и спит. Почему я забыла об этом, не знаю. Мне до ужаса страшно, что кто-то из «волков» увидит его, поэтому я делаю то, что первое приходит в голову.
– Хорошо, пойдем, – говорю я и тяну Остроумова за рукав мимо Бессонова и толпы. Нужно как можно быстрее увести их всех с улицы, чтобы никто не додумался, не увидел… Чего бы это ни стоило.
– Воу-воу, какая прыть! – ржут за спиной.
– Детка, я завелся!
– Ноги ее не будет в моем доме, – громом разносится по округе грубый голос. Он режет воздух, как гильотина. И это даже не восклицание, не повышенный тон, не приказ, но все замирают, как безвольные фигуры на шахматной доске, и ждут решения Его Величества.
