скачать книгу бесплатно
– Я очень рад, что нравлюсь тебе, но…
Идиот.
Я уже собираюсь отступить, только бы избавиться от неприятной компании, когда у меня от затылка и до самых пяток разбегаются мурашки.
– Мика!
Во всем виноват голос Бессонова, когда он произносит мое имя.
Он вообще звал меня когда-либо по имени?
Я вроде бы и взвешиваю в голове варианты, как избавиться от него, но, по правде говоря… разве у меня есть другой выход? Вокруг стремительно темнеет, дождь усиливается с каждой минутой, а промокшие ноги грозят насморком и температурой. В машине Бессонова хотя бы сухо и тепло.
С этой мыслью я падаю на переднее кожаное сиденье, и в нос бьет приторный запах ароматизатора из пузырька, свисающего с зеркала заднего вида. Но напрягаюсь и дышу через раз я потому, что обивка салона напоминает те самые жуткие офисные диваны, на которых не шелохнешься без громкого непристойного звука. Каждая клеточка в моем теле кричит мне бежать подальше от Бессонова. Но я остаюсь.
Машина трогается с места, а Ян по-прежнему молчит. Тишину нарушают лишь гневный стук дождя по лобовому и приглушенная песня группы Bring Me The Horizon, которую я часто слышала через стену. Но я не возражаю, пусть Ян и дальше пялится на дорогу: она скользкая, лишним не будет. Я слишком напряжена для диалогов. И имею право!
Сколько раз мы с вожаком «стаи» находились так близко друг к другу? Один, когда он включил Отелло? Но и там была целая толпа зрителей. Второй раз, в четырнадцать, тоже вряд ли считается: он разбил мне сердце за жалкие три минуты, а потом я уже изо всех сил улыбалась ему с Наташей, которая привела сына с собой, чтобы поздравить меня с днем рождения. Она даже не догадывалась, как сильно я не хочу видеть того, кто хладнокровно убил мою детскую симпатию. И вот сейчас я сижу рядом с ним так близко, что могу разглядеть выведенное курсивом слово fate[6 - Судьба (англ.).] у него за ухом. Таких мелких татушек на его теле много. Я насчитала семь на пляжной фотографии, которая случайно попалась мне в интернете: sport на голени, family под сердцем, freedom на тыльной стороне кисти между большим и указательным пальцем. Еще была power на плече, brotherhood на шее, life[7 - Спорт, семья, свобода, сила, братство, жизнь (англ.).] на запястье и эта самая fate. Но, по-моему, их определенно больше. Я так думаю.
Сейчас каждая черта Бессонова кажется мне острее, чем раньше, а сам он – злее и жестче. Он мало похож на приукрашенный мной в фантазиях образ немногословного соседа из детства, но и того, кого я часто видела из окна, не напоминает. Может, потому что не светит голым торсом с кирпичным прессом? Он одет в тонкий черный свитер под горло, а его неприлично длинная челка, которую он на игре часто закалывает невидимками, свободно падает на лоб и на сливающиеся с темнотой глаза.
– Не пялься, – бьет по натянутым нервам его резкий голос. Он даже не смотрит в мою сторону, но я вжимаюсь в сиденье с ужасным скрипом.
– Думаешь, я не знаю, как ты помял бампер? – отбиваю я, используя единственный доступный в моем арсенале козырь. Надеялась, не придется или останется на финал, но не прошло и пяти минут, как я вынуждена использовать тяжелую артиллерию.
Ну, в общем, его задний бампер соотносится в моей голове со снесенной оградой у нас на подъездной дорожке и раздавленными пионами, которые остались от мамы, любившей ухаживать за цветами, и которые зацвели безо всякого ухода, чтобы окончательно свести папу с ума.
– Туше, – ухмыляется Бессонов поистине кровожадной ухмылкой, задрав брови так высоко, что те должны бы вылезти на затылок.
А я не могу перестать сравнивать его с тем, кто так долго жил в моей голове. Я осознаю одну простую вещь: у них нет ничего общего. Даже запах другой: раньше Ян пах литром The One и сигаретами, но я уже давно не видела его курящим. Вокруг него теперь витает лишь аромат порочности и раздражающей наглости, смешавшийся в гремучий коктейль с запахом леденцов, которые Ян с недавних пор жует пачками. Сегодня, кстати, они точно мятные, а в тот день, когда он чуть не свернул мне шею, были вишневые. Смешно, да, что я помню все эти мелочи?
– Могу я узнать, зачем ты таскаешься в больницу? – спрашивает он подозрительно спокойным голосом, который обещает мне ураган. У него резко обозначаются скулы, раздуваются ноздри, и я понимаю, что все его спокойствие – одна сплошная фальшь. – Это чувство вины?
Да.
– Что?
– Вопрос простой, – разрезает жалкий метр между нами его низкий голос.
– Я тебя не понимаю, – вру слишком откровенно.
– Что непонятного? Зачем твой пьяный отец сбил мою маму, а ты соврала? Причин я тоже не пойму, но фактов это не меняет.
– Я не…
Тело охватывает дрожь, пальцы трясутся. В воздухе повисает отчаяние. Оно пахнет опасностью и скользкой дорожкой, куда меня затягивает.
– Ты лет с двенадцати, наплевав на тусовки, каталась в это время на своих дурацких роликах. Да я чуть ли не каждый божий день видел тебя после тренировки! А в тот единственный вечер ты вдруг решила себе изменить? – Он продолжает вести машину уверенно, не отвлекается, поворачивает на сложном перекрестке, но меня кроет.
– А ты следишь за мной?
Он слишком близко подбирается к истине.
– Давай не будем о том, кто и за кем следит. Ты не устала наблюдать, как я тренируюсь, из своего окна?
Звучит как вызов, и я против воли краснею – точно знаю по горящим щекам. Значит, мое укрытие совсем не такое безопасное, как я полагала? Но даже если так, то что?
Что ему надо?
– Слушай, – продолжает он, видимо догадавшись, что ответа не последует, – весь район знает, как бухает твой отец. И что он творит в последнее время – тоже: и про разбитых гномов Романовых, и про снесенный шлагбаум на въезде. Неужели ты полагаешь, что кто-то верит в его невиновность? – Он тормозит на светофоре и, повернув голову, впивается в меня взглядом. – Неужели ты думаешь, в это поверю я?
– Неужели ты считаешь, что мне есть до этого дело? – копирую я его едкий тон. – Если у тебя есть претензии к судебной системе…
Я вытираю стекающие с волос капли и хлюпаю носом. Меня слегка трясет, но я не понимаю, от холода это или из-за испепеляющего взгляда Бессонова.
– Жизнь показала, что есть лишь один честный суд. И мы все там рано или поздно окажемся.
Мне приходится крепко обнять себя за плечи, чтобы хоть как-то унять нарастающую дрожь. Ян делает музыку громче и больше не заговаривает со мной, и это очень хорошо. Но я все равно до самого дома гадаю, как так вышло, что, несмотря ни на что, еду с ним в машине. Кто бы увидел из университетских, не поверил.
Оставшуюся часть пути я мысленно прикидываю, что сегодня меня вряд ли хватит на главу, которую задолжала девочкам, – я уже много лет перевожу зарубежные книги и фанфики и сейчас участвую в народном переводе крутой серии про одноногого частного детектива, которую у нас выпускают с большой задержкой. Тяга к расследованиям, привитая мне с детства папой, который вместо сказок про принцев читал мне Конан Дойла, неумолима и с возрастом становится только сильнее.
Увидев знакомый указатель, который означает, что через пять минут мы будем на месте, я бросаю взгляд на недовольного Бессонова и судорожно пытаюсь придумать, что скажу ему на прощание. И скажу ли что-то вообще. Вроде бы и нащупываю нечто, граничащее с сарказмом и прямым пожеланием идти на три веселых буквы, но все не то. Уверена, что самый крутой ответ я придумаю, когда буду лежать у себя в спальне одна.
Правда, я обо всем этом забываю, когда мы сворачиваем к нашему дому. В свете тусклого фонаря и под проливным дождем я издалека замечаю фигуру отца, который по колено в грязи топчет выжившие пионы. И все бы ничего, не будь в его руках очередной бутылки.
Едва Бессонов тормозит у своего крыльца, я, не прощаясь, выскакиваю из машины и спешу подхватить папу под плечо, когда тот шатается и кренится в сторону, чтобы вот-вот распластаться в луже на подъездной дорожке. Я не поднимаю глаз, но чувствую, что Ян смотрит. Смотрит не отрываясь на нас, а у меня от испанского стыда сводит желудок. Тошнит, и к горлу подступает желчь. Что я вообще ела сегодня?
– Папа, папуль! Пошли, пожалуйста! Тебя не должны видеть таким, – бесполезно умоляю я, потому что он снова не в адеквате, бродит на границе реальности и фантазий.
– Лизочка, она вернется ко мне… Она обязательно…
Он спотыкается на ступеньке, падает на колени, и его выворачивает прямо перед дверью, а я изо всех сил стискиваю челюсти, чтобы не последовать его примеру. Слезы стекают по щекам и смешиваются с каплями дождя, делая их такими же солеными. Запах чистого влажного воздуха – единственное, что спасает от тошноты. Он и уверенность в том, что за мной наблюдают. Поэтому я собираю волю в кулак и помогаю папе подняться. Сначала нужно спрятать его дома, потом уже все остальное. Бессонову ничего не стоит нажаловаться инспектору, и тогда отцу продлят испытательный срок. Или того хуже – заменят условный на тюремное заключение.
Папа вскоре засыпает на коврике в ванной, куда у меня получилось его дотащить, а я утыкаюсь затылком в стену и позволяю себе громко, с надрывом разрыдаться. Я не справляюсь. Понимаю, к чему все идет, но каждый раз верю ему. Каждый раз надеюсь всем сердцем, что завтра все будет по-другому. И снова горячо ошибаюсь.
Ему нужно лечение. Я знаю, не дура. Но мне так жаль его! Я ведь помню папу совсем другим – любящим, щедрым, счастливым. Тем, кто всегда был со мной и за меня. Я так боюсь его предать, сделать ему хуже. Что, если это повлияет на условный срок? Я знаю, что в рамках исправления он даже должен лечиться от зависимости, но что, если он не справится? Что, если он окончательно сдастся?
Спустя пять минут душевных терзаний я кусаю губы и молча беру тряпку в руки, чтобы смыть с пола всю грязь, которую мы за собой оставили. Поднимаюсь на второй этаж и откисаю под горячим душем чуть ли не полчаса. Стекаю без сил вместе с водой вниз и, усевшись на плитку, крепко-крепко обнимаю себя за плечи. Мне даже голову держать тяжело, поэтому я утыкаюсь лбом в колени.
Я уже говорила, что выбор свой не изменю. Но как порой невыносимо сложно с ним жить! Сложно и больно.
Ненавидела бы я Бессонова, сотвори Наташа что-то подобное с моим папой? Без сомнения. Я ненавидела его много лет подряд за гораздо меньшее. И теперь мне тошно от несправедливо растраченной на такие мелочи злобы.
Глава 5
Ян
Я тру лицо и пытаюсь продрать глаза: ночка в салоне выдалась бессонной. Целиком покрыть «Хаммер» антигравийной пленкой оказалось задачей не из простых, зато пачка нала согрела пустой карман. Плюс подправили мою малышку, машина сразу помолодела лет на пять. Еще бы суметь поспать днем – и счастью не было бы предела, но у Софы на меня имелись совсем другие планы.
Когда я спускаюсь из душа, она, напевая про солнце в Монако, уже вовсю хозяйничает на кухне в одних трусах. Любит она разгуливать по дому полуголой – провоцировать и напрашиваться на комплименты. Для нее это самая настоящая сцена, где она прима-балерина, а я покорный зритель, но, стоит признать, фигура у нее и правда зачетная.
Услышав мои шаги, Софа поднимает на меня взгляд, молча впивается им в кожу, словно пиранья, выжидает. Раньше глаз от нее оторвать не мог, а сейчас, спокойно моргнув, бросаю ей платье, которое подбираю рядом с диваном, где все началось.
– Оденься, скоро парни придут.
Она закатывает глаза почти до белков и, цокнув языком, полностью меня игнорирует.
– Омлет будешь?
– На соевом молоке, без желтков, соли и бекона? Нет, пиццы поем.
Софа перекладывает готовое блюдо на тарелку и обдает раскаленную сковороду водой.
– Я не виновата, что пухну от любой лишней калории, – под шипение охлаждающейся нержавейки причитает она, – а у тебя тело от Бога такое.
Преувеличивает, как всегда. Софа не растолстеет, даже если месяц будет давиться пончиками: уже проходили, когда ей не дали ведущую партию в новой шоу-программе. Ее тогда жестко накрыло. Сейчас же она просто откровенно клянчит похвалу, кажется совсем позабыв, что на меня эти приемы давно не действуют. Я не привык повторять одно и то же по десять раз на дню, как ей того хотелось бы. И она не права. Бог к моему телу не имеет никакого отношения: когда надо, я по полдня гоняю себя через мясорубку в зале, чтобы быть в форме.
Обойдя ее, я складываю грязные миски в посудомойку и включаю робот-пылесос. Софа по жизни не отличается чистоплотностью, но в целом меня это не напрягает. В двадцать первом веке с таким количеством разнообразной техники и доступной услугой еженедельного клининга кого вообще это может напрягать?
Она ловит меня минут через десять, когда я закидываю в стиралку разбросанное по ванной белье. Стоит, оттопырив задницу, в дверном проеме и потягивает свой любимый черный кофе без молока и сахара. Как она вообще эту бурду пьет?
– Ты зачастил с тусовками, – начинает издалека. А я все гадал, когда опять будет капать мне на мозги. – Может, хотя бы одну субботу отдохнем вдвоем?
Я молча выхожу из ванной, чтобы не опуститься до ссоры. С Софой разгон от нормального диалога до криков с полетом посуды происходит в лучших традициях «Феррари» – меньше чем за четыре секунды.
– Так что ты думаешь? – Она усаживается на барный стул и призывно раздвигает длинные ноги. Софа слишком хорошо владеет телом, не зря с четырех лет все свободное время посвящает танцам, но иногда эта игра надоедает.
– Не сегодня.
Она злится, я вижу. Спасибо и за то, что пытается сдержаться.
– Ты даже не пьешь почти, зачем собирать у себя этот пьяный сброд? – долго не выдержав, цедит сквозь зубы. – Лишние деньги нашлись? Особенно когда твоя мама…
– Не начинай, – резко перебиваю я, не повышая голос, но уже на грани. Не ей учить меня, на что мне тратить бабло. И не ей напоминать мне о матери. – Как раз чтобы этот самый сброд держать под контролем.
Софа обиженно надувает щеки и складывает руки на груди, отключая свою сексуальность.
– Я ведь тоже альфа, почему у меня нет никаких привилегий? Опять мне придется терпеть тупые шутки твоего Остроумова?
– Не знаю, когда у вас началась эта взаимная неприязнь, но тебе не придется. – Она радуется, только вот рано. – Сегодня собираемся без девчонок.
Ее взгляд простреливает мой лоб навылет. Я не шучу: явственно слышу в голове громкое «бам», когда она смотрит на меня. Уже предвкушаю вынос мозга, будто мне без этого мало. За те два часа, что Софа тусит у меня, она успела поорать из-за проваленного зачета, который надеялась получить за красивые глаза (голые ноги). Сразу после секса она ударилась в слезы, пытаясь пронять меня сопливой драмой по поводу того, что банк урезал ей лимит по кредитной карте и она теперь не знает, как с этим жить. Ну а вечное нытье, что в каком-то номере другая солистка задвигает ее на второй план, я уже пропускаю мимо ушей. Напрашивается шутка про плохого танцора, но это будет неправдой: двигается Софа потрясно, сложно отрицать. Просто уверен, что в ее театральной среде имеются звезды на порядок выше уровнем. Я ведь не считаю себя лучшим в мире игроком. Хотя девчонки из универа с этим утверждением бы поспорили.
– И ты точно не передумаешь? – Она спрашивает таким тоном, будто я ее оскорбил.
Я мог бы передумать, но не хочу.
– Сегодня – нет.
– Вы что, никак не отстанете от парня? – догадывается она о цели вечерней тусовки. – Ну понтуется он, бывает. Играет ведь неплохо, ты сам говорил.
Не люблю, когда лезут не в свое дело.
– Что-то к Ланской у тебя такого снисхождения нет.
От одного упоминания этой девчонки Софа мигом переключается в состояние бесконтрольной злобы. Она трясет головой и хмурится.
– Эта семейка сделала тебе больно, а за тех, кого люблю, я готова убивать.
– То-то же.
Через полчаса ко мне с сотрясающим стены шумом и тонной алкоголя почти в полном составе заваливаются «волки», и дом сразу перестает казаться пустым и огромным. Они расползаются по этажу, заполняя каждый метр, и скоро я уже не нахожу места, куда приземлиться. Заказав бургеры на всю стаю, я сгоняю с дивана в гостиной Илью, нашего фулбэка[8 - Замыкающий игрок защиты в регби.], и тот, послав меня, удаляется за пивом, которым теперь забит и холодильник, и морозилка.
Софа, поздоровавшись со всеми, кроме Саввы, виляет задницей и демонстративно уходит, но, когда я ее не останавливаю, возвращается, чтобы поцеловать меня на прощание.
Спустя час-два появляются и другие. Серж, сын нашего декана, чуть ли не с ноги врывается в веселье, чтобы торжественно раздать всем ответы на экзаменационный тест по мировой политике. Он по-прежнему пытается завоевать авторитет, которого у него нет и не будет с таким подходом. Парни у нас в компании разные, но купить их не выйдет.
– А когда ты рухлядь свою собираешься менять? – Мирон влезает в разговор с подачи Книжника. – Папаша не хочет подарить тебе нормальную тачку? Есть пара интересных предложений.
Все знают моего отца, но лишь немногие в курсе, что живу я не за его счет.
– Мне нравится ретро, – пресекаю я тупую болтовню и на полную мощность врубаю колонку, забив на позднее время. Настраиваю басы и прошу Сержа кинуть мне холодную колу. Ловлю в фокус Салагу и киваю Дэну: можно переходить к делу.
– Салага! – басит Остроумов и уже тише добавляет: – Кто-нибудь помнит, как его зовут?
Парни разводят руками и откровенно ржут, когда амбал подпрыгивает на месте, явно пугаясь, а затем делает надменное выражение лица.
– Здорово, мужики! – нападает на нас с медвежьими рукопожатиями, еще и по спине пытается хлопать.
Убого.
– Давай сюда! – Савва за шиворот усаживает его между нами и закидывает руку ему на плечо. – Ну что, расскажи, как тебе у нас.
– Ничё, пойдет.
«Пойдет»? Мы с Остроумовым понимаем друг друга без слов. Дэн и Мир в это время ухохатываются за его спиной, наливая в пустую бутылку из-под «Макаллана» дешевый портвейн из местной забегаловки. Они еще и таблетки какие-то сверху кидают. Нахмурившись, я киваю, мол, что это, а Дэн изображает выхлоп из задницы. Дураки. Я не любитель этого детского сада, но Салага сам напрашивается, бесконечно понтуясь.
– Как в команде тебе? – продолжает разводить его Савва, а тот лыбится. Нет, он реально думает, что так хорош?
– Ну не круче нашей футбольной, но вы тоже зачетные.
Мудак он. Самый настоящий. Играет как валенок, еще и брешет без остановки. Отец Книжника работает в органах, он пробил его отца – тот погорел на мутках с финансовыми пирамидами. И никакого загородного особняка, куда придурок без конца обещает всех пригласить, как обживется после переезда, у них нет. Сбежали они с папашей из столицы, чтобы их не сожрали те, чьи деньги были благополучно спущены на ветер. И тачка у него, кстати, арендованная. Лживый кусок мяса. Выпьет – сам будет виноват. Моя совесть чиста.
– Ну и как на вкус? – еле сдерживаясь, чтобы не сложиться от смеха пополам, спрашивает Дэн Салагу. А тот, улыбаясь, давится, но выпивает.
– Пушка, – кивает он, – сразу видно – годное пойло.
Ой, да гори в аду, и достойно тебе прочистить кишки.
