Когда распахиваются крылья

Ярость полыхнула в глазах Тёмки, он резко встал и замахнулся своим огромным кулаком. Я инстинктивно закрыл глаза, отходя назад и спотыкаясь об скамейку. Но его кулак так меня и не достал – со стороны учительского стола раздался зычный голос Тольмихалыча:

– Эй, вы что там творите? – а потом над нами нависла его гигантская фигура. – Драться в столовой надумали? – Тольмихалыч строго посмотрел на Тёмку.

Тот, оценив ситуацию, сплюнул под ноги, опустил кулак и подобрал рюкзак. Посмотрев на меня злобным взглядом и еле слышно пробормотав «Ещё достану тебя, неудачник!», Тёмка вышел из столовой.

Я выдохнул. Недоверчиво посмотрел на все ещё ухмыляющихся Мишку и Серого, потом оглядел себя с ног до головы: вроде все на месте и даже не обмазано подливом… Ха! Так вот, оказывается, как чувствуешь себя, когда не боишься, что в один момент все вокруг пойдёт не так, как надо. Когда удача на твоей стороне, причём в буквальном смысле. Надо бы сходить в церковь и поставить свечку… Или как там это делается? В церкви я был всего лишь несколько раз почти таким же мелким, как и Женька, поэтому смутно представлял, что там нужно делать и как правильно молиться. Ни одной молитвы я не знал, знал только, что одна их них называется «Отче наш» и заканчивается словами «Во имя Отца и Сына и Святого духа». С другой стороны, вчера я говорил с Богом – а для этого, кажется, молитву и читают, – и говорил нормально, своими собственными словами, а не заученным стишком. Так, может, молитва не очень-то и нужна? И, кстати, ещё интересно, с кем я вчера разговаривал? Гоша – это Отец, Сын или Святой дух? Нет, определённо надо зайти церковь, чтобы хотя бы сказать вежливое спасибо.

Тут ко мне подлетел Серый и с размаху закатил своей рукой по моей ладони.

– Молодца, Васян! Круто ты его! – все ещё чуть дрожащим от смеха голосом проговорил он. – Видел, как он чуть не заревел? Круто так тебе сегодня подфартило! Как будто даже ты не ты!

Я широко улыбнулся, чуть-чуть задетый его последней фразой. Может, рассказать ему, что я теперь не неудачник и кто мне помог с этим? Да ну, ещё подумает, что я крышей поехал.

– Спасибо, Серый! – вместо этого я тюкнул своим кулаком по его кулаку. – Пошли, что ли, отнесём тарелки, пока нас тут убираться не заставили. Серый согласно кивнул, и мы, все ещё посмеиваясь и прихватив ржущего Мишку, пошли к раздаче.

Я думал, что увижу Тёмку сразу после обеда в коридоре, ведущем в столовку, но там никого не было. Не было Тёмки и в коридоре второго этажа, и мы спокойно дошли до кабинета физики.

После контроши вторая физика пошла как-то туго, даже Серый, для которого она была единственным уроком, на котором он не спал, все поглядывал в телефон, как человек с нервным тиком, и несколько раз переспросил меня, во сколько звонок. На мой ответ, что только через двадцать минут, он простонал: «Почему сегодня шизика такая долгая!..» и рухнул носом в парту. Получилось громко, и грозно посмотревшая на нас физичка сначала нахмурила брови, но потом, видимо, оттаяла – Серый был её любимчиком, чем он часто и пользовался.

Я покосился на Олеську – она сидела со слегка пришибленным видом, пустым взглядом уставившись на доску. Ещё бы – Тёмка был её кумиром, парнем, который впустил её в свою компанию. На переменах они с Катькой обсуждали – причём подчёркнуто громко, чтобы слышали все – только это – с кем и как вчера подрался Тёмка, как они танцевали с ним медляк на дискотеке и что вчера он говорил – вплоть до последнего его слова. Раздражало это неимоверно, особенно то, что я, сам того не желая, знал о подробностях ночной жизни Тёмки и его компании больше, чем было нужно. Интересно, много бы в моей голове освободилось места, если бы я выкинул оттуда всю информацию о том, с кем неделю назад замутил Игорян, друг Тёмки, как позорно, «как шмара», оделась на дискотеку Наташка и приставала к Тёмке и сколько «челиков» на этой неделе избил её кумир и его бравая команда? Наверное, хватило бы, чтобы выучить наконец эти дурацкие бесконечные формулы реакций по химии.

Последними двумя уроками была физра. Тут, прыгая через козла, кувыркаясь на матрасах и взбираясь по канату, я совсем забыл про Тёмку. Тольмихалыч, проведя шумную разминку, разделил нас на группы и распределил каждой по снаряду, чтобы мы менялись каждые 10 минут. Мы с Мишкой и Серым, сразу же рассчитав время, оккупировали козла – получалось, что так мы успеем побывать на нём два раза. Пока Тольмихалыч следил за тем, кто ползает на канате и висит на брусьях – чтоб не убились, мы, подстраховывая друг друга, носились по спортзалу и сигали через козла, периодически приземляясь на нос. Я орал что-то Мишке и Серому, те ржали и орали что-то в ответ. В очередной раз перелетев через козла и приземлившись на ноги, я довольно закричал и шлёпнул подставленную руку Мишки, который меня страховал. Только сейчас я сообразил, каким напряжённым был все утро. Как губка для доски, сжатая в кулаке. Тёмки я не боялся – боялся того, что он растреплет все в школе. Но тот и так растрепал, а никто почти и не отреагировал – ну, кроме долбанутых Тёмкиных друзей. Может быть, все уже настолько привыкли к моим неудачам, что они больше не кажутся феерическими? Немного обидно, конечно, но с другой стороны, если подумать, одни ведь плюсы! Тёмка меня почти не задел, а сплошная полоса невезения кончилась навсегда! Что ж тут плохого? Нет, все же надо забежать в церковь и поставить свечку, когда буду в райцентре. Кем бы там этот Гоша ни был – моим воображением, каким-нибудь глюком, ангелом или… Богом?

Тольмихалыч свистнул в момент, когда Серый летел через козла, а мы с Мишкой, как две курицы-наседки, разведя руки, пытались быстро сообразить, куда именно он летит – на маты, вбок или в стену. Обошлось, Серый твёрдо приземлился на ноги, обошёл козла и, несколько раз высоко подпрыгнув на мостике, встал в строй. За ним, почти последними, подтянулись мы с Мишкой. Стоя посередине, я периодически переглядывался с друзьями, чувствуя, как губы то и дело разъезжаются в глуповатой улыбке, а собрать их в серьёзную физиономию все никак не получается.

– Что разулыбался, Перевозчиков? – тут же заметил это Тольмихалыч, – хорошо после физкультуры, да? Не то что после физики.

– Так точно, Тольмихалыч, – бодро отрапортовал я и опять прыснул – теперь уже из-за выражения лица Серого, которого оскорбили в лучших чувствах и заставили выбирать, что лучше – физра или физика.

Тольмихалыч довольно крякнул, проорал свои стандартные «Напрррр-во! Налеее-во! Смиррр-на!» и отпустил нас по раздевалкам.

В коридоре ко мне подошёл Мишка и заговорщически пробормотал:

– Может быть, ты того… Не будешь переодеваться?

– С чего вдруг? – удивлённо спросил я.

– Ну ты сам знаешь… Тёмка и его дружбаны… В спортивке-то оно и пинать легче, и убегать, если что. Я и Серому сказал.

Я чуть подумал и кивнул. Тёмка, конечно, в столовке отступил, но что ему мешает подкараулить меня в стороне от школы и напасть уже всей своей толпой? Уж очень злым ушёл он из столовки. Как мудро заметил Мишка, в спортивках быстро валить намного удобнее. Но очень не хочется вмешивать сюда Мишку и Серого – и правда, разве они виноваты, что мои ноги цепляются друг за друга в самых неподходящих местах и в самое неподходящее время? Нет, надо выйти из этой истории с Тёмкой с наименьшими потерями. Хотя в столовке ни о каких потерях и речи не было, только безоговорочная победа!

Я быстро запихал в рюкзак брюки, рубашку и кофту, засунул в пакет ботинки и, накинув куртку, одетый как чёрт, вышел из раздевалки. Мишка с Серым уже были тут как тут – ждали меня на подоконнике у входных дверей. Я подошёл к ним.

– Парни, там же Тёмка, наверное, меня ждёт. Вы идите по другой дороге, а я, если что, смотаюсь от них.

Мишка и Серый переглянулись.

– Ты не дури, Васян, – важно и напыщенно, как всегда, начал Серый, – как грится, один за всех и все за одного. Валить, сверкая пятками, – так всем вместе!

Я хмыкнул и все ещё нехотя вышел вслед за ними за двери.

На улице, оказывается, была прекрасная погода: солнце палило как в конце мая, разбитый, весь в мелких лужах с утра асфальт подсох, на нём бурыми разводами отпечатались утренние следы школьников. лёгкий тёплый ветер слегка трепал голые ветки берёз в аллее на горе. Не погода, а прямо сказка! И весной-то как пахнет, надышаться никак не получается! Как будто даже где-то музыка играет – так хорошо!

– Что это за фигня? – вдруг спросил Мишка. – Кто это бренчит на гитаре?

Я прислушался – на самом деле, чуть в стороне, за стеной школы, кажется, на старых лестницах, где часто собиралась Тёмкина компания, чтобы покурить, напротив стадиона, раздавались еле различимые мелодичные звуки гитары.

– Не знаю, – так же удивлённо пробормотал я. – Тёмка научился тренькать на струнах?

– Он шнурки, наверно, учился завязывать несколько лет, а ты про гитару, – ответил Серый, прислушиваясь. – Пошли посмотрим?

Я кивнул и направился в ту сторону, Серый – за мной. Мишка чуть потоптался на месте и с неохотой тоже пошёл за нами, бурча про себя что-то вроде: «Ну и нафига мы туда попёрлись? Чтоб по морде получить?»

Мы прошли чуть вперёд по дороге. Дальше наступал ответственный момент: дорога уходила влево к воротам, а стена школы и клумба с цветами – вправо. Для того чтобы дойти до лестниц, нужно было перейти прямо по клумбе и перелезть через кусты черноплодки, окольцовывавшие школу как живая изгородь. Конечно, нам нельзя было этого делать – только заметив кого-нибудь из школьников на клумбе, Ольга Николаевна, училка по сельхозтрудам, поднимала ор на всю школу, а потом всем прилетало от директора и Тольмихалыча, которого тот часто использовал как вышибалу. Но Тёмка же часто туда ходил, и не один, а мы что – рыжие, что ли? Остановившись, мы осторожно осмотрелись и, не заметив никого потенциально опасного, украдкой прошмыгнули по клумбе, перемахнули через черноплодку… и нос к носу столкнулись с Женькой Стерховой.

– Ты-то что тут забыла? – тут же выпалил Серый, не успев, видимо, придумать, что сказать.

Женька, почти отличница, строгая и серьёзная, одарила его презрительным взглядом и отвернулась – как будто это не мы её застали в месте, куда вообще-то такие, как она, не ходят, а она нас. Я хмыкнул и похлопал Серого по плечу: ничего, в другой раз будешь умнее. Он тут же дёрнул плечами: да я и не заметил ничего. Я пожал плечами: ну как знаешь.

Оказывается, сегодня по клумбе потоптались знатно: окружив лестницы, на любимом месте Тёмки собралось около двадцати старшеклассников из нашего, девятого и одиннадцатого классов, и ещё несколько мелких – то ли из пятого, то ли из шестого. Тот, кто бренчал на гитаре, сидел на третьей ступеньке, и я не смог его разглядеть. Более высокий и глазастый Мишка, встав на цыпочки, доложил:

– Парень вроде какой-то. В кожанке.

В кожанке? В нашей-то деревне? Да ещё и на гитаре играет – ого! У нас если и пели что-то на улице, то точно не под гитару и, скорее всего, из репертуара группы «Золотое кольцо» – что-то там про «виновата ли я». Таких уличных музыкантов я видел только летом в городе, когда ездил туда к тёте с дядей, и то редко. Услышать здесь гитарные перезвоны было настолько странно, что мы удивлённо переглянулись и с новой силой стали вытягивать шеи, чтобы рассмотреть незнакомца. Или знакомца – не видно же ничего.

Парень наконец перестал бесцельно перебирать струны – наверное, настраивал гитару – и из-под пальцев (они были единственным, что я видел – длинные пальцы с обгрызенными кривыми ногтями) – полилась лёгкая смутно знакомая мелодия, как будто даже не гитарная, какая-то волшебно-спокойная, мягкая, как тёплое и толстое одеяло. А потом парень запел – чистым мягким голосом, точно не пел, а тихо шептал в самое ухо. Слова звучали как-то странно, непривычно, как будто стелились над землёй, как мокрый туман. Я непонимающе покрутил головой, а потом вдруг осознал: он поёт-то не по-русски, а по-английски! Вот только с английским у меня всегда были проблемы, да как и у всей школы, включая нашу англичанку, а сейчас я почему-то понимал все, о чём поёт парень. И не только я – несколько девчонок из нашего класса, стоявшие чуть впереди меня, начали тихо подпевать – хотя я был уверен, что слов этой странной песни они не знали.

– Imagine, there’s no heaven, – выплетал спрятавшийся за толпой парень, – It easy if you try. No hell below us, above us only sky.

Потом его голос птицей взметнулся вверх, а у меня в голове что-то звякнуло: небеса? ад? Очень знакомо звучит… Как будто… я слышал это вчера?

Я все-таки протолкнулся вперёд, протиснувшись мимо двух одиннадцатиклассников, которые недовольно заворчали, но парень снова взял высокую ноту, и те тут же про меня забыли. Зато я теперь мог разглядеть того, кто сидел на третьей ступеньке и, удобно устроив гитару на коленях, самозабвенно распевал песни. Длинные, чуть выше плеч слегка волнистые волосы, смеющийся взгляд золотых искрящихся глаз, невыносимо светлая и притягательная улыбка – недаром со всех сторон он окружён девчонками, которые чуть ли не облизывались. Гоша?

Как будто в ответ он поднял голову, улыбнулся ещё шире, ещё обаятельнее и кивнул: привет, чувак, я как раз тебя ждал. И дальше продолжил играть, выплетая из пальцев и струн тёплую и свежую, как весенний ветер, музыку. Сегодня он был уже не в своём поросячьем свитере, а в свободной клетчатой рубашке, джинсах и лёгкой куртке. Определённо, с одеждой он сегодня справился лучше – выглядел среди нас, одетых кто в спортивное, кто в куртки всех цветов радуги, кто вообще в тулупе, как рок-звезда среди малышни из детского сада. Серый тоже разглядел парня и окончательно растолкав одиннадцатиклассников, протиснулся ко мне.

– Что за чувак? Выделяется среди нашего колхоза.

– Ты его видишь? – взволнованно спросил я.

– Вижу. А ты нет? – удивлённо спросил Серый.

– Нет, я просто… – но что «просто», додумать я так и не смог. Серый видит Гошу, значит, это не мой персональный глюк. А ещё значит, что Гоша, живой, из плоти и крови, вчера поджёг черёмуху невиданным негорящим огнём, заставил ветку выпустить почки и избавил меня от невезения. То есть… он на самом деле Бог?

– Так кто такой? – нетерпеливо повторил Серый.

– С чего ты взял, что я его знаю? – резко, резче, чем хотел, спросил я.

Серый удивлённо посмотрел на меня.

– Ну, может, потому что он тебе кивнул? И разулыбался? Так что за субъект? Неплохо так играет. Хотя… И-эх, мне б сейчас гитару… Я бы ему показал, как надо Битлов играть.

– Это знакомый… брат… – не успев сообразить, что сказать, выпалил я.

– Знакомый брат? А у тебя есть ещё и незнакомые? – хмыкнул Серый.

– В смысле, двоюродный… Или троюродный… седьмая вода на киселе, в общем. Приехал к нам в гости вчера.

– Понятненько. А наших, русских, он играть умеет, интересно? А то Битлов играть всем весело, а вот попробуй Чижа, где столько аккордов, что пальцы по грифу почти в узел завязываются, и все голосом и харизмой надо вывозить.

Я не ответил, что там умеет играть Гоша – тем более, наверно, уж он-то умеет играть все. Между тем Гоша завёл ещё одну песню, и по первым аккордам я понял, что Серый отключился и уже больше ничего не воспринимает. Это была «Это все» ДДТ – любимая его песня. Гоша как будто знал, составляя себе концертный лист.

«С нами память сидит у стола, а в руке её пламя свечи. Ты такой хорошей была, посмотри на меня, не молчи!» – неожиданно заорал Серый мне на ухо. Гоша, не переставая петь, улыбнулся и кивком головы предложил Серому выйти вперёд и спеть вместе. Серый тут же растолкал оставшихся ребят и сел рядом с ним. Теперь они пели в два голоса, и даже слегка угловатый голос Серого стал мягче, мелодичнее. Остальные, кто знал слова, тихо подпевали. Я осмотрелся: на лице Женьки Стерховой разлился свет, как будто она смотрела на фонарь. Мишка осоловело-изумлёнными глазами не сводил взгляда с Гоши, сам не замечая того, как шевелятся его губы и голова в такт музыке.

Две мечты да печали стаканмы, воскреснув, допили до дна.Я не знаю, зачем тебе дан,Правит мною дорога-луна.

Ребята тихо подпевали, смотря на Гошу и Серого светлыми глазами, плавно покачиваясь. Очередной аккорд ножом вошёл прямо в душу. И вдруг от головы к самому сердцу пробежали искры-мурашки – почти как вчера вечером у черёмухи. Я почему-то знал, что не только у меня. Мы все как будто превратились в единый организм, стали продолжением друг друга. Сейчас я был уверен, что мы понимаем друг друга – и никаких слов нам больше не нужно. Не выдержав, я схватил Женьку Стерхову за руку. Она не удивилась, только улыбнулась и взяла за руку Мишку. Так мы все соединились за руки, продолжая тихо напевать и сиять. Искры пробежали по нашим рукам, согревая их теплом.

Гоша и Серый в последний раз пропели «Это все», последний аккорд был сыгран, пальцы Гоши отпустили струны. Но музыка как будто застыла в воздухе, и мы слушали её, не разжимая руки и не говоря ни слова. Нельзя было говорить – каждый из нас знал, что любое произнесённое слово разрушит эту музыку, разрушит цепь наших рук…

Вдохновение исчезло за одно мгновение, осыпалось хрусталём, оставив после себя ноющую пустоту, – из-за угла выбежала Ольга Николаевна и заорала дурным голосом – злым, колючим, совсем не таким, каким сейчас пели Гоша и Серый.

– Это что это вы тут устроили! Как не стыдно – ходить по клумбам! Все курить сюда пришли, да? Думали, здесь вас не найдём?

Мягкая пелена тёплого света лопнула, как воздушный шар. Мы переглянулись. Женька чуть смущённо вытянула свою руку из моей.

Мы расступились, Ольга Николаевна протиснулась вперёд, чтобы рассмотреть, кто там в центре – и уж непременно сделать выговор ученику и родителям. Но, увидев Гошу, слегка растерялась.

– Вы кто, молодой человек? И по какому праву вы тут поёте? Вам кто-то разрешил?

– Нет, – просто ответил Гоша. – Пою, потому что хочу. Неужели для того, чтобы петь, нужно разрешение?

– Для всего нужно разрешение, – отрезала Ольга Николаевна. – Да вы же тут всю клумбу растоптали! Не стыдно вам? Вырядились, как бомж, песни поёте ужасные – родителей не слушаете, так хоть бы бога побоялись!

Я не выдержал и громко хрюкнул, так что слюна попала в нос. Гоша и Ольга Николаевна посмотрели на меня: первый – со светлой сияющей улыбкой задорно подмигнул, вторая – сердито, как будто я перебил её речь на вручении премии лучшему учителю района.

– А ну брысь отсюда все, а то директора позову! – прикрикнула она. – А вы, молодой человек, и вы, молодые люди, – она по очереди обратилась сначала к Гоше, а потом к Серому и мне, – сами пойдёте к директору. А то – ишь, нашли моду, пить да курить под стенами школы!

Ребята возмущённо зашептались.

– Ольга Николаевна, мы не пили и не курили! – подал голос кто-то справа. – мы музыку слушали!

– Знаем мы вашу музыку! – грозно повернулась она в сторону говорившего, – сначала гитара и пакли нестриженные на голове, песни вот эти ваши, а потом что? Наркотики? Ведь есть же хорошие песни! «Есть только миг между прошлым и будущим…», например, а вы поёте непонятно что! Да что с вас взять, потерянное поколение… А ну марш отсюда! И клумбы не портить!

Ребята, бормоча и ворча про себя, медленно разбредались. Испуганная Женька Стерхова подхватила свой рюкзак и тенью юркнула за кусты черноплодки.

– Ребята, не переживайте, завтра ещё споем! Все вместе! – бодро крикнул Гоша, и все, кроме Ольги Николаевны, разулыбались.

– Никаких завтра! – твёрдо отрезала та. – Сейчас же расскажу родителям и директору!

Вскоре на лестницах остались только я, Серый, Мишка, Гоша и Ольга Николаевна.

– Это крайне безответственно с вашей стороны – продолжала выговаривать она. – они-то что, они дети, они не понимают, что творят («Все мы понимаем! – сердито буркнул Серый, – и мы не дети!», но Ольга Николаевна отмахнулась от него), а вы? Вроде бы взрослый человек, а все туда же!

– Дорогая Ольга Николаевна! – наконец подал голос Гоша, – Конечно, я с вами согласен: клумбы – это святое! Ни в коем случае нельзя посягать на чужой труд – ведь вы так долго за ними ухаживали, копали грядки, высаживали саженцы.

Ольга Николаевна слегка порозовела – наверное, не ожидала, что этот «наркоман с гитарой и паклями» заговорит с ней так вежливо.

– Вот именно! А вы… А вы взяли все растоптали! Я все лето тут работала, после того, как снег сошёл, грядки перекапывала, многолетники садила, чтобы вы их тут топтали? Кусты вон поломали.

– Конечно, Ольга Николаевна! Смиренно прошу прощения, – слегка поклонился Гоша. – Только мне кажется, клумбы-то и не растоптаны почти, посмотрите? – и незаметно щёлкнул пальцами.

– Да как же не растоптаны… – воскликнула Ольга Николаевна, повернулась и обомлела. Грядки, шедшие вдоль школы, были мягкими и пушистыми, как будто их только что перекопали, то там, то здесь проклёвывалась свежая газонная трава, а на сухих палках многолетников распустились мелкие, но яркие цветы. Это в конце-то апреля.

– Это… это что? – изумлённо прошептала Ольга Николаевна.

– Это ваши цветы! – радостно ответил Гоша. – Вы о них так хорошо заботились, что они расцвели уже сейчас. Они мне сказали, что очень вам благодарны и в этом мире ещё ничего не встречали мягче ваших рук.

Женщина посмотрела на него ошеломлённым взглядом, несколько раз порываясь что-то сказать, но так и не найдя слов.

– Ольга Николаевна, прошу прощения ещё раз, но мы, наверное, пойдём, – улыбнувшись, сказал Гоша. – Васю, Серёжу и Мишу уже родители заждались, наверно. Я напоследок хочу сказать – я рад с вами познакомиться. Я благодарен вам за то, что с такой нежностью заботитесь о моих творениях, – он кивнул в сторону цветов. – Я вижу, как вы их любите, как они любят вас, и радуюсь. Ещё раз спасибо! – Гоша взял её за руку и крепко пожал. Потом светло и тепло улыбнулся и, кивнув нам – следуйте за мной, чуваки, перелез через кусты и вышел на дорогу.

Мы втроём слегка зависли от шока, но тут же сообразили, что с Гошей уходит и наше спасение от ковра в кабинете директора и, перемахнув через черноплодку, рванули за Гошей, оставив Ольгу Николаевну в величайшем во всей её жизни изумлении.

Гоша вроде бы шёл не быстро, но мы даже бегом еле смогли его догнать.

– Эй, парень, подожди! – не выдержав, крикнул Мишка. – Ты куда так впахал?

Наверное, он очень удивился, когда мы, три здоровых десятиклассника, только что после физкультуры, не смогли догнать щуплого городского парня, да ещё и с громоздкой гитарой за спиной. Как бы ему это объяснить? Все это время я лихорадочно соображал, как представить Гошу Мишке и Серому, но так ничего и не придумал. Не говорить же им, что это Бог. Я представил, как в громогласной тишине произношу это слово и как вытягиваются лица друзей, и хихикнул.

Гоша вышел за ворота и наконец остановился. Запыхавшись, мы поравнялись с ним и тут же попадали, держась за забор.

– Как это у тебя получается? – выдохнул Мишка. – Вроде идёшь тихо, а умотал аж до самых ворот!

Я напрягся. Вот сейчас ответ: «Потому что я Бог» – был бы совсем неуместен.

– Не знаю, как-то само собой получается, – пожав плечами, ответил Гоша.

– Ты кто такой? – подозрительно осматривая его, спросил Серый. – И откуда так круто лабаешь на гитаре?

Я напрягся ещё сильнее. Хотелось его перебить и заорать, что это мой родственник, но тут же накатило недоумение: не перебивать же Бога! Словно бы услышав мои мысли, Гоша лукаво улыбнулся, прервавшись на полуслове, мотнул головой в мою сторону: мол, у него спрашивайте.

Я закашлялся и порозовел: все-таки перебил, значит.

– Эээ… Серый, это… я же говорил, это мой родственник… Брат троюродный… Из города. Его зовут… – я замялся, сомневаясь, можно ли его представлять Гошей всем.

Гоша с готовностью протянул руку сначала Мишке, а потом Серому:

– Гоша. Приятно познакомиться, парни.

Те пожали руки и на мгновение как будто засияли отражённым золотистым светом Гошиных глаз.

– Ты круто играешь на гитаре, – заметил Серый, пристроившись сбоку от Гоши. – Где научился?

– Там, у себя, – неопределённо махнул Гоша рукой. – Я слышал, что ты тоже хорошо играешь. Может, завтра сыграем вместе?

– Завтра? – подхватил Мишка. – А ты здесь надолго?

– Не знаю, как получится, – опять пожав плечами, ответил Гоша. – Закончу свои дела и уеду, наверное.

– У тебя здесь дела? – вскинулся Серый. – Какие могут быть дела в нашей деревне на шестьдесят дворов? Тебе что, в городе дел не хватает?

– Да разные дела. Воспитательные, в основном.

– Воспитательные? Ты кого-то воспитываешь?

«Господи, да отстаньте вы уже от него! Вот прицепились, клещи!» – подумал я, но сказать ничего разумного так и не смог. Оказывается, это трудная задача – отмазать Бога.

– Да, – улыбнулся Гоша, – есть тут один мальчик, который думает, что все вокруг нечестно и несправедливо.

Я порозовел.

– Так ты какой-нибудь типа куратор? – догадался Серый. – Следишь за несовершеннолетними уголовниками?