Честный враг – наполовину друг

Я узнал. И он меня узнал. Мы обнялись. И вот что-то Дима накопал...

Буду ждать электронную почту.

* * *

Я собрался уже уходить, когда распахнулась, стукнувшись о шкаф, дверь, и из своей комнаты выехал в коляске Андрей. Вид у него был совсем не заспанный. Взгляд внимательный и серьезный. Почему-то не хотел раньше мне на глаза показываться. С ним подобное случается. Он теперь стал стопроцентным эгоцентриком и был постоянно погружен в думы о собственной будущности. Но, как сам сознавался, таковой не видел.

– Людоед нашелся? – спросил он мрачно.

Слышал мой разговор. И понял, о чем речь. А как не понять, если сам об этом, наверное, постоянно думает.

– Ищут. Есть след, – ответил я уклончиво.

– Дядь Леш, меня в курсе дела держи. Я очень хотел бы ему в глаза посмотреть.

Это прозвучало, как угроза бандиту.

– Зачем? Что тебе это даст?

– Он, говорят, всегда в благородного горца играл. А гранату так бросил... Это же как выстрел в спину.

В этом он не совсем прав. Условия боя и стрельба в спину – вещи разные.

– Это была его самозащита. Но мне не жалко. Если поймаем его, я постараюсь устроить тебе с ним свидание.

– Обещаешь?

– Обещаю.

– Спасибо, товарищ подполковник.

ГЛАВА ВТОРАЯ

1. ЛЮДОЕД

Машина у меня скоростная – новенький БМВ пятой модели. Разгон такой, что мало кто угонится, разве что с перепугу. И я проскочил пару километров раньше, чем успел перевести дыхание. А когда перевел, спохватился. В горячке, с перепугу то есть, не продумал свое поведение и сразу совершил ошибку. Конечно, мне даже задерживаться у своего портрета не следовало. Мало ли кто мог видеть это. И уж тем более не следовало его срывать. А если уж сорвал, то следовало обрывки плаката с собой забрать, а не бросать там же... Или уж, чтобы следы запутать, и еще хотя бы пару ориентировок сорвать.

Я затормозил так резко, что Давид Копченый чуть на переднее сиденье не вылетел. Сколько заставляю его пристегиваться, он все время забывает.

– Ты что? – спросил Копченый, когда машину слегка повело юзом, но я все же справился с управлением, сначала выровнял движение, а потом стал разворачиваться перед самым носом у идущей навстречу тяжелой фуры.

– Забыл...

– Что забыл?

– Проститься с покойными забыл...

Понял он что или не понял, это сути не меняло, поскольку я в этой ситуации распоряжаюсь. В других, по крайней мере, в большинстве других, тоже я. И ему остается только подчиняться. А лучше было бы, чтобы он и вопросов не задавал.

Выскочив из-под угрожающе летящей большегрузной фуры, моя машина стремительно рванула с места. Мне и минуты не потребовалось, чтобы вернуться на место. Но вернулся я поздно. На площадке, рядом с постом ГИБДД, были припаркованы две машины, а около застреленного Копченым мента стояли люди. В будку никто, кажется, не поднялся. Один человек стоял рядом со своей машиной и разговаривал с кем-то по телефону. Сообщал, видимо, о происшествии.

Я развернулся, подъехал и остановился. Выходить не стал, только стекло опустил, посмотрел на тело, на людей, стоящих рядом, и головой покачал:

– Ни себе хрена... Помощь нужна? Я врач.

Это было оправданием моему появлению здесь. Большинство машин мимо проедет. Остановятся единицы. Врач, если он врач настоящий, остановится. Впрочем, о таких врачах народ, кажется, уже давно забыл...

– Уже помогать некому, – сказал один из водителей, толстопузый великан с усами, как у запорожского казака. – Две пули в сердце. Одна рядом с другой.

Это я и без него видел. Действительно, без него, и даже раньше, чем он.

– Ментов вызвали?

– Вызывают.

– Ладно. А то я сначала проскочил на скорости, не сразу сообразил... Пришлось вернуться... – это чтобы понятно было, почему я приехал с одной стороны, а отсюда поеду в противоположную. – Кто стрелял-то? Видел кто?

– Я не видел. За остальных говорить не буду. Только и остальных, когда приехал, я тоже не видел...

Усач был не из приветливых. И потому мое отбытие должно выглядеть естественным. Я пожал плечами, поднял стекло и поехал. Но успел все же глянуть на будку. Под стеной так и лежал сорванным мой портрет. Никто на него внимания пока не обратил. И ветра, как назло, не было. Был бы ветер, обрывки унесло бы, и на остатки ориентировки, приклеенные к стене, никто бы не обратил внимания.

Выехав на дорогу, я сразу вдавил педаль газа в пол. Если этот злополучный пост ГИБДД я миновал удачно, то дальше постов быть не должно бы. Если и есть дежурные машины на дороге, они уже гонят сюда, чтобы хотя бы посмотреть на случившееся, чтобы о собственной участи задуматься и впредь не слишком наглеть. Для того именно, по большому счету, я и стрелял. Негодяев нужно уничтожать. И если власть не берет на себя такие функции, то придется эти функции брать на себя мне и таким людям, как я. Порядочным... Только так в обществе можно навести порядок.

* * *

Когда мне под ребра воткнули стволы автоматов, я испытал боль, но вида не подал. Мои ребра к боли от ударов привычны. Я много лет занимался карате-кекусинкай, а в этом стиле большинство ударов руками, да и ногами тоже, наносится именно в ребра. В полуфинальной схватке на первенстве Европы в Лондоне мне сломали ребро. Я дотерпел и победил, хотя временами казалось, что я теряю сознание.

Ствол автомата – не кулак, хотя ударить кулаком я могу больнее, чем менты стволами автоматов. Тем не менее удары мента мне не понравились. И милиционеров было много, и стояли они друг за другом.

– Что вы хотите, уважаемые? – задал я вопрос.

– Исрапил Хамзатович Азнауров? – спросил человек из заднего ряда. В отличие от других, у него на каске было затемненное пластиковое прикрытие лица, и потому лица этого я видеть не мог, но голос показался мне знакомым.

– Это я.

Не зная за собой вины, я даже попытался улыбнуться. Хотя улыбка, наверное, выглядела натянутой. Так кинозвезды и эстрадные примы улыбаются после десяти пластических операций в год. Я это почувствовал и на оперированных уродов походить не захотел. Потому и улыбаться перестал.

– Вы задержаны по подозрению в терроризме. Пропустите нас в квартиру, – сказал все тот же знакомый голос.

Но я даже шаг назад сделать не успел, как меня теми же стволами автоматов просто затолкнули в прихожую, и всей толпой, настоящим ручьем, один за другим они потекли внутрь. Я даже мысленно удивился, откуда их столько взялось, и не слишком ли много спецназовцев и ментов разных уровней на одного несчастного доктора социальной психологии, которым мне уже нравилось себя считать.

– Руки! – требовательно сказал один из гостей.

У меня, естественно, не было навыков подготовки рук для надевания на них наручников, и выставил я их слишком широко, но мне помогли удержать их так, как им было удобно, и жесткие обручи впились мне в запястья. Наверное, наручники тоже имеют регулировку, поскольку люди имеют разные по обхвату запястья. Но мне то ли случайно, то ли специально наручники были надеты так, что они впивались в руки, нарушая кровообращение. А ведь запястья у меня не слишком широкие.

В квартире уже начался обыск, а человек в шлеме с тонированной защитной маской взял телефонную трубку, послушал, выругался и положил ее на аппарат, прекратив разговор с Лондоном на незаконченной фразе, поскольку мат и вообще любую ругань считать законченным предложением нельзя. Это только проявление каких-то эмоций, и всегда требуется расшифровка.

Телефон звонил еще дважды, но каждый раз трубку снимали и тут же клали, чтобы избежать разговора. И даже не интересовались, кто мне звонит, хотя для любого следствия, когда человека задерживают, как я понимаю, интересны его связи. Вывод напрашивался сам собой. Или работают менты непрофессионально, или, наоборот, они слишком много знают, чтобы тратить время на разговоры с моей женой.

Меня не допрашивали. Только под конец, когда обыск завершился и кроме денег ничего подозрительного не нашли, привели пару соседок в качестве понятых и заставили подписать протокол обыска. Они подписывали, ничего не видя и не зная, что подписывают. Две добрые бабушки читать-то по-русски умели с трудом, а уж каракули разобрать не могли тем более. И им никто не потрудился прочитать протокол. Но на меня бабушки посматривали уже с подозрением и опаской.

– Поехали, – распорядился старший, поправил тонированное прикрытие своего лица и подтолкнул меня под локоть, направляя к двери. – И шевели лапами, шевели.

– Вы все нашли? – спросил я предельно вежливо, словно бы предлагал сам что-то показать.

– Найдем что нужно.

– А что нужно?

– Пару мешков с гексогеном, – он хохотнул от собственного остроумия. – На кухне под столом прятал. Не мог место лучше найти. В протокол это уже внесли, не волнуйся. А на склад за настоящим гексогеном по дороге заскочим.

На кухне под столом у меня лежали два мешка с сахаром.

– Веселый вы человек, – оценил я. – Легко вам, наверное, живется.

– Еще бы зарплату добавили, нормально бы жилось, – старший сначала капитальнейшим образом выматерился, а потом непритворно вздохнул.

Я, кстати, запомнил, что деньги из моего шкафа были переложены именно в его карман. Там было около восьми тысяч фунтов стерлингов. Это больше десяти тысяч долларов. И не заметил, чтобы их пересчитывали, и не слышал, чтобы сумма была занесена в протокол обыска.

* * *

Отвезли меня в следственный комитет при прокуратуре. Доставили в кабинет с дверью, обитой искусственной кожей. Там не каждая дверь так обита... Я сразу подумал, это для звукоизоляции. Значит, на допросах бить будут. Но сам кабинет вовсе не напоминал комнату для битья и даже на инквизиторскую камеру пыток походил мало. В кабинете был сделан евроремонт. И такие стены никто не будет кровью забрызгивать.

Два омоновца, те, что тыкали стволами автоматов мне в ребра, остались за дверью, а в кабинет вместе со мной вошел только старший, с тонированной защитой лица на шлеме. В кабинете, одетый в синий прокурорский мундир, сидел следователь и что-то выстукивал на клавиатуре компьютера. Следователь махнул рукой, показывая на стулья у стены, и ничего не сказал, желая, видимо, закончить какую-то срочную работу.

Сопровождающий мент молча подтянул к себе мои руки и снял наручники. Я киношно потер запястья, разгоняя застывшую в кистях кровь. Видел в кино, что так делают люди, и тоже сделал. Я очень надеялся, что произошло некое недоразумение, которое сейчас вот разрешится, как только следователь закончит свой эпохальный труд. Мне до сих пор никто не объяснил, какие конкретные обвинения мне предъявляют, а огульное обвинение в терроризме звучало лично для меня просто глупо. А как оно вообще могло для меня еще звучать? Я не только к терроризму никогда не имел никакого отношения, я даже политической деятельностью не интересовался. И все то время, когда в Чечне шла вначале первая война, а затем вторая, я провел в Санкт-Петербурге, где учился и первоначально работал, а в Грозный вернулся, когда здесь уже все улеглось, когда начали работать вузы, и меня пригласили в родные пенаты преподавать. У меня не было никаких связей ни с террористами, ни с бандитами ни в Санкт-Петербурге, ни в Грозном. Даже занимаясь карате, я выступал не за свою республику, а за команду санкт-петербургского клуба, а в Грозном по возвращении домой только форму поддерживал, уже полностью отойдя от активного спорта, хотя возраст еще позволял участвовать в соревнованиях. Я был весь, как мне казалось, на виду, а такому человеку вести двойную жизнь невозможно. Какой из меня, скажите, пожалуйста, террорист? Для того, чтобы быть террористом, следует иметь как минимум определенные убеждения. Таких кардинальных убеждений у меня не было никогда. Я просто не интересовался политическими играми.

Значит, необходимо было только подождать какое-то время, чтобы следователь меня выслушал, и все понял. Может быть, я надеялся, он и без моих объяснений все понял, и только закончит какую-то срочную работу, как принесет мне извинения и отправит домой. Хорошо бы на машине. Пусть даже на той, на которой меня привезли. И хорошо бы еще деньги мент вернул. Деньги не маленькие. Но это уже, пожалуй, из области фантастики. Да ладно, не последние. Сниму со счета...

Вздох следователя означал, как я понял, облегчение. Он сбросил с плеч тяжесть предыдущей работы, и был этим несказанно счастлив. Потом потер глаза, уставшие от монитора, и повернулся ко мне с ментом.

– Чай будешь? – спросил он мента.

– Я за рулем не пью, – чистосердечно сознался тот. – Машину у горотдела оставил. Еще нужно домой вечером ехать.

– Да кто тебя остановит. Твою машину каждый «гиббон» знает.

– Столб остановит, это проверено. Как выпью, первый столб мой. Уже три раза было.

Мне опять показался знакомым голос мента, но узнать его я так и не сумел. И подозрительным показалось, что он ни шлем не снимает, ни свое почти рыцарское забрало не поднимает. Не иначе лицо прячет.

– Тогда лучше и не надо, – согласился следователь.

– Техника трезвых любит.

Мент откровенно жалел машину.

– Ладно, как хочешь, – вздохнув еще раз, следователь посмотрел на меня и поморщился, словно бы от досады. Впечатление складывалось такое, что я мешал ему, отрывая от чего-то срочного и важного.

Но я ждал разрешения ситуации и потому смотрел на него честно и прямо.

– Меня зовут Абдулкадыров Асхаб Гойсумович. Я – старший советник юстиции, старший следователь по особо важным делам следственного комитета при прокуратуре Чеченской Республики. Вы, как я понимаю, Азнауров Исрапил Хамзатович... По профессии... Людоед... С ваших слов записано верно. Формулировка стандартная, и подпись ваша.

Значит, он читал протокол моего допроса на вокзале. Ну и пусть. Что из этого может вытекать? То, что меня назвали Людоедом, еще не есть доказательство моей причастности к терроризму.

– Да, Исрапил Хамзатович Азнауров, это я. Только профессию людоеда специально для меня придумал с похмелья сотрудник милиции, который составлял протокол утром. Я сказал, что я людовед, то есть я – социальный психолог. Только сегодня вот вернулся из Лондона, где защитил докторскую диссертацию. А капитан записал Людоед. Это с милицией бывает, когда буквы путают.

Блок поставить я успел, и удар мента в шлеме с тонированным забралом меня не достал. Значит, реакцию еще не потерял. А от отборного мата блок можно и не ставить. Этим меня не прошибешь. Но большого труда мне стоило удержаться и не ответить ударом на удар. Впрочем, его и бить-то было некуда. На голове шлем, лицо тонированным забралом закрыто, скорее всего, даже пуленепробиваемым, ребра и все уязвимые точки туловища под бронежилетом. Только руки себе изуродуешь...

– Отставить, майор, – сказал Асхаб Гойсумович. – Он правду говорит. Только пусть уж он ее до конца говорит...

Матюгальный солист успокоился, но не слишком охотно. Тонированное забрало смотрело на меня, скрывая, кажется, пылающий ненавистью взгляд. Я понял, что допустил ошибку, и, если меня не отпустят из кабинета следователя, то обязательно изобьют до полусмерти по дороге в камеру. В наручниках я и защититься толком не сумею.

– Я готов говорить правду, – согласился я. – Только я не совсем понимаю, чего от меня хотят. Объясните.

– Я объясню, – с угрозой в голосе произнес Абдулкадыров. – В линейном отделе милиции, как раз незадолго до отхода вашего поезда, вам уже сказали, что на вокзале в Москве произошел террористический акт... Так, кажется...

– Кажется, так... Тот капитан, что обозвал меня Людоедом, коротко объяснил, с чем связан допрос всех пассажиров.

– С вас и отпечатки пальцев, помнится, сняли, – Асхаб Гойсумович голосом нагнетал напряжение, готовясь сказать что-то важное.

– Сняли...

Я даже на руки посмотрел – не сохранились ли остатки пасты.

– Вот и отлично, значит, не придется еще раз снимать.

– Я бы с этого доктора наук в день по три раза отпечатки снимал, – сказал мент. – И не позволял бы руки после пасты вымыть...

– Отставить, майор, – снова повторил старший следователь. – Не мешай мне вести допрос. Ты своими кулаками меня с мысли сбиваешь.

Асхаб Гойсумович, кажется, заработался. Во второй раз мент сбил его с мысли не кулаками, а словами. Но это сути не меняло. Я приготовился слушать дальше.

Я могу подробности рассказать. Интересно?

– Не очень, но – пожалуйста, я вас слушаю, – проговорил я с готовностью.

– Пассажиры вокзала обратили внимание на бесхозную сумку, уже некоторое время стоящую без присмотра. Как и полагается, сообщили в милицию. Милиционер оказался неквалифицированным, хотел сначала вынести ее за пределы зала ожидания, но сумка оказалась очень тяжелой, и он сам стал досматривать ее. В результате произошел взрыв. В сумке было заложено безоболочное взрывное устройство, начиненное поражающими элементами из болтов и гаек. Погибли семь человек, и около тридцати получили ранения разной степени тяжести. Погиб и сам милиционер... У него в руке остались зажатыми только ручки той сумки...

Старший следователь сделал паузу, подчеркивая значение сказанного. И откровенно наслаждался паузой.

– И что же? – спросил я, прерывая паузу, потому что он именно этого хотел. Если хочет, то почему не ублажить человека.

– Может быть, вы сможете как-то объяснить, каким образом на этих ручках оказались ваши отпечатки пальцев?

У меня от удивления расширились глаза.

2. КОМБАТ

Понимая, что отправить электронную почту – это дело нескольких мгновений, в худшем случае, если файл, как говорится, «тяжелый», нескольких минут, я поспешил домой, к своему компьютеру, и даже пожалел, что с утра, желая дать ноге нагрузку, приехал домой к Андрею не на машине. К счастью, автобус подошел к остановке быстро, и я влез в него. Мне не терпелось узнать, что же там накопал Дима Батуханов на Исрапила Людоеда. Где этот бандит объявился, и какой след оставил. И дело даже не в том, что я собирался, как породистая гончая, сейчас же бежать по этому следу. Не мое это, в общем-то, дело. Просто сразу все вспомнилось, сразу все всколыхнулось в душе, вся боль, вся обида, все мысли и переживания, и даже нога, которая, казалось, почти не беспокоила, заныла.

Нетерпение у меня в характере с детства. Тогда я предпочитал обычно действовать по первому позыву, а только потом думать, стоило ли действовать. Но я уже научился смирять свое нетерпение, и со стороны никто не подумал бы, что я спешу. Я степенно прошел в конец салона автобуса и сел на свободное место.

Ехать мне было далеко, через весь город, так что и время было подумать, и было о чем подумать, хотя думать об этом было не слишком приятно. И не потому, что сама личность Исрапила Людоеда вызывала у меня ярую неприязнь. Я знал, что он бандит, на руках которого много пролитой крови. Я знал, что он оставил без ног моего племянника, и меня, боевого офицера спецназа, отправил на инвалидность. И тем не менее было в этой личности что-то такое, что отличало от большинства полевых командиров бандитов, так называемых эмиров.

Про Исрапила среди мирных чеченцев, если, конечно, такие есть, ходило множество легенд. И вообще мирные жители относились к Людоеду с сочувствием и, может быть, даже со странной в нашем русском понятии любовью. По крайней мере, в уважении ему никто отказать не мог. Репутация Робин Гуда, к тому же человека высокого интеллекта, а помимо всего прочего, еще и миллионера, который вместо отдыха на Лазурном берегу, проводил каждое лето в чеченских горах, дорогого стоит. Плюс звание чемпиона Европы по карате. Пусть и в далеком прошлом, тем не менее такие титулы во всех кавказских республиках уважаются сильно.

Наверное, федеральным силам, то есть командованию федеральных сил, стоило прислушаться к мнению простого народа и попытаться найти с эмиром Азнауровым общий язык. Откровенных террористических актов на его счету, кажется, не было. То, что ему приписывали, как потом выплывало, было делом рук других людей. Но его и травили больше других, его и преследовали больше других, его и предавали чаще, чем кого бы то ни было, и даже покушения на него устраивали, а Исрапил Людоед благодаря поддержке местного населения и своей везучести, благодаря своему уму умудрялся долго держаться на плаву, но не повезло Людоеду, когда его предали в очередной раз. Тогда погиб практически весь отряд, собранный из разных мест Чечни. Но сам Исрапил опять не попал в руки федеральных сил. Более того, сумел еще и комбата спецназа ГРУ на инвалидность отправить, и еще много дел натворить.

А потом пропал, но, как выяснилось, ненадолго.

Такие люди, известные и популярные, надолго не пропадают, хотя, согласно элементарной логике, должен был бы он, имея и средства и способы, залечь на дно и исчезнуть с горизонта спецслужб всего мира. Но любой эмир, почувствовавший свою власть и свою силу, не может после этого оставаться простым и незаметным человеком. Он уже заразился, он уже неизлечимо болен, он постоянно чувствует желание распоряжаться чужими жизнями. Он оставляет за собой право быть высшим судьей и убивать, если кто-то имеет иное, нежели он, мнение. Это тяжелое заболевание, и я не знаю людей, которые полностью от этого излечились. Может быть, они уже и не убивают, но потребность во власти в них живет, и они, не имея возможности удовлетворить свою потребность, страдают. Болеют...

* * *

Жена у меня заведовала кафедрой дошкольной педагогики в педагогическом институте, в последние дни писала новые лекции, и, когда я приехал домой, сидела за компьютером. Он у нас один на двоих, нам и не нужно дома два компьютера. И вообще он мне, если разобраться, не нужен, как большинству россиян, для которых это дорогая игрушка, создающая какие-то удобства типа электронной почты. Но электронной почтой можно пользоваться и с помощью смартфона. Любе же, для которой это инструмент труда и вдобавок познавания, получения новой необходимой информации, компьютер был необходим. Тем не менее он считался предметом общего семейного пользования, как, скажем, телевизор.

– Подожди, сейчас раздел закончу, покормлю тебя, – пообещала супруга.

– Мне вообще-то нужно срочно почту проверить. Меняемся? Я сам себя кормлю, ты почту проверь и распечатай письмо.

Она знала мою нелюбовь к чтению любой информации с монитора. У меня от недолгого сидения перед экраном начинало резать глаза. И потому, если предстояло что-то читать, я предпочитал распечатывать текст.

– От кого письмо-то?

– От Димы Батуханова. Ты, наверное, его не помнишь. Когда в Забайкалье служил, был у меня во взводе такой солдат. Бурят.

– Что-то смутно помню. Он, кажется, учил меня печку растапливать. Дима... Точно, лица вот не помню – что-то круглое, как луна, и помню еще, что глаз не видно, и встретила бы, конечно, не узнала. Чем он сейчас занимается?

– Подполковник милиции, служит в Грозном.

– Ясно. Оттуда информация?

– По Людоеду.

Понимая, насколько это важно для меня, жена оставила на время в покое свою лекцию, вышла в Интернет и открыла почтовый ящик. Письмо, как я и ожидал, уже пришло.

– Распечатывать?

– Распечатывай... – ответил я из кухни.

Никогда не брезговал женским трудом, хотя Люба и не любила, когда кто-то вторгается в ее законное пространство. Тем не менее когда она бывала занята чем-то, кухонные дела я брал на себя. Справился и сейчас. Я уже за стол садился, когда она принесла, на ходу заглядывая в строки, несколько листов принтерной распечатки.

Принтер что-то… автоподача не работает. Приходится по листочку вручную подсовывать... Его почистить нужно...

– Солидный труд, – одобрил я работу Димы, мало думая о принтере. – Я рассчитывал, что меньше будет.

– Объявился твой Людоед. Опять оставил за собой кучу трупов. Милицию перестрелял.

Пока распечатывались другие страницы, супруга уже пробежала глазами первую. Вообще Люба быстро читала, и любой текст осваивала в два раза быстрее меня, читая не по слогам и словам, а по целым фразам. Я пробовал читать по этой системе. Получалось быстро, но только до момента, пока я помню про саму систему. Как только забывал, начинал читать в привычном темпе.

Я взял листы и глянул на первые строки.

– Ну, не милицию, положим, а дорожных инспекторов...

– Есть разница?

– В сущности, никакой. Хотя такое убийство может вызвать у многих водителей положительную реакцию. Это выражение чаяний всех, кто проводит за рулем много времени. Людоед и им угодил... За то его в народе любят, – нечаянно получалось, что я как будто бы пробовал оправдать убийцу.

– Его любят? – переспросила Люба.

Ей, чистому гуманитарию, к тому же обладательнице исключительно женской логики, такие вещи категорически претили, и, если заходил разговор о боевых действиях, чаще всего мои суждения заслуживали неодобрения и критики.

– По крайней мере раньше любили...

– За убийства?