скачать книгу бесплатно
Капитан посмотрел на меня, но последнее слово заставило его резко обернуться в сторону сержанта, потом – снова посмотреть на меня.
– Выиграл?
– В карты.
Я тихонько и грустно посмеивался. Мне и в меня никогда не верят. Я говорю, что выиграл, а мне говорят, что украл. С самого детства. Помню, мальчишкой еще выиграл во дворе целый карман мелочи у пацанов. Мы жили тогда вдвоем с матерью, жили – не знаю на что, потому что ее зарплаты учителя младших классов никогда на нормальную еду не хватало, не то что на какие-то покупки или одежду. И я честно принес свой законный выигрыш домой, не истратив на себя ни копейки. Хотел пополнить семейный бюджет. Естественно, мать не поверила мне, она решила, что я где-то украл эту мелочь, и долго плакала, уговаривала меня сознаться и хотела вместе со мной отнести эти деньги назад.
С той поры и началось – мне не верит никто, когда я говорю правду, и верят, когда я вру. С точностью до наоборот. И этот капитан – тоже.
– Ну-ну… Рассказывайте.
Сержант рассказал. Остальные подтверждали рассказ репликами и деталями. Они восхищались и удивлялись своему счастью, потому что угроза расстрела висела над ними реально. Я молчал, слушал и ждал вопросов.
– А майора-то как же оставили? – Это единственное, что задело капитана. Офицерская солидарность.
– А я его специально проиграл, – сказал вдруг я со злостью. Опять, как это иногда со мной бывает, как в тот раз, когда я этого майора в яме ударил, подкатило. Не сдержался.
– Не трекай… – насупился капитан. – Ладно, приедем, там вас допросят… Узнаем – кто кого и у кого выиграл.
Он отошел и что-то сказал паре своих солдат. Те сели неподалеку. Последний балбес догадается, что это не почетный караул. Полевой вариант «губы». До выяснения обстоятельств нашего освобождения. И взгляды у ребят смурные. Хотя, может, просто от боя не отошли еще. Не все же в армии дураки. А победа без последствий для психики только дуракам дается.
Капитана-то понять тоже можно. У боевиков много разных парней воюет. В наемниках может оказаться человек любой национальности, в том числе, к сожалению, и русский, какой-нибудь беглый солдат или просто преступник. Сейчас, когда сами бандиты прячут оружие и разбегаются до лучших времен по домам, выдают себя за беженцев и прочих несчастных – кто даст гарантию капитану, что мы не наемники, которые таким образом пытаются выбраться из окружения федеральных войск? Уже было несколько случаев, когда отряды бандитов из СНГ переодевались в нашу форму, подходили вплотную к блокпостам и расстреливали ребят. Правда, самих таких наемников бандиты, по окончании контракта, тоже, я слышал, расстреливали. Чтобы не расплачиваться и не тратить зря даже фальшивые баксы. Экономика должна быть экономной…
И нам сейчас потому полностью не верят.
Кто следующий в очереди на неверие?
– Хоть бы поесть чего дали… – проворчал один из парней нашей группы.
– В БМП загляни, – посоветовал я. – Там консервы хорошо разогрелись. Только язык не обожги.
Львов зло хохотнул.
Боевая машина пехоты осталась внизу. Огонь уже утих, но черный дым до сих пор поднимался к ночному небу. Все припасы патруля должны были сгореть в машине. Впрочем, от этого легче не стало. Мне-то еще можно терпеть. А другим тяжелее. Казалось, уже все, уже у своих. А пузо набить все равно нечем, кроме вражеских пуль. Да и стволы посматривают на тебя отнюдь не ласково. Словно забыли парни, что это я их спас от засады. Весь день только и занимаюсь, что спасаю. Сначала пленных, потом экипаж БМП. Медаль спасателя, если только не тяжелую, я получить согласен…
* * *
– А во что играли?
– В «храп».
– Втроем?
– Втроем.
Дым от крепких сигарет бил в нос. Сигареты из посылок, присланных российскими бабушками и школьниками солдатам. Коробки стоят здесь же, и каждый, кому надо, брал оттуда пачку. А бесплатный дым всегда бывает гуще и злее, потому что курят бесплатные сигареты чаще – чего их экономить…
– Это какое же везение надо, чтобы так выиграть?.. Втроем без везения пропадешь.
– И умение, наверное, тоже надо.
– Да какое, к чертям собачьим, умение там может быть? Что я, в «храп» ни разу не играл… Это когда вся колода на руках – понимаю. Там, соображай, если голова есть, а втроем…
– Брешете что-то, ребята…
– Собака брешет…
В палатке натоплено, как в деревенской бане.
Я давно уже почувствовал, как краснеет от жары и дымной духоты лицо. По приказу капитана нам принесли консервы, потому что кухонные баки оказались вылизанными начисто, и мы за милую душу уплетали ножами кильку в томатном соусе. Жалко, запасы хлеба оказались невелики. Ключ от хлеборезки увез с собой прапорщик, а его найти сразу не смогли – он пристроился под бочок к какой-то местной вдове и уезжал ночевать к ней домой. Там же, в хлеборезке, содержался и запас тушенки, которой нам, к сожалению, тоже отведать не удалось.
А между тем мы продолжали отвечать на вопросы.
– А потом еще в «секу» играли, – вспомнил сержант Львов. Он в плену настрадался без курева и сейчас чередовал кильку с затяжками. Похоже, что он от этого тащится, как от выпивки. Так обычно и бывает, когда человек давно не курил. – Это уже в машине. С тем козлом, который нас отвозил до дороги… Полторы тысячи баксов выиграл.
Пришли военврач с медсестрой. В не очень чистых медицинских халатах. По нашу, как я понял, душу и тело. Встали в стороне, слушают разговоры. Ждут, когда килька благополучно махнет на прощание хвостом и уплывет из банок в наши желудки. И не торопят.
– Фальшивые… – сказал кто-то про выигранные баксы. – У кавказцев баксы всегда фальшивые. Настоящими они только арабским наемникам платят.
– Я разбираюсь… – резкой и категоричной фразой попытался я поднять свой авторитет, но мне опять-то не поверили, потому что слишком много разговоров шло о фальшивых кавказских баксах. Я эти разговоры еще на «гражданке» застал. Нас на работе предупреждали. И тогда же вынужденно я научился проводить экспертизу пальцами, на ощупь. Фальшивый доллар, могу похвастаться, по фактуре бумаги чувствую не хуже, чем крапленую карту. А там я промаха не дам. – Гарантия стопроцентная.
– А вы на картах гадать тоже умеете? – спросила медсестра. Лицо у нее было даже симпатичное под определенным ракурсом, но по голосу я бы принял ее за бригадира грузчиков, одновременно командующего и сидящими высоко-высоко крановщиками.
– Увы… Это не мой профиль.
– Жалко… – и неожиданно для человека с таким густым голосом покраснела не менее густо, посмотрев на военврача влюбленными коровьими глазами.
Под этим взглядом неожиданно покраснел и военврач, погоны которого под медицинским халатом я не увидел и потому не разобрал его звание. Он, должно быть, покраснел, как и я, от жары, но очень уж резко.
Ситуацию все присутствующие прочитали однозначно. Да они, похоже, и знали ее. В военном городке медсестер не так, надо полагать, и много. На всех солдат и офицеров не хватает. Кто-то уже наверняка пытался и к этой голосистой забраться под юбку. А место оказалось занятым. А информация о подобных вакансиях в армии распространяется быстро.
– Ладно, – военврач ловко вышел из положения. – Перекусили слегка, и хватит. После долгого голодания сильно наедаться не следует. Это даже опасно. Пошли в лазарет на осмотр. Все.
«Все» – это, естественно, недавние пленники, а не все население палатки.
Мы поднялись. Еда и жара разморили. Больше хотелось спать, чем идти куда-то.
– Может, мне-то не обязательно? – поинтересовался я. – Я не ранен, и в плену только с утра до вечера пробыл… Единственно – проголодался и не выспался…
– Обязательно, – отрезал военврач и посмотрел на меня, как волк на выбранную им овцу. Так не смотрят на случайного человека. Я этот взгляд не понял. И насторожился. С чего это я вдруг стал его законной добычей? А вдруг – не хочу?
Есть причина, по которой я у своих должен быть особенно насторожен при каждом излишне внимательном взгляде…
Вечером в военном лагере вообще мало ходят строем. А тем более люди на таком положении, как мы. И мы беспорядочно поволокли ноги за военврачом с медсестрой. Лазарет находился неподалеку. Точно такая же палатка. Даже несколько палаток. Единственное отличие от других – красные кресты на белом фоне.
– Сюда, по одному, – строго сказал военврач, когда подвел нас к палатке с надписью над входом: «Приемное отделе…» Вторая часть второго слова была оторвана. И ткнул при этом мне пальцем в грудь. – Ты – последний. Есть у меня к тебе разговор, картежник.
Интересно… Разговор… Да, надо быть настороже…
А взгляд у него тяжелый, обеспокоенный. Чем, интересно, я так ему не понравился? Но против танка, как говорится, даже с самым тяжелым колом не попрешь. Против офицера в военном городке – тоже. Это не яма для пленных на заднем дворе у бандитов, которая права нивелирует. И я уселся ждать с остальными, пока осмотр проходил сержант Львов. С ним долго не возились – не ранен, только ссадина над глазом. Вышел минут через десять. Пожал равнодушно плечами, но оказался не в силах сдержать радостную улыбку. Показал направление:
– На реабилитацию.
Он, как и другие, именно этого и ждал. За сержантом зашел солдат с простреленным плечом. В это время где-то в стороне посигналила машина. Скорее всего у шлагбаума. Требовательно так посигналила. Не иначе, начальство пожаловало, предупрежденное дежурным по части. Освобожденные пленные – это всегда праздник. Каждый командир захочет это записать в свой отчет и, чем черт не шутит, награду за наше освобождение получить. Кто будет разбираться в том, как все было в действительности, и кто там кого, и каким таким непонятным образом освобождал?
Подошла и моя очередь. Я шагнул за полог. Медсестра сидела за столом и заполняла журнал, а военврач при моем появлении встал, словно приветствовал старшего по званию.
– Ты, рядовой, случаем не родственник адмиралу Высоцкому?
– Не знаю, – ответил я раздраженно. Более раздраженно, чем это положено рядовому отвечать офицеру.
Этот сакраментальный вопрос начал мне уже надоедать. Но вместе с тем я понял, как пользоваться своей фамилией. Скажи я, что родственник – традиционно поверят, потому что я при этом совру, но начнут проверять. Мне такие проверки ни к чему. Скажи правду, что нет, скорее всего засомневаются. И правильно.
Но мне однозначность мало интересна. Из нее каши не сваришь, а если уж дал Бог фамилию, то следует ею пользоваться. Если я говорю, что не знаю – причем говорю излишне раздраженно, собеседники наверняка отнесут меня к самой ближней родне адмирала – почему-то скрывает солдат-контрактник родство. И получается, что я, не назвавшись «сыном лейтенанта Шмидта», все же становлюсь «сыном адмирала Шмидта». Однако кто знает, как и в какой ситуации это может быть полезно. Возможно, все же выручит когда-нибудь.
– Ладно. Осматривать тебя будем? Болит что-нибудь?
– Задница, – сказал я и посмотрел на медсестру.
Она опять покраснела и военврач вслед за ней. Они переглянулись. О сексуальных отклонениях кавказцев разговоров ходит не меньше, чем о фальшивых чеченских долларах. Но жертвы обычно предпочитают молчать.
Военврач кашлянул.
– За одно утро, как в плен взяли, раз десять, наверное, пнули… – пожаловался я.
– И всего-то? – врач поморщился.
Недоволен, что ли, – легко, с его точки зрения, я отделался?
А медсестра облегченно перевела дыхание. Ей не хотелось слушать разговоры на более щекотливые темы. Она стеснялась.
– На реабилитацию поедешь? – поинтересовался тем временем военврач. И я по голосу сразу и безоговорочно понял – ему что-то от меня надо. Здоровых на реабилитацию не отправляют. А этот сам только что выразил недовольство тем, что я здоров. И предложение об отправке на реабилитацию сильно смахивало на попытку сунуть мне в карман конверт со взяткой.
Покупает, зараза… Точно – покупает.
– Конечно… – с разбегу согласился я продаться.
– А теперь, рядовой, того…
Он замялся, как школьник, не выучивший урока и боящийся сознаться в этом учителю.
– Чего?
– Того… Ты, говоришь, что доллары различать умеешь… А?..
– Умею.
– Посмотри.
И он, испуганно оглянувшись на плотно задернутый полог у входа, достал из-под стола толстенную пачку. Трудно предположить даже, откуда у военврача под столом такие деньги. Тысяч с полста на глаз. Должно быть, нашел в кармане какого-нибудь раненого боевика. История обычная. Солдат, когда врага ухлопает, обязательно в карман заглянет. Военврач, если операцию боевику проведет, примет подобные действия за оплату труда. А чего стесняться и таиться? Все так делают, но все делают втайне от чужих. И забывают, что – «A la guerre comme a la guerre»[6 - «A la guerre comme a la guerre» (а ла гер ком а ла гер) – на войне, как на войне (франц.).], как говорят французы.
– Нет проблем…
Я взял пачку и стал перебирать банкноты, старательно не глядя на них, чтобы не мешать визуальным восприятием, поскольку опирался только на восприятие тактильное. Две выбрал, две вызвали сомнение. Остальные отложил отдельной кучей.
– Фальшивки.
Во взгляде военврача еще теплится надежда.
– Какие?
Я показал на большую кучу.
– Бумага не та. Две сотни – настоящие. Две – сомневаюсь. Надо на приборе проверять. А остальные – туалетная бумага стоит дороже… Потому что фактура качественнее, а затраты на производство выше.
Военврач побледнел, и теперь в глазах у него отразилось такое несчастье, словно ему предстояло перед тещей отчитываться за эти баксы. Вавилонская башня его надежд, как и положено ей, рухнула. Но в руках он себя держал, хотя и стал хуже владеть голосом.
– Ладно. Ты забудешь об этом, – военврач неуверенно убрал баксы в просторный карман халата. – А я признаю тебя больным. После реабилитации домой поедешь… А… Я забыл… – он заглянул в бумаги, разложенные на столе. – Ты же контрактник… Тогда поедешь в отпуск, а потом будешь где-нибудь в спокойном месте дослуживать. Тебе не надо немного?
Он имел в виду, как я понял, часть фальшивок.
Проверяет, не трепанул ли я? Наивный мужичишко. С такими проверками в психодиспансере надо служить, а не в боевых частях. Психи, может, и попадутся.
– Нет, спасибо, я сам себе нарисую.
Он вздохнул.
– Ладно. Держи направление.
Я пожал плечами, потому что сильно сомневался в возможности и необходимости поехать домой. Но направление взял. Хоть какое-то утешение и надежду бумажка давала. Хотел уже отправиться отсыпаться, как мечтал до медосмотра долларов, но медсестра удержала меня движением большой, почти мужской руки. В эту руку автомат хорошо бы вложить. Будет смотреться вполне естественно. Вообще, женщины, как я слышал, стреляют лучше мужчин. За счет природной аккуратности и старательности. Меньше у них склонности к понятию «авось».
– А ты уверен в своей экспертизе? – спросила, сразу показывая, что деньги у них с военврачом, вероятно, общие.
Честно говоря, мне стало ее даже жалко. Должно быть, много надежд и она, и док вложили в эти фальшивые баксы. А теперь такая неприятность. Но, в самом деле, не станешь же обманывать ее из жалости, чтобы потом пришла она с этими бумажками в обменный пункт и угодила в лапы к ментам или фээсбэшникам.
– В таких делах я никогда не ошибаюсь.
Я опять сказал правду, но медсестра с сомнением покачала головой. Не верит до конца. Но это уже дело хозяйское. Я к неверию привык.
А за пологом палатки меня уже дожидались. Сержант Львов с солдатами куда-то исчезли. Появился новый кадр, присланный судьбой, как я понял, специально, чтобы не дать мне выспаться.
– Ты Высоцкий? – спросил красномордый капитан в расстегнутом бушлате. На улице печек не топят. Но отчего ему жарко – понятно. От капитана до внешних постов лагеря несет запахом местного ядреного самогона. Я, приученный на гражданской работе к более качественным напиткам, таким брезговал, но мои сослуживцы-планшетисты его уважали, когда отряд стоял еще на равнине и достать это пойло можно было свободно. Поговаривали, что гонят его из нефти, настоянной на коровьем дерьме, на самодельных нефтеперегонных установках. В одних емкостях с соляркой. Чтобы отбить запах навоза. А запах солярки переносится легче.
– Я. А где остальные?
Взгляд капитана не обещал приглашения к столу, из-за которого его только что, кажется, вытащили.
– Пойдем. Остальных уже допрашивают…
