скачать книгу бесплатно
— Ладно! Тогда в следующий раз, когда увидимся, сделай так, чтобы ты принёс мне шампанское: по какому такому поводу будешь праздновать, я пока и представить себе не могу, но что бы ни было, буду рада составить компанию, – она повернулась на каблуках и ушла из сада, Сонни остался стоять около фонтана.
Люси поставила бутылку и бокалы на буфет в гостиной, вымученной улыбкой попрощалась с Луиз, которая прошла вперёд открыть дверь; Люси села в машину, и улыбка исчезла у неё с лица, а из глаз облегчённо полились горючие слёзы.
Она больше не знала, что делать. Попытки встряхнуть Сонни и вывести из состояния безразличия, которое крылось за неадекватным и нелогичным по сравнению со всегдашним поведением, каждый раз шли впустую. Он уже давно был сам не свой.
Всё началось с того, как он узнал, что его невеста Лин, ставшая позднее женой, изменила ему с Хансом. Потом он увидел, что жена скатилась в алкоголизм и азартные игры, и стал чувствовать себя ещё хуже вплоть до того дня, когда дочка погибла в дорожной аварии как раз по вине матери, которая по идее должна была уберечь девочку, а она, наоборот, потащила её с собой к катастрофе.
Появление Эстер в жизни Сонни ухудшило дело.
Люси больше того, что делала для Сонни, сделать уже не могла. Они сблизились потому, что их объединяла одна и та же боль, стали часто видеться, чтобы помочь друг другу пережить превратности судьбы. Но Сонни не хотел или не мог забыть. Не то, чтобы сама Люси забыла, что влюблена в брата Эстер, вовсе нет; но она старалась думать о нём как можно реже и жить своей жизнью, чтобы не оказаться в ловушке у прошлого как рыбина в сетях.
Джек, прежде чем исчезнуть из жизни Люси, даже не попрощался с ней: ясно, что она для него не так уж много и значит. Более того, совсем ничего не значит!
Люси же впервые в своей молодой жизни полюбила по-настоящему.
— Джек, где бы ты ни был… – громко произнесла Люси, – …пошёл на ***! – крикнула она и нажала на газ.
9
Сидя за письменным столом с ручкой в руке, Лорелей позвонила врачу и записалась на приём на последнюю неделю этого месяца. Как сказал Легран, торопиться не было смысла, но она по крайней мере успокоится. Нарисовала в календаре жирный крестик, чтобы не забыть про медосмотр, и записала дату в блокноте мобильника. После чего открыла электронную почту: уйма рекламной рассылки, предложений что-нибудь купить, пара рабочих сообщений, пара из банка, а напоследок… от доктора Жака Леграна!
Дважды кликнула на сообщении.
Здравствуйте, мисс Леманн,
я позволил себе написать вам и узнать, выздоравливаете ли вы. Рана на голове затянулась? А колено? Не снимайте наколенник, пока опухоль не спадёт полностью и не пройдёт боль при ходьбе, когда опираетесь на повреждённую ногу.
Я думаю, не взять ли мне несколько дней отпуска и не поехать ли за границу. Кто знает! Надеюсь, что ваше приглашение всё ещё в силе.
Жак Легран
Лорелей улыбнулась. Всё может быть.
— Хорошие новости? – спросила Сара, входя в кабинет.
Лорелей подняла голову от компьютера. Секретарша стояла в дверях и смотрела на неё, к груди Сара прижимала толстенную папку, которая казалась больше неё самой, низкорослой и худенькой.
— Что принесла?
Сара скосила глаза на папку в руках:
— А-а, нет. Это для шефа. Я заметила, что ты улыбаешься, и мне стало любопытно; в последнее время улыбаешься ты нечасто.
— Полоса неудач, – призналась Лорелей.
— Это-то я поняла, Итан беспокоится за тебя.
Лорелей почувствовала на себе пронизывающий взгляд её глаз настолько чёрных, что зрачки с трудом выделялись на фоне радужной оболочки. Женщины помолчали.
— Ну, если понадоблюсь, я здесь… – сказала подруга и поправила на носу толстые очки для чтения.
— Спасибо, подумаю.
Когда Сара вышла, Лорелей откинулась на спинку кресла. Из слов секретарши она вывела, что Итан знает о ссоре с Джоном. Может, Итан знает и где сейчас Джон. Лорелей выудит у Итана сведения во что бы то ни стало; но надо застать его, когда будет один.
Случай остаться с Итаном наедине выдался на следующий день. Он только что вошёл и показал ей статью в Нью-Йорк Таймс, в которой говорилось о деле Уолласа: общественное мнение как будто уже приговорило его к самой строгой каре ещё до начала процесса.
Лорелей прочитала статью и покачала головой. Раз даже она в душе считает его виновным, как можно надеяться, что её подзащитному поверят присяжные? Это она должна защищать его, а она его не защищает как должно и без предрассудков.
Лорелей решила сходить поговорить с родными Уолласа, чтобы лучше понять, как жил Петер, и что он за человек. Да, надо покопаться в их жизни.
— Лорелей, слушаешь меня? – спросил Итан, стоя у стола.
Она свернула газету и протянула Итану.
— Извини, я увлеклась статьёй.
— Я говорю, если хочешь, чтобы я помог тебе с этим делом, то помогу.
— Очень любезно с твоей стороны, но у тебя и своих дел невпроворот, а я хочу справиться сама.
Во взгляде Итана читалась настойчивая снисходительность вперемешку с сочувствием, и Лорелей стало неуютно. Она поднялась с кресла и встала перед ним, прислонившись к столу и скрестив руки на груди.
— А ты, чем смотреть на меня так, не скажешь ли, что думаешь на самом деле?
— Не понимаю.
— Не юли, ты отлично знаешь, что Джон ушёл из дома… и наверняка знаешь почему, – Лорелей нажимала на него, но, если хотела разузнать что-нибудь, выбора не было.
Итан почесал в затылке, он всегда чесал в голове, когда выходила заминка.
— Ну же, Итан! Будь добр.
Итан вздохнул:
— Да что говорить? Не знаю, что и думать, и не мне судить: у меня так же, как у тебя в личной жизни всё вверх тормашками, мне и своего хватает.
— Ты имеешь в виду жену? Долго ещё будешь позволять ей делать из сынишки орудие вымогательства? Не давай ей больше шантажировать тебя.
— Легко говорить! Если не буду на словах и на деле ублажать Стефани, может получиться так, что раню Лукаса. Да и себя самого. Боюсь, что она увезёт его из Нью-Йорка и вернётся в родной город.
— Не отступай. Не давай ей больше денег, она и так скоро тебя без гроша оставит. Попробуй сказать ей, что может делать что угодно: посмотрим, уедет ли. Да и что она будет делать, если уедет?
Итан молча покачал головой. Лорелей стало жаль его, и она заговорила о другом.
— Знаешь, что Джонни бросил меня в Париже, оставил там одну? – она указала на рану на голове. – Вот это я заработала, когда побежала за ним. Упала на лестнице.
— Я как раз и подумал, откуда у тебя рана.
— Килмер знал. А теперь вернёмся к разговору, который интересует меня сейчас больше всего: Джонни ушёл из дома и даже не позвонил сказать, что собирается делать или дать мне возможность всё объяснить, – она упёрла руки в боки. – И знаешь что? Может, он объяснения и не заслуживает, и не заслуживает даже иметь ещё одну возможность, чтобы загладить то, как повёл себя.
— Тут нигде нет справедливости, и я не расположен вставать ни на твою, ни на его сторону, – Итан сжал зубы и глубоко вздохнул. – Послушай, вы мне дороги оба, и мне больно видеть, как вы мучаетесь. Джону тоже несладко, уверяю тебя. Мне очень жаль, но ничего другого сказать не могу; поговори с Джоном.
— Как я с ним поговорю, раз даже не знаю, где он?
Итан ответил не сразу: засунул руки в карманы и ходил туда-сюда нервными шажками, будто плитки на полу измеряет, пока не остановился прямо напротив и пристально глянул Лорелей в глаза.
— Джон в Лос-Анжелесе.
— Спасибо, Итан.
— Ни пуха, ни пера!
***
Дом Уолласов на Семьдесят второй улице у перекрёстка с Вест-Энд-авеню был выстроен в три этажа из красного кирпича. Лорелей даже не пришлось ехать на машине, потому как стоял дом в двухстах метрах от её дома или чуть дальше. Из конторы, прежде чем идти к родителям своего подзащитного, Лорелей зашла домой освежиться и переодеть блузку к костюму.
В доме Уолласов открыла дверь женщина и глянула на неё почти неприязненно, Лорелей поняла, что сын не предупредил мать о приходе адвоката. Только когда Лорелей представилась и объяснила, зачем пришла, женщина улыбнулась и впустила её.
Гостиная, в которую её провели, была обставлена без прикрас, в ней веяло стариной: ни единого намёка на экстравагантность, даже в расцветке обоев или каким-либо предметом. Казалось, что всё расставлено строго по местам, порядок почти маниакальный.
Хозяйка усадила Лорелей на бархатный диван кремового цвета, вдоль спинки которого выстроился ряд подушек в тон.
— Могу я предложить вам чаю, мисс Леманн? – спросила женщина, не присаживаясь, а стоя по стойке «смирно».
Лорелей присмотрелась к ней: чёрное платье чуть ниже колена, туфли-лодочки на среднем каблуке и собранные на затылке прямые каштановые волосы. Ни капли макияжа, хотя женщина как будто собиралась выходить из дома. И спешит к тому же! Это подтверждали торопливые движения женщины.
— Нет, спасибо, госпожа Уоллас.
Лорелей услышала, как щёлкнул замок на входной двери, и шаги. Вскоре в дверях гостиной появился рослый худосочный юноша. С виду ему было лет тридцать, он походил на госпожу Уоллас, поэтому Лорелей догадалась, что это Майкл. Никто не сказал бы что это брат Петера, тот, должно быть, походил на отца.
Юноша повернулся к Лорелей.
— Здравствуйте, госпожа Леманн. Надеюсь, вы недолго меня ждали, – он пожал руку.
— Майкл, ты специально ничего мне не сказал? – вмешалась мать. – Что скрываешь?
Юноша поднял глаза к небу:
— Я был занят и забыл предупредить. Прекрати воображать заговоры каждый раз.
Мать испепелила его взглядом.
— Я не думал, что тебе прямо сейчас надо идти, – стал оправдываться он.
Госпожа Уоллас, кажется, не совсем ему поверила, но сын не смутился.
— Ну ладно! – хозяйка обернулась на Лорелей. – Приятно было познакомиться с адвокатом моего сына. Мне жаль, что не пришла на заседание суда, но на следующее приду обязательно. А теперь мне надо идти: у меня дела, как вы только что поняли, – сказала она и попрощалась.
Лорелей снова уселась на диван, а Майкл взял мягкой стул и сел напротив.
— Прошу прощения. У моей матери свои причуды.
— Я предпочла бы побеседовать и с госпожой Уоллас тоже, по-моему, я говорила.
Майкл скрестил руки на груди и закинул ногу на ногу:
— Маму лучше не посвящать в этот разговор.
Лорелей нахмурилась:
— А почему?
— Видите ли, она очень непреклонна в своих убеждениях, у неё ярко выраженное чувство нравственности или того, что она под этим подразумевает. Скажем откровенно: она немножко ханжа. По её мнению, Петер – бездельник, только проблемы и умеет создавать.
— В самом деле?
— Конечно, всё зависит от того, что ожидает мать от собственного сына: моя мать всегда требовала от нас слишком многого. Но должен признаться, что на этот раз Петер поистине большую проблему создал, непосильную для себя самого… и для нас.
— А у вас какие отношения с братом?
— Ну, в детстве Петер вёл себя так, будто это именно я лишаю его материнской заботы, и в отместку щипал меня, чтобы я плачем выводил маму из себя; или втихаря выпивал молоко у меня из бутылочки с соской, которую мама совала мне в руку, когда я подрос и мог держать бутылочку сам. Случалось, когда Петер был мальчишкой, он что-нибудь разбивал и пытался свалить на меня, чтобы мать отругала.
— Все эти поступки встречаются в каждой семье: старший брат очень ревнует к младшему из боязни, что родители будут любить малыша больше, чем его.
— Да, верно, но у Петера это доходило до крайностей. Но хоть он и мытарил меня, всё же был моим кумиром. Я старался подражать ему во всём: в одежде, в стрижке, в том, как он обходился с девчонками…
Майкл замолчал, задумался, потом тряхнул головой и улыбнулся.
— Уж он-то по части девушек был мастак: вёл себя так, что брал не только наружностью, а красота – уже козырь! Но пытаться стать таким же как брат мне не помогало. Из-за девчонок я завидовал ему и со временем затаил обиду. В школе в виде реванша я старался стать лучшим учеником в классе, одолел нежелание учиться и открыл, что мне легко удаётся получать высокие оценки, а до этого учился на троечки. Я добился своего: меня родители хвалили, а Петера принижали за посредственную успеваемость. Это ужасно, я знаю, и мне стыдно за те годы. Я давно об этом не вспоминал.
Вот так младший брат, который боготворит старшего! Сдаётся, что в мальчишеском возрасте это Майкл ревновал и завидовал Петеру, а не наоборот, подумала Лорелей, устраиваясь поудобнее на подушках. Но она не знала, к чему Майкл ведёт рассказ.
— А брат как на это реагировал?
— В этих случаях Петер предпочитал не отвечать: только так он выражал уважение к нашим старикам. Молча слушал нагоняи, но, когда мы с ним оставались одни, он злился: «Мама с папой никак не хотят понять, что я в отличие от тебя не собираюсь гнить в стенах колледжа, – говорил он. – Нравится тебе – учись, я рад за тебя. А я хочу творить, жить на свободе». Вот какие он высказывал идеи время от времени после очередного разноса из-за оценок.
— Значит, он не понимал, что вы старались получать хорошие оценки только, чтобы отплатить ему.
— Нет, думаю, что нет, он никогда со мной об этом не говорил.
— Петер не захотел поступать в колледж: чем же он занимался?
— Была в нем жилка художника, и он писал картины. И не только на холсте, но и на асфальте, и на стенах многоэтажных домов. Но случается редко, что художник сразу начинает кормиться с продажи картин: мама с папой постоянно повторяли ему это, но Петеру на их увещевания было наплевать, и он ни разу не постарался что-то изменить. Говорил, что с одной стороны ему так удобнее: я нужен, чтобы направить все родительские чаяния в другую сторону, тогда Петер мог сам выбрать себе дорогу.
Если в детстве Петер и впрямь испытывал нездоровую ревность к младшему брату, это не значит, что продолжал ревновать и когда повзрослел. На этот счёт надо разузнать побольше. А пока про Петера Лорелей поняла только, что он не склонен к злобе и жестокости, которые требуются, чтобы избить до смерти женщину.
— Из того, что вы рассказали, Петер в детстве очень ревновал родителей к вам: а с годами ревность не прошла? И вас он никогда не бил? А что касается девочек, когда-нибудь случалось, что он разозлился сверх меры?
