Немой набат. 2018-2020

Бессмысленность дальнейшего пребывания в Штатах становилась очевидной. Аркадий поднялся с кресла, принялся расхаживать по комнате, прикидывая, на какое число заказать билет до Москвы. Но что-то останавливало, что-то мешало набрать номер для бронирования, он никак не мог понять, почему медлит. Сомнений в том, что во времена бедствий лучше быть дома, у него уже не оставалось, а главное, «стажировка» обернулась пердимоноклем – большим конфузом. Так звони же скорее в сервисную службу!

Но интуиция и на этом витке жизни сработала безукоризненно. Словно ошпаренный, Аркадий мигом переобулся в уличную обувь – у американцев нет привычки к домашним тапочкам, – и быстрым шагом двинул вверх по Мэдисон. Недалеко, можно сказать, совсем рядом – всего-то двадцать небольших кварталов от 70-й до 91-й стрит и по ней – в сторону центрального парка, не доходя до Пятой авеню.

Он шёл в Российское консульство…

Через пять дней, карантиня в своей квартире на Басманной, возвращая ритм сна к московскому времени, Подлевский горделиво думал о своей незаурядности по части внезапных озарений. Он успел в последний вагон, вскочил на подножку жизни! В Нью-Йорке билеты на Москву уже не бронировали, но чтобы выяснить это, Аркадию потребовалось почти два дня: охватившая город вирусная паника парализовала авиасервисные службы, да и регулярные рейсы отменили. Он завяз бы в этой нервотрёпке, в беготне и хлопотне, упустив драгоценное время. Какое счастье, что наводил справки лишь «для интересу», успев через консульство зарегистрироваться чуть ли не на последний вывозной рейс в Россию. Вывозной рейс! Странный термин, внезапно ставший символом спасения для россиян, рвавшихся домой из пандемической Америки.

Он засыпал и просыпался в неурочное время и поначалу как бы в забытьи или в полусне перед его глазами возникала вчерашняя американская жизнь. Словно на экране телевизора, проплывали радужные парады на Пятой авеню с изощрённо-ущербными шоу раскрашенных мальчиков и фриков в ужасающе нескромных одеяниях, с юмором вокруг ширинки. Хайпуют все! Праздник Святого Валентина, который «застолбили» тоже американские геи. Вдруг возникал ресторанчик «Мариэлл Пицца» на Лексингтон авеню, где Подлевский обедал в те редкие дни, когда не планировал деловые встречи. «Птичье» меню не исключало наличия стейка рибай, но Аркадий был единственным, кто заказывал это блюдо. Именно в том простеньком ресторанчике открылось ему, как в натуре выглядит «сытая бедность» по-американски. Среди посетителей здесь было много изработавшихся, уродливо утомлённых людей с истасканными лицами, затюканных борьбой за выживание, выжатых жизнью «впритык», истерзанных непрестанной заботой о добыче денег, – это видно по измождённым физиономиям. Он наблюдал за ними тоже в стиле Джона Апдайка: они в ускоренном темпе поглощали покрытые листьями салата горы дешёвой еды, в основном из ГМО-сои, расплачиваясь впоследствии за вечный фастфуд ожирением или диабетом. Сделав очередной глоток воды – обязательно со льдом, – впивались взглядом в свои гаджеты, иногда с остервенением, не стесняясь, через губу восклицали «Фак!» и растворялись в сутолоке Лексингтон. Да, это не Парк-авеню с неторопливыми солидными прохожими.

Само понятие «сытая бедность» в обиход Подлевского ввёл Бен Гурвин, предупредивший:

– Не советую пробовать фритюр с аппетитными запахами. Кипящее масло положено сливать через восемнадцать часов, но азиаты, которые держат бизнес, гоняют его в десять раз дольше – проверками выявлено. А потом смазывают отходами поддоны под пиццу. Идеальный канцероген! – Засмеялся. – Фритюр не для белых джентльменов в пробковых шлемах. Помнишь Киплинга? Он для сытых бедных, пребывающих в социальном ничтожестве. Это неисцелимая американская хворь. В Америке есть всё, но не для всех.

Бен, которого Аркадий запросто звал Беней, по его словам, всё же глядел на здешнюю жизнь как бы со стороны. А на недоумённый вопрос Подлевского ответил:

– Понимаешь, гражданство они мне дали, а в нацию не приняли. Остаюсь иммигрантом, это неискоренимо. Возможно, только мои внуки станут стопроцентными американцами, да и то если повезёт. Всюду нетворкинг, как называют здесь блатарей, сплошь кумовство, без рекомендательных писем – ни шагу вверх. Отсюда и синдром отложенной жизни: сперва накопи, а потом уж семья, дети…

Затем почему-то мелькнули перед глазами антигламурники в драных джинсах, с косяками в одежде. Таких и у нас полно, но в Штатах одежда – это же манифест. Брендомания с переплатой за фирменный ярлык – уже архаика, тирания моды рухнула, шмотки всех этих Луи Витонов, Бриони, Дольче – Габбанов – примитивный признак богатства, и эпатаж рваной моды в стиле «гранж» стал протестом против роскоши. А вот простые, даже простецкие, повседневные одеяния – символ суперуспеха. Гейтс, дальтоник Цукерберг, Абрамович – на людях, а уж перед фотокамерой нарочито, они теперь в рядовых футболках. По одёжке и встречают и провожают, но теперь это маркёр иного свойства.

Подлевский часто вспоминал Америку и наяву, пытаясь наложить её свежие реалии на российскую сумятицу – ради предвидения своих жизненных шансов. Штаты всегда впереди, они задают тон, он считал, что их вчера становится нашим сегодня, а их сегодня станет нашим завтра. Скоро на пенсию там выкатится многочисленное поколение бэби-бумеров, рождённых сразу после войны, и культ молодости, взлелеянный на их запросах, уступает место новому жизнеукладу – культу зрелости. Окрепла экономика долголетия. Несмотря на пришествие цифровых времён и буйство айтишников, контрольный пакет национального богатства да и политического веса – Трамп, Байден, Клинтоны – в руках пожилых. Сразу сравнил: ведь и наша артель долгожителей во власти уже перешагивает пенсионный возраст, даже новый; догоняет брежневских старцев. Но в Америке поколенческий сдвиг менталитета уже бьёт в глаза. «Как ни странно, – улыбнулся своим мыслям Аркадий, – это доказала паническая вирусная атака, когда через драки за туалетную бумагу мощно заявила о себе цивилизация комфорта, для которой пипифакс – чуть ли не родовой признак».

Но чем дальше по дням отодвигалась Америка, тем мучительнее становились думы Подлевского о новых российских реалиях. Он сделал несколько телефонных звонков, чтобы известить о своём возвращении и прощупать настроение старых знакомых, чьи взгляды хорошо знал и разделял. Их невнятное бормотание, а порой тоскливый гундёж по части послевирусных перспектив не источали оптимизма, и сквозь словесный туман проглядывало, что неясности связаны не с экономическим спадом, а с какими-то другими опасениями, о которых незачем извещать дистанционно. «Куда подевались прежние остроумцы-балабольщики с их весёлыми перебранками? Раньше эта публика была в телефонных разговорах куда откровеннее», – сделал для себя вывод Аркадий.

И конечно, он почти не выключал телевизор, никогда раньше не уделял ему так много внимания. Не только по причине вынужденного безделья – он впервые сидел перед телеэкраном больше, чем у компьютерного монитора. Логика была простая, ясная: сперва понять, какие сдвиги произошли в официальном и публичном эфире, а потом сопоставить их с настроениями сетевого народа.

А сдвиги, сразу убедился Аркадий, грандиозные. Вернее, сдвиг был один, но зато главный, решающий. Подлевский увидел на экране нового Путина. Нового! Другой стиль речи, другой тембр голоса, даже посадка перед телекамерой иная. Вдобавок работает «с листа», без репетиций и подстрочников. Аркадию, который отсутствовал в России несколько месяцев, эти перемены бросились в глаза сразу, и они настораживали. Но больше всего поражало, что теперь Путин напрямую обращался к народу, чего раньше никогда не случалось. Нет, однажды, кажется, всё-таки было нечто подобное, но разовое, сугубо ситуативное – когда террористы захватили заложников на Дубровке.

Конечно, сейчас ситуация требует прямого разговора с людьми. Но Путин, которого Подлевский привык видеть по телику лишь на совещаниях и раз в год – на братаниях с прессой, когда вопросы задают только лакеи власти, с каждым карантинным днём всё более «входит во вкус», утверждаясь в новом лидерском облике, в новом качестве. «Ему отчаянно повезло, – с нарастающей тревогой думал Аркадий. – Успел обнулиться до вирусной катастрофы! Да как бы своими неуёмными речами грудь не надсадил». Под завязку нагруженный за океаном тамошней жаждой демонизировать Россию, он понимал, что для Путина, как, впрочем, и для Трампа, битва с эпидемией стала политической схваткой с о-очень большим призом на кону: у Трампа – второе президентство, у Путина – взлёт авторитета, делающий излишним плебисцит по обнулению президентских сроков. Погано, с издёвкой усмехнулся: «Не плебисцит, а плейбойсцит, торжество национальной шизофрении».

В Штатах его постепенно увлекла наивная простота американцев, их национальный эгоизм: русские не похожи на амеров, и само по себе это – непорядок; надо исправить, подогнать их под наши лучшие в мире стандарты. Никакой щепетильности: если эти в общем-то неплохие, но слабые разумом чудаки упрямятся, строптивятся, – их можно и напалмом выжечь, чтобы не мешали глобальной гармонии. Не раз он слышал нелепый, но вполне искренний, вовсе не злобный, а скорее недоумённый вопрос: «Кончайте вы со своей кремлёвской дурью. У вас что, нет никого лучше Путина?» Общаясь в мидл-среде, Аркадий быстро ухватил, что её философия исчерпывается элементарной формулой «Пять долларов лучше, чем три доллара». Апофеоз прагматизма! Но на нём основана вся архитектура американской жизни с её мечтой о земном парадизе. Отсюда и потрясающее обилие превосходных степеней в речах и твитах Трампа, немыслимых для российской публичной политики.

Те, с кем он общался в Нью-Йорке, были свято убеждены, что все беды России и все неприятности, которые она доставляет Америке, идут лично от «вождя вождей». Против диктатуры Путина демократический Запад поистине с религиозным рвением объявил чуть ли не крестовый поход – сразу после Крыма. И, сжав зубы, ждал 2024 года, когда ночной хоккеист покинет Кремль. Аркадий помнил впечатляющую откровенность Джимми Блэкстоуна, который по простоте нравов не стеснялся разглагольствовать наотмашь и с ленивой усмешкой говорил:

– Двадцать четвёртый год – это точка «сброса» путинской России. Мы уже перекупили вашу элиту. Сказано: где сокровища, там и сердце ваше.

Через американскую оптику Россия виделась ослабевшим, увядающим монстром на краю обрыва, куда должна рухнуть, разбившись вдребезги, с уходом Путина. И вдруг… Несомненно, обнуление президентских сроков ошарашило Америку, стало для неё психологическим нокдауном. Но не нокаутом! В последний месяц своей «стажировки» Подлевский отчётливо почувствовал, что знакомая ему Омерика – когда речь шла о величии этой страны, её название звучало в нём именно так, Омерика, – не угомонилась, не сдалась, а наоборот, ожесточилась в своём неприятии Путина и начала подготовку к решительному бою с ним.

Конечно, в нью-йоркском кругу любителей полосатых цветных носков, где вращался Подлевский, не звучали прямые угрозы, хотя речь о «разводках по Шарпу» иногда заходила, как и намёки на то, что пора стравить «путинских» и «ельцинских». Но, как говорится, умному и намёка хватит. В карантинном заточении он снова и снова анализировал речетерапию таких, как Блэкстоун, свои американские наблюдения, и его острый сухопарый ум каждый раз подавал сигналы о том, что под покровом антивирусной горячки началась подготовка к решающей геополитической битве: Штаты намерены сыграть в России по-крупному и избавиться от Путина до финальной схватки с Китаем за мировое лидерство. Чтобы потом, подобно Ватикану, утвердить своё слово «Всегда, всем и повсюду».

Вспомнился откровенный разговор с Беном после того, как за обедом Блэкстоун от души оттоптался на России и Путине.

– Ты знаешь, что такое контрибуции? – спросил Гудвин.

– Контрибуции?.. Это когда государство, проигравшее войну, по решению судов выплачивает победителю определённую сумму.

– А что такое репарации, ты знаешь?

Аркадий затруднился с быстрым ответом, и Бен объяснил:

– Репарации – это требование победившего оплатить ему все – понимаешь, все! – прямые и косвенные расходы, понесённые в ходе войны.

– Что ты хочешь сказать?

– А то, что после развала СССР, разграбив Россию в 90-е годы, США по сути получили репарации за победу в холодной войне. И теперь у таких, как Блэкстоун, в башке прочно сидит мысль о вторичных репарациях после того, как они уберут Путина. – Закончил патетически: – И они скинут этого обнулиссимуса!

Тот разговор прочно засел в голове Аркадия, подводя к однозначному выводу: он, Подлевский, обитающий здесь, в России, – во всяком случае, пока, на обозримый период времени, – исходя из личных интересов, обязан учитывать этот политический тренд. Амеры возьмут своё и скорее рано, чем поздно. Нет, неспроста ещё в 2005-м они приняли на вооружение формулу мирового господства под лейблом «Контроль посредством хаоса». Они знают, как этого добиться. Вопрос лишь в том, что станет последней хворостинкой, под тяжестью которой ломается хребет верблюда. Большая игра, способная изменить модель мира, вступает в фазу «ледяной войны», которая будет горячее холодной. Да, да, это обязательно надо учитывать!

Двухнедельный строгий карантин после возвращения из Америки Аркадий сумел сполна загрузить раздумьями, аккуратно причесал мозги. Эти дни без предпринимательской и прочей беготни пошли в зачёт. Долгие радения у телевизора наводили на мысль, что после завершения вирусной катавасии сильные мира сего возьмут таймаут, чтобы отдышаться, но пауза станет обманным затишьем перед бурей. Что ж, надо готовиться! Историческое время вздорожало.

Когда выдохнется пандемия и жизнь войдёт в берега, предстоит оборотисто выйти на новые связи, – он знает, с кем именно и как это сделать.

Не-ет, американская «стажировка», хотя и оборвалась преждевременно, однако не прошла даром.

Глава 6

Как и столетие назад, блоковский Христос «в белом венчике из роз» снова шёл впереди, как бы символизируя особый исторический смысл этого года с примечательной хронологией – «двадцать двадцать».

С каждым днём становилось яснее, что пандемия коронавируса, внезапной угрозой нависшая над миром, – не просто временное бедствие, которое надо преодолеть, переждать, пережить, после чего всё вернётся на круги своя и горечь несчастий останется лишь в исторической памяти народов. По мнению, как водится, анонимных экспертов, потрясения, затронувшие миллиарды людей, уже начинали влиять на их восприятие мира. Бросив под колесо трагических событий бессчётные множества личных судеб, «корона» меняла массовые настроения, умозрения, взывая к минимализму в расходах и умеренности в желаниях. Обнищание человечества становилось мегатрендом, и, обретая всепланетные масштабы, ниспосланные испытания – будь то дурь человеческая или бич Божий, – неминуемо должны были обернуться ожесточённой геополитической схваткой, экономическими сдвигами.

И хотя пандемия только шла к своему пику, хотя не ясны были её последствия для разных стран, подспудная подготовка к грядущей перестановке мировых сил уже началась. Разумеется, Суховей понятия не имел об этих глобальных играх, он и не задумывался о таких «высоких материях». Но незримо связанный с Винтропом, он на своём низовом уровне не мог не чувствовать, что сложнейший разведывательный механизм Штатов пришёл в движение, вызвав ответную реакцию нашей Службы.

Пандемия пандемией, а жизнь шла своим чередом, обед по расписанию – поединок разведок продолжался, становясь всё более изощрённым.

Началось с того, что через неделю после переговоров о «левом» компромате Немченков «запросил» срочную встречу. Секретарша пребывала на карантине, и он позвонил сам:

– Валентин Николаевич, в поле моего зрения попали документы, косвенно связанные с вашим профилем. Зайдите, пожалуйста.

Когда Суховей вошёл в кабинет, Георгий Алексеевич пригласил его за приставной стол, на котором уже белела короткая записка: «В 18 жду на выходе». Потом минут пять тарахтел что-то невнятное о напрасных стараниях по части Поворотихи и с благодарностью за разъяснения отпустил.

Валентин не сомневался, речь пойдёт о левом заработке, и подготовился доложить, как надёжный журналист пыхтит над заказными статьями. Однако Немченков скороговоркой открыл совершенно иную тему:

– Валентин Николаевич, есть неотложное дело. Ваша прежняя должность в Красногорске снова вакантна. На неё нужно срочно подыскать человека. Ну, вы меня понимаете. Важное и непременное условие: женщина! Времени в обрез.

Суховей реагировал инстинктивно:

– Идеальный вариант – моя жена. Но… она сидит с ребёнком.

– Значит, срочно ищите другую. Сроч-но!

Поручение было неожиданным и требовало осмысления. Во-первых, – особая срочность. Она означала, что задание напрямую поступило от Винтропа, который вдруг засуетился. А суетятся такие солидные и опытные люди лишь в случаях, когда решение о тактике действий принимают на верхах. Во-вторых, женщина… Здесь одно из двух: либо готовится какая-то операция, – как было с Поворотихой, и под неё нужна именно особа женского пола, либо речь о «десантировании» в глубокий тыл, для стратегических целей. Но в любом случае ясно, что неприметное, малозначащее местечко в Красногорске кем-то приспособлено для обкатки, для проверки и заготовки компроматных «скелетов в шкафу», а в итоге для вербовки будущих агентов влияния. Наверняка у Винтропа наработаны разные каналы вербовки, но под красногорский вариант ему нужны именно такие смышлёные бедолаги, как погибавший на окраине жизни от вильнюсского безденежья Суховей, которого легко соблазнить чиновными благами и перспективой карьерного роста. Без клятвы на крови маму родную продаст, чего уж говорить о Родине. Хитро! Через Немченкова туда направляют подходящие кандидатуры, а кто-то из тамошних начальников за долю малую негласно аттестует их или ставит им «неуд». И всё тики-пуки. Всё отработано, никаких проплешин. Безнаказанная нажива на продаже государственных интересов.

По-крупному картина была ясна. И уже на следующий день Валентин повёз Дусю в ветлечебницу, сопроводив запрос разъяснением красногорской ситуации.

Ответ получил на следующий день: Служба в курсе, по рекрутам для агентуры влияния суетится не только Винтроп, подбор кандидатов уже идёт.

Валентин знал, как в таких случаях готовится, говоря на их языке, легендирование: они с Глашей прошли эту «процедуру» перед отъездом в Вильнюс, «под Соснина». Биографии и документы по легенде очень тщательно согласуют со статусом тех, через кого пойдёт внедрение. Безродный томский Суховей не может подсунуть Винтропу выпускника московского вуза. В этом смысле Глашка действительно была бы идеальным вариантом, да и работать в паре очень удобно. Впрочем, Боб помнит её вильнюсский облик… В общем, по-любому не стыкуется, не судьба. Скорее всего, наши выкатят кого-то из своего резерва, кто освоился жить в чужих шкурах – как Суховеи. Но главное, работа пошла. Теперь надо обговорить с Немченковым систему общений, встречи будут регулярными. А Красногорск-то удачно подвернулся, заодно и по Соснину можно будет докладывать.

Встречу назначили на воскресенье. В пятнадцать часов Суховей подъехал к часовенке Иверской Божьей Матери на углу Сивцева Вражка и Староконюшенного, где его ждала женщина в «заявленной» синей куртке с капюшоном. Она шустро юркнула на переднее сиденье, откинула капюшон, и Валентин сразу узнал её – та стриженная «под мальчика» девица, которую мельком видел в Поворотихе, в «Засеке», рядом с Кушаком.

– Узнали? – спросила она. – Давайте знакомиться: Пашнева Полина Андреевна. – Засмеялась и, давая понять, что представилась легендированным именем, добавила: – В девичестве Дубовская.

Они встали в одном из тихих арбатских переулков, но рядом почти сразу затормозила машина ГАИ. Впрочем, у Суховея был цифровой аусвайс, у Полины – тоже, и разочарованные гайцы укатили.

– Что ж, знакомьте меня с Пашневой.

– Да мы с вами хорошо знакомы. Ваша жена родом из-под владимирских Вязников и я оттуда, село Борзынь. Крещёная, в церковных книгах записана. Мы с Глашкой до третьего класса вместе паслись. Потом меня взял в область дядька по материнской линии, там школу закончила, в заочный педагогический поступила. Работала в районных инспекциях – серым клерком, сейчас – затяжная безработная, ползаю по сети, ищу приварок, да без толку, очумела от нищеты, в тупике. В прошлом году на владимирском горвокзале повстречала Глашку, ну и стала иногда к вам в Москву наезжать. Вот и всё, остальное сами домыслите. Да! Не замужем, детей нет. Как писал любитель жизни дедушка Крылов, хочу любви, вина и обжорного стола.

Суховей улыбнулся. Лучшей кандидатуры не придумать: из чиновного люда, иногородняя, а главное, биографию легко проверить, без чего винтропы в свою команду не берут. И нет вопроса, откуда он выкопал эту дамочку. Сказал весело:

– Отлично! Едем к нам, пора знакомиться с Глашей.

Немченков, который в обеденный перерыв теперь прогуливался по безлюдной Варварке вдоль парапета, ограждающего сверху парк «Зарядье», где его иногда встречал Суховей, был доволен кандидатурой и, говоря прежними словами Винтропа, взял Пашневу в работу.

Вдобавок, как и полагал Валентин, агентурные и «левые» дела теперь шагали рука об руку. Он почти каждодневно созванивался с Сосниным, иногда навещал его, балуя пирожными из служебного буфета. И с огорчением информировал Немченкова о том, что карантин мешает активному продвижению компромата, поскольку общения с нужными людьми ограничены, а в дистанционном формате такие вопросы не решаются по той причине, что речь идёт об оплате наличными.

В своё время американские поощрители купили Соснину квартиру в Лианозово, в современном по меркам нулевых годов жилом комплексе, рядом с парком районного масштаба. Перебравшись в Киев, а затем, пригревшись в Вильнюсе, он не считал нужным сдавать её в аренду – дабы сохранить возможность прибывать в столицу в любой день и час. Несколько раз эта свобода перемещения уже выручала его, но только в разгар вирусной суматохи он ощутил её истинную ценность. Дмитрий попросту не примчался бы в Москву, если негде пересидеть двухнедельный карантин. А не примчался бы – упустил баснословно выгодную заказуху. Ему и раньше приходилось зарабатывать на «джинсе», но чтобы с таким прикупом да ещё с шикарной предоплатой…

Впрочем, карантин оказался не двухнедельным, а катастрофически затяжным. Соснин давным-давно накрапал три скандальные статейки о патриотических кознях и криминальных проделках некоего банкира, на публике светившегося под либеральным лейблом, вскрыв его подноготную. Но разместить опусы – он сам называл статейки опусами за их разудалый стиль, – в режиме онлайн было невозможно. Когда речь идёт о «джинсе» с компроматом на известную личность, без очных деловых встреч с «контрагентами» не обойтись. А редакции под замком, журналисты «на удалёнке».

Соснин полной ложкой хлебал прелести серых повседневностей карантина, который иезуиты от власти назвали самоизоляцией, а сам Дмитрий считал резервацией.

Острой алкогольной недостаточностью он не страдал. Активно тусоваться в Инете, убивая время, не считал нужным из осторожности – зачем «светиться» со своими убеждениями, по разным поводам пиная «клятого совка»? По прежнему опыту знал, что Кремль содержит закрытую спецгруппу экспертов, которые по блогам выявляют приверженцев различных политических взглядов, фиксируя наиболее рьяных инициативщиков, чтобы в нужный момент одним явить тень кнута, а другим показать подобие пряника.

Отъявленным, запойным книгочеем тоже никогда не был и, оказавшись в недобровольной изоляции, в заточении, часами тупо «играл в ящик», из которого вытекло жидкое сериальное теле-мыло с попсятиной и где натужно, бесцветно, на голом профессионализме резвилась балаганная челядь, постепенно, но планомерно приближаясь к роковой шутке: «Каждому мужику – по бабе и мужику». Прыгал с канала на канал, в избытке поглощал информационную жвачку, вслушиваясь в мнения «королей эфира», среди которых выделял Познера, считая его «обером», и Соловьёва – «унтера», а также множество болтливых пустозвонных фармазонов и всепогодных политологов. Его живот уже перестал влезать в домашние брюки, и он затолкнул подальше под тахту напольные весы. Тоскливо пересчитывал дни великопостной седмицы: чистый четверг, Страстная пятница, Великая суббота… На Пасху не по чину основательно остограммился и потом беспробудно спал до понедельника. Всё нагоняло скуку, он даже напыщенно подумал, что перенял у Лермонтова печоринскую моду скучать, всё надоело до чёртиков в глазах. От сытого ничегонеделания план бытия размыло до неясных очертаний.

С курьером ему втридорога прислали заказанные через Интернет многоразовые маски с угольным фильтром, а также перчатки, и раз в три дня он нарушал затворничество, покидал свой скит на девятом этаже, чтобы запастись провизией в соседнем «ВкусВилле», – с учётом непритязательных запросов мужика, привыкшего к одинокому бытию. Окунаясь в городскую атмосферу, Дмитрий поражался, насколько податлива человеческая психика. В первые дни карантина люди в масках встречались на улицах редко и поневоле обращали на себя внимание. Теперь наоборот: удивляются на тех, кто без масок. Удивляются и раздражаются. «Живой пример отношения к инаковости, – подумал Дмитрий. – И это в быту. О чём же говорить, когда речь идёт о политике, умозрениях?» Жидкая толпа покупателей, соблюдая социальную дистанцию, растекалась между магазинными полками и прилавками, но иногда заскакивали неадекваты – парни и девицы своим бравурным видом показывали, что они презирают вирусное умопомешательство, этот всеобщий коронапсихоз, граничащий с коронахаосом. Соснин смотрел на них с ненавистью, в нём клокотало: «К-козлы! Понторезы! Дуроплясы! Вечная мерзлота! Идиоты с большой дороги! Из-за таких и продлевают карантин».