Они никогда не спят

Не знаю, сколько прошло времени, но я, поднявшись с пола, подошел к кроватке. Ваня, явно ошарашенный произошедшим, лежал смирно, выпучив глазенки, и был не столько напуган, сколько безгранично удивлен.

На трясущихся ногах, я добрался до дивана и уснул, абсолютно уверенный в том, что в эту ночь нас уже никто не побеспокоит.

***

Наверху послышался легкий перезвон детского смеха. Я закрыл глаза, понимая, что значит беззаботный смех моей сестры. Всей душой я желал быть сейчас не на диване собственной гостиной, а где-нибудь на далекой планете, где точно знал бы, что их нет. Но я был тут, и с этим можно было только смириться, приготовившись к встрече с существами с большими рыбьими глазами, никогда не спящими, охотящимися на маленькие перламутровые шарики, и страстно желающими прорваться в наш мир.

Под монотонное бормотание диктора вечерних новостей, я, отложив книгу, поднялся с дивана и направился в кухню. Собственные шаги гулким эхом отдавались в голове, и под этот аккомпанемент я судорожно вспоминал, где лежали «хохотунчики».

«Один рядом с ножкой стола у ближней стены, другой – под кухонным гарнитуром, в дальнем углу», – мысли роились в моей голове, и, как мог, я пытался собрать их в кучу.

Зайдя на кухню, я чуть не наступил на тот самый шарик, который искал. Он лежал там же, рядом с ножкой кухонного стола, такой прозрачный, кажется совсем хрупкий, переливающийся легким голубоватым отблеском, и я вспомнил…

Шумная толпа, роящаяся в огромном зале, сотни людей, то спящих, то читающих. Кто-то ест, кто-то с кем-то ругается, некоторые весело смеются, другие, спрятавшись в укромном уголке, шепчутся о чем-то тайном, и все периодически поглядывают на большое темное табло с зелеными буквами, и все замирают, как только слышат слова оператора о прибытии очередного поезда… Вокзал. Мы с родителями поехали к родственникам папы. Мама тогда уже была беременна, и почему-то всегда пребывала в полусонном состоянии. Мы сидели в зале ожидания на неудобных металлических стульях-креслах, но маме, видимо, было вполне комфортно, потому как уснула она, спустя пятнадцать минут, как мы в них уселись, прислонившись к папиному плечу, сам же папа читал какой-то журнал «про дела» (так он их называл). Я же, скучая, бродил глазами по зданию, силясь найти для себя что-то интересное, но самым солнечным пятном среди этой серой толпы, был маленький букет одуванчиков у меня в руках. Я нарвал их по дороге.

Прямо напротив нас сидела парочка – молодой парень темный, худощавого телосложения, чем-то похож на цыгана, и девушка – миловидная блондинка, очень хрупкого телосложения, с большими карими глазами и удивительно заразительной улыбкой. Он нежно обнимал ее за плечи, и они о чем-то тихо перешептывались. Рядом со мной, по левую руку, через одно сиденье, сидел приятного вида седовласый мужчина, лет шестидесяти пяти, с небольшой, аккуратно подстриженной бородой, в клетчатом костюме. Он читал газету. Через три сиденья от пары сидела бабушка, с внуком немного младше меня, и отчаянно пыталась накормить его пирожком. Рядом с ними сидели трое парней, лет по семнадцать, видимо, студенты местного университета, потому как увлеченно беседовали о каком-то странном предмете под названием «сопромат». У окна слева стояла женщина, лет сорока пяти, очень аккуратно и скромно одетая, но при этом выглядящая очень приятно. Непонятно что именно, но что-то заставляло смотреть на нее, не отрывая глаз. То ли ее спокойная уверенность, то ли скромность, то ли взгляд, наделенный столь ярко выраженной мудростью, смешанной со спокойствием. Но смотреть долго на нее я не мог – рядом с ней стоял ее сын, которому было лет двенадцать, и выглядел нездоровым психически человеком. Лицо маленького ребенка во взрослом теле, широко распахнутые, ни на чем не фокусирующиеся глаза, беспорядочно бегающий по всему помещению, взгляд. Странная улыбка не сходила с лица. Он крепко держал мать за руку, а она, удивительно нежно, без тени раздражения, поправляла ему рубашку и о чем-то говорила с ним.

– Пап, а что с этим мальчиком? – спросил я, тихонько дернув отца за рукав. Он оторвал глаза от журнала и поискал взглядом того, о ком я говорил. Поняв, кого я имею в виду, он на секунду опустил глаза вниз, видимо подбирая слова.

– Этот мальчик болеет, – сказал отец, – Это – страшная, неизлечимая болезнь, которую очень тяжело предугадать.

– А вдруг мы сейчас тоже заразимся? – перепугался я, но папа, как-то грустно улыбнувшись, сказал.

– Нет, Даня, это болезнь незаразная. Этот мальчик таким родился, – я посмотрел на отца, затем на женщину с мальчиком. Потом немного подумав, спросил.

–А почему он таким родился? Почему не таким, как все остальные?

–Просто в его организме что-то сломалось, пока он рос в животе у мамы. В старших классах, на биологии, вам расскажут, почему так происходит.

– Я раньше не видел таких людей. Как называется эта болезнь?– спросил я.

–Даунизм. Их не так уж много, и часто родители от них отказываются.

–Отказываются?

Папа смущенно уставился в пол, а потом, посмотрел мне в глаза.

–Не все так просто, Данил, как хотелось бы. Это сложно, и со временем ты сам все поймешь, просто скажу тебе, что иногда жизнь ставит нас в такую ситуацию, что поступать правильно безумно тяжело и на это требуется мужество, которое есть далеко не у каждого. Эта женщина очень сильная и мужественная. Она очень многое пережила и отдала этому мальчику, но еще больше ей предстоит впереди.

Я, словно завороженный, смотрел на нее уже совсем другими глазами. Я не понял и половины того, что сказал папа, но слово «мужество» почему-то оказало на меня магическое действие.

–Пап, можно я подарю ей свои цветы? – спросил я.

–Это тебе решать. Она ведь может и не принять их, – сказав это, отец снова открыл журнал и принялся читать.

Немного помедлив, я поднялся и, подойдя к этой женщине, протянул ей цветы. Она повернулась ко мне и удивленно спросила

–Это мне?

–Да. Мой папа сказал, что вы очень мужественная.

Женщина посмотрела на меня, потом на папу, потом снова перевела взгляд на меня. А потом улыбнулась. Она взяла мой букет. Рука у нее была теплая. Она поднесла его к лицу и вдохнула их запах. Потом снова посмотрела на меня. Она улыбалась, так тепло и солнечно, но на ее глаза навернулись слезы. Я не понял – почему, зато услышал знакомый колокольчиковый перезвон.

Диктор громко объявила о посадке на поезд номер сто сорок три с третьего пути второй платформы, и женщина перевела свой взгляд на электронное табло. Потом снова посмотрела на меня

–Спасибо,– сказала она, еще раз задержав на мне свой взгляд, и взяв сумку и под руку своего сына, направилась к посадочным платформам.

Я посмотрел под ноги и увидел «хохотунчик», оставленный женщиной. Он был необычного жемчужно-розового цвета. Посмотрев, чтобы никто не заметил, поднял его с пола. Я вернулся в свое кресло, держа шарик в руках.

–Очень редкий, необычный цвет, – услышал я слева от себя.

Я буквально подскочил на месте, повернув голову, я увидел, что это сказал тот самый мужчина в клетчатом костюме с бородкой. Сначала я подумал, что он говорит не со мной, но глаза, смотрящие прямо на меня, говорили об обратном.

–Видимо, ты затронул самые потаенные уголки ее души, – мужчина улыбнулся мне и представился.

– Меня зовут Константин, – теперь я увидел золотой перстень и трость из темного дерева с позолоченным набалдашником. Я все еще сидел с открытым ртом. Я был уверен, что я один во всем мире это вижу. Но он протянул руку и взял с моей ладошки «хохотунчик». Он вертел в руках прозрачный, с розовым отливом хрустальный шарик, и, улыбаясь, смотрел мне в глаза. От него повеяло каким-то очень приятным ароматом туалетной воды. Зеленые глаза, обрамленные мелкими паутинками морщин, улыбались мне изнутри.

Он рассказал мне о том месте и тех существах, что населяют его.

–Ты и я – мы не одни, нас несколько сотен по всей земле, и раз так уж вышло, что тебе дан этот великий дар, оно же твое проклятье, то ты должен нести эту ношу с гордо поднятой головой.

Я пересел на соседнее с мужчиной сиденье. Он наклонился ко мне и почти шепотом рассказывал о том, что значат эти шарики и для чего они нужны тем, кто пытается прорваться к нам. Время неслось мимо нас.

–Когда человек принял свою сторону, дальше бороться за него не имеет смысла. Война проиграна или выиграна, третьего не дано, – говорил Константин, – но до тех пор ты обязан сделать все, что в твоих силах. Не подумай, что борьба будет ожидать тебя за каждым углом, но в те редкие секунды, когда судьба маленького человечка будет зависеть от твоих сил ты должен быть твердым, как скала. Не верь ничему, что увидишь, не слушай никого и ничего, кроме собственного сердца. Они могут внушить тебе, что родные против тебя, что ты в космосе или на морском дне, что твоя собственная рука превратилась в змею! Они очень могущественны и если ты поверишь в их иллюзии – для тебя все кончено. Они высосут твой разум до последней капли, не оставив ничего от тебя прежнего. Они лишают тебя рассудка. Ты должен бороться хотя бы для того, чтобы не стать таким, – он украдкой показал на то место, где стояла женщина с ее сыном, похожим на большого младенца. – Понимаешь, как важно не дать им завоевать нашу душу? Уж если они, не имея власти над ней, могут играть с нашим сознанием, как кошка с мышью то, что они сделают, когда мы вступим в их собственность!?

–Объявляется посадка на рейс номер двести пять. Посадка пассажиров производится на первом пути второй платформы,– голос из динамиков буквально оглушил меня.

–Данила, идем, – сказал папа. Они с мамой уже поднялись с сидений, папа повесил на плечо огромную спортивную сумку, а мама шла ко мне, чтобы взять за руку.

–Реально только то, во что веришь ты, – сказал Константин перед тем, как волна людской толпы разделила нас.

***

Одна, две, три… ступеньки под ногами кончились, не успев начаться, и вот уже второй этаж.

Дети их не боятся, наверное, потому, что у них не сформированы образы, навязанные рамки и стереотипы того, как выглядит неопасное для них существо. Для них все, что не рычит и не кусается заведомо безопасно, пока не подтвердит обратное. Несколько раз я видел их, сидящих в детских колясках, кроватках, манежах, песочницах, пользуясь тем, что взрослые видеть их неспособны. Они разговаривают с детьми на языке, понятном только им и самим младенцам. Иногда, когда на свет собирается появиться ребенок с особо сильной и энергетически насыщенной душой, они начинают общаться с ним до его рождения, прямо из чрева матери.

Алинка не была столь лакомым кусочком, но сейчас, когда я стоял перед дверью в ее комнату, точно зная, что оно уже там, разве это имело значение? Теперь важным для меня было лишь то, что сестра замолчала.

Под дверью тускло светилась полоска света от ночника в комнате сестры. Я отчаянно собирал храбрость и мысли в кулак, но разве можно ничего не бояться, когда тебе восемь лет?

Там, на вокзале, Константин рассказывал мне о людях, которые не смогли побороть собственные страхи, не смогли быть сильнее, и существа из другого мира захватили не душу, но разум этих людей. Он сказал, что видел одного в психиатрической клинике. «Душу насильно забрать невозможно, люди отдают ее лишь по собственному желанию, а вот разум, разум отобрать можно. Борись, борись отчаянно, как за жизнь свою так, как – будто другого раза уже не будет!» – говорил он мне. Его слова сейчас комом стояли в горле. Я уставился на круглую золоченую ручку, не в силах поднять руку, чтобы повернуть ее. «Но самое страшное, что дети легковерны, и, принимая решения, идут на поводу, как барашки. Редко какой ребенок в столь юном возрасте поймет серьезность принятого решения. Они просто не знают, что от одного этого слова будет зависеть вся их дальнейшая жизнь». Я глубоко, бесшумно вздохнул и открыл дверь.

Не знаю, что заставило меня сдержать крик. Все стены комнаты были окрашены кровью. Она была повсюду и выглядела так, словно ее пролили только что. Багрово-красная, местами такая густая, что казалось, что, казалась, была перемешана с кусочками мелко порубленной человеческой плоти. Она стекала со стен, а эти куски мяса падали на пол. Отвратительный запах крови сводил судорогой желудок. Мурашки заледенели на коже, превратившись в мелкие иголки. Я взглянул на детскую кроватку – там – словно бомба взорвалась! Остатки того, что раньше было телом, висели на стенках колыбельной, и тот отвратительный звук, с которым они шлепались на пол, окончательно добил мое детское сознание.

Я сжал в кулаке прозрачный шарик так сильно, как только мог. Три, два, один… взрыв, волна, обостренные в три раза чувства… и я снова стою на пороге детской, в которой все так, как должно быть. Смеющаяся Алинка стоит в кроватке, держась за ее края, смотрит на меня, а затем переводит взгляд в противоположный мне угол.

Это существо… не знаю, какое создание (а может и не одно) было его прообразом, когда Бог создавал их, но весь его вид напоминает склеенную из разных кусочков разбитых цветных стекол нелепую мозаику. Существо ловко забралось на подоконник, а с него по стене поползло по направлению к моей сестре. Это что-то похожее на большую ящерицу, размером с кошку, только лапы ее заканчивались человеческими руками, с отвратительно короткими, кривыми пальцами. Тело зеленоватого болотного цвета покрывала чешуя, отливавшая насыщенно-малиновым цветом, но вот голова… голова была человеческая. Абсолютно без волос, она не была зеленой и не покрывалась чешуей, как все остальное тело. Она была словно пришита от человека. Существо очень проворно двигалось по стене. Машинально, я подбежал к кроватке и схватил Алинку. Буквально через секунду оно уже восседало на краю колыбельной, глядя на меня. Абсолютно безволосая человеческая голова смотрела на меня большими, по-человечески посаженными рыбьими глазами. Оно очень часто дышало, грудная клетка безумно быстро поднималась и опускалась. Оно внимательно вглядывалось в меня, и я узнал этот взгляд. Именно эти глаза смотрели на перламутровый шарик тогда, когда маленький Ванька его увидел. Не моргающие рыбьи глаза изучали каждый кусочек моего тела. Оно склоняло голову набок, как обычно слушают собаки или птицы. Минут пять оно как будто вслушивалось во что-то, а потом мерзкий рот расползся в улыбке, которую я не забуду никогда. Человеческий рот растянулся практически от уха до уха. Выглядело это неестественно, и от этого безумно жутко. Весь его рот был заполнен короткими, острыми, кривыми зубами, как у акулы, растущими в несколько рядов.

Я ненавидел себя за то, что так нелепо потратил «хохотунчик». Сейчас, стоя с Алинкой на руках, я, сжимая последний шарик в руке, абсолютно растерянный и по-восьмилетнему напуганный, понимал, что уменьшил наши шансы на победу ровно вдвое. Как же я мог, проиграть бой, еще не начав сражаться? В голове эхом отдавались слова Константина о силе и крепости духа. Горечь стыда и обиды подступила к горлу. Сейчас я был в ответе и за себя, и за Алинку, а у меня абсолютно нет смелости сражаться, как и шансов на победу.

Внезапно существо заговорило. Это было очень быстрое клокотание на абсолютно не знакомом мне языке. Собственно, и языком это было назвать сложно, скорее набор щебетания, щелчков и клацанья. При этом оно не переставало улыбаться. Алинка внимательно слушала это существо. Оно больше не сидело на месте, а ходило кругами по краям кровати, при этом голова поворачивалась на триста шестьдесят градусов. От неестественности происходящего меня чуть не вырвало. Все это время оно не прекращало трещать на своем непонятном мне, но абсолютно естественном для Алинки диалекте. Чем дольше она слушала, тем серьезнее становилось ее маленькое личико. Спустя минут пять такого монолога, ни тени улыбки на ее лице не осталось. Мне просто необходимо было что-то предпринять. Я прижал ее к себе так, чтобы одно ушко было закрыто моей рукой, а второе прижато к моей груди. Она прижалась ко мне и закрыла глаза.

Тут ящер замолчал. Он перевел свой взгляд на меня и с минуту просто смотрел. Затем он весь сжался, словно пружина. Я понял, что сейчас произойдет, и, что есть сил, рванул к двери. Краем глаза я видел, как человекоящер приземлился на стене в том месте, где мы только что стояли. Открыв двери, что есть прыти, я рванул по коридору к лестнице, а по ней вниз, на первый этаж. Алинка прижалась ко мне, обхватив меня ручонками, но не произносила ни звука. Чудовище, выглянув из-за дверного косяка, помедлив сотые доли секунды, понеслось за нами. Оно не бежало по полу, а скакало по стенам, цепляясь своими отвратительными руками за дверные проемы, косяки, светильники и мебель, стоящую на пути. Все это время его рыбьи глаза смотрели на нас, не моргая. Голова держалась ровно и прямо, словно отдельно от всего остального туловища. Мое сердце колотилось, отдаваясь эхом в голове и ушах. Пару раз мне показалось, что непонятное бормотание на незнакомом мне языке шелестело рядом с моим ухом, но я боялся обернуться, и лишь прибавлял скорость.

Насколько секунд, понадобившихся на то, чтобы спуститься с лестницы, показались часами, за которые мое сердце пару раз, на мгновение, просто переставало биться. Я бежал по направлению к входной двери, держа в голове единственную цель – добраться до соседки на противоположной стороне улицы. Не важно, что она подумает, увидев нас с Алинкой, перепуганных до смерти, и как я буду ей это объяснять, тоже значения не имело. Сейчас нам просто нужно было убежать.

Вот за поворотом показалась входная дверь, осталось буквально пара шагов. Холодный пот прошиб мое тело, и мысленно я уже открывал замок, поворачивая дверную ручку, как что-то тонкое и омерзительно холодное обвило мою лодыжку, реальность ушла из-под ног, проваливаясь в темноту.

***

Я чувствовал, что все еще крепко обнимаю свою сестру, даже чувствовал, как колотится ее маленькое, перепуганное сердечко. Я открыл глаза. Мы стояли посреди темного, густого ночного леса. Огромные ветвистые деревья переплетались друг с другом кронами, а стволы насчитывали, наверное, не один десяток колец. Глаза, привыкая к темноте, выхватывают очертания тропинки, где за деревьями слабо светится огонек. Немного постояв, прислушиваясь к лесной тишине, я неуверенным шагом побрел… в обратном направлении.

Я прекрасно понимал, где нахожусь, и это горькое дежавю будило во мне панику. Да, я не посредине бесконечного океана, но от этого мне не становилось легче, ведь теперь я не один. Я шел по лесу, все дальше уходя от тропинки. Трава, доходящая почти до колен, больно резала кожу, оставляя красные полоски. Помню, как подумал о том, что невозможно почувствовать боль в мире нереальном. Точно! Константин, тот человек на вокзале, говорил о том, что реальность – это то, во что верю я.

Я остановился возле огромного дерева, куполом раскинувшего ветки, которые под собственной тяжестью свисали почти до земли. Я забрался под них, оперевшись спиной о ствол, и тихо прошептал то ли себе, то ли Алинке.

–Это неправда. Мы дома. Мы дома! Мы дома!!! – всеми силами я пытался верить в собственные слова. Страх, пропитавший всего меня, заставлял дрожать. Здесь не было слышно ни единого звука – ни птиц, ни шелеста листьев, даже трава, когда я шел по ней, не издавала ни единого шороха, словно тоже была смертельно напугана. Здесь не было ветра и запахов. Лес, в котором пахло подвальной затхлостью, а воздух был спертым, как в душной коморке. Я прижимал к себе сестру и, как молитву, повторял про себя одни и те же слова.

Внезапно окружающая нас реальность дернулась, словно картинка из старых черно-белых кинофильмов, и пошла легкой рябью. Тяжесть воздуха перестала давить на плечи, и сквозь искусно сплетенную пелену фальши ко мне прорвался легкий, еле уловимый ветерок, принеся с собой нотку аромата дома. Нашего. Этот запах я не перепутаю ни с одним запахом в мире! Он ободрил меня и придал сил. Картинка перед глазами пошла белыми полосами, и на секунду мне даже показалось, что я увидел очертания нашей гостиной. Но то ли наведенный морок был слишком сильным, то ли что-то еще удерживало наваждение, не давая ему рассеяться. Я опустил глаза и увидел лицо моей сестры. Оно было белее мела. Она не то, чтобы не боролась, а искренне верила в то, что все, что нас окружало, было на самом деле. Посмотрев немного на бедного, до смерти напуганного ребенка я понял, что битва проиграна. Если с собственным разумом я еще мог договориться, то убедить маленькую девочку, которой нет еще и года в том, что все, что она видела, неправда от начала и до конца, было невозможно. Я осторожно прижал ее к себе и поцеловал в лоб. Никогда до этого момента я не понимал и не чувствовал, что моя любовь к ней столь велика, как осознавал это сейчас. Слезы катились по моим щекам, обжигая кожу. Именно сейчас, когда только ее искренняя вера якорем держала нас в этом страшном месте, я любил ее всем своим напуганным детским сердцем. Если бы эту энергию направить в другое русло…

–Даня, вы что здесь делаете?

Я открыл глаза и увидел отца. Точнее, сначала услышал его. Открыв глаза, я увидел стоящие передо мной пару ног. Я отодвинул ветки и поднял голову. Тот немногий свет, что был в этом лесу светил из-за спины темной фигуры, очерчивая лишь знакомый силуэт, заставляя сердце в груди плавиться от нахлынувшей, испепеляющей все нутро радости.

– Папа! – я кинулся к нему. Он подхватил на руки Алинку, а я обеими руками вцепился в него.

– Папа! – повторял я, уткнувшись лицом в его рубашку.

–Я вас везде искал. Как вы умудрились забраться сюда? – с невозмутимой легкостью и, свойственной ему простотой, спросил отец.

Я был так напуган и одновременно счастлив, что просто молчал. Алинка тоже плакала.

–Пойдемте, я выведу вас отсюда, – сказал он.

Мы молча шли по ночному лесу. Алинка все никак не могла успокоиться, видимо, слишком испугалась, а я просто наслаждался тем, что вскоре смогу забыть все это как страшный сон.

–Как ты нашел нас? – спросил я, когда перевел дыхание.

–Мы с мамой весь дом облазили. Она очень напугалась, когда не увидела вас дома. Ну и достанется же вам от нее, когда вернемся, – папа, как всегда веселый и улыбчивый, всегда знал, как разрядить обстановку. Мне не нужно было слушать, что он говорил, лишь бы говорил в принципе. Он был такой прохладный. Видимо, от страха у меня поднялась температура, а он был как холодный компресс.

–Алинка все никак успокоиться не может, – сказал я.

–Дома успокоится, – спокойно сказал он.

Лес становился реже, и я не сразу понял, что мы идем по той самой тропинке, от которой я ушел. Впереди маячил слабый свет, как от ночника или маленького фонарика.

–Пап, ты уверен, что мы правильно идем? – спросил я.

–Конечно, – ответил он спокойно. Алинка буквально надрывалась.

Легкий холодок пробежался по моей спине.

–Пап, вы видели странное существо? Похожее на ящерицу?

–Видели. Я прогнал ее. Не бойся – сказал он с невозмутимым спокойствием. Слишком невозмутимым и чересчур спокойно…

Я боялся услышать это. Прогнал. Прогнал существо, которое вы, взрослые, видеть не можете! Я повернул негнущуюся, оцепеневшую от страха шею и посмотрел ему в лицо. Падавший свет слишком четко обрисовывал контуры. Боюсь, эта картина навсегда запечатлелась в моем мозгу. Огромные, по-человечески посаженные, рыбьи глаза смотрели четко вперед, а рот расползался в жуткой улыбке от уха до уха…

–Алинка!!! – заорал я, кинувшись к ней, пытаясь забрать мою сестру, но страшный псевдо – отец оттолкнул меня так легко, как будто я ничего не весил. Она все это время пыталась предупредить меня, как умела, как могла. Ее рыдания стали истеричными, а голос начал хрипнуть. Я снова кинулся к ним, но существо сделало странный жест рукой в воздухе, и меня оторвало от земли. Я завис в воздухе, в полуметре от земли, беспомощно болтая ногами и руками.

–Отпусти! – рычал я.

Существо, не обращая на меня никакого внимания, взяло Алинку обеими руками. Я видел, как его руки превращались в отвратительные лапы, с короткими, кривыми пальцами.

–Алинка, не слушай его! Смотри на меня. Слышишь? Смотри на меня, Алина!!!

Ребенок рыдал. Ей было безумно страшно, а я ничем не мог ей помочь. Я ненавидел себя за свою глупость.

–Алинка, милая (откуда взялось это взрослое слово в моем словаре?), посмотри на меня… пожа…

–Слушай внимательно, человек, – застрекотало существо. Оно говорило на нашем языке, но как-то странно в эту речь вплеталось неприятное стрекотание и, похожее на голубиное, клокотание. Оно держало ее прямо перед собой и обращалось к ней. Улыбка не сходила с его лица, а голос стал монотонным, как будто оно говорит хорошо поставленную и давно заученную речь. – Сейчас ты примешь решение, и обретешь своего хозяина, в лице бесчисленной армии, которой отдашь свою душу целиком и полностью. Далее ни одно твое решение не будет принято тобой без нашего участия. Ты станешь воином великой армии или останешься здесь навеки.