Когната

Костю отдали на время под надзор какого-то солдата, и тот отнесся к поручению со всей ответственностью. Несколько дней кормил, поил, не отпускал от себя. Пресекал все попытки Кости улизнуть, не бил за это, но не по доброте душевной, а потому, что не получил такого приказа. В сопровождении солдата и рыцаря, предложившего не предавать Костю сожжению, он совершил путешествие сначала на поезде, потом в автомобиле и оказался в окрестностях драконьего мегаполиса, очень далеко от людей, но очень близко к драконам, в доме, похожем на замок. Там его отмыли, переодели, и рыцарь представил Костю своей сестре.

Это была очень молодая женщина-дракон, вроде школьницы из выпускного класса, такая же злая, как большинство старшеклассников по отношению к мелкоте вроде Кости.

Первое, что она сделала, увидев Костю, – спросила брата:

– Ты, дорогой братец, за каким же дьяволом обезьяну в дом притащил? Дом ею провоняет. Если ты, что я ему доспехи и саблю доверю, думаешь, то ошибаешься. Они только всё портить умеют. Ты лучше его своей невесте подари. Они и похожи есть. Твоя невеста разве что шерстью не покрыта, ну так это дело наживное есть.

Дракон не обиделся:

– Я тогда его по старой традиции к столу подать велю.

– Ты что хочешь делай, я только его видеть не хочу.

То, что Костю могли съесть, не было ни угрозой, ни шуткой. Драконы издавна ели людей. Для первобытного человечества, да и гораздо позже, драконы являлись настоящим кошмаром. Впрочем, люди тоже не отставали. Если в теплых областях Земли драконы истребили людей полностью, то в умеренных широтах и севернее драконы впадали в зимнюю спячку, и уцелевшие люди отыгрывались на драконьих лежбищах, на их потомстве. Времена постепенно изменились, до взаимного поедания в последние несколько веков скатывались редко, но происходило и такое.

– Однако, – сказала девушка-дракон в спину своему брату и Косте, – все тут горелой обезьяной пахнуть будет. Ты где-нибудь бросить его не можешь?

– Я могу, но я не собираюсь, – ответил брат. – Ты сама его куда-нибудь в ущелье кинуть можешь.

– Ты, в таком случае, его здесь оставь, – решила сестра.

Брат удалился. Сестра смотрела на Костю с отвращением.

– Ты здесь находись, – приказала она после нескольких минут и пропала в соседней комнате.

Вернулась она уже в полном боевом облачении, в доспехе, с длинноствольным пистолетом на боку, саблей в ножнах слева, объявила:

– Я тебе честь оказываю. Ты не как пища умрешь.

При этих словах Костя не почувствовал ничего, а только подумал: «Ну вот и все». Ему было обидно, что он не смог никак помочь своим, ни одного дракона не убил, не подсыпал какого-нибудь яда им в еду, не зарезал никого во сне, потому что под рукой не нашлось подходящих предметов: яда там, стилета, какого-нибудь оружия. Единожды он попробовал схватить винтовку солдата, который его сторожил, но тот просто отстранил Костю, при этом усмехнулся одобрительно. Непонятно было только, в чем крылась причина этого одобрения: то ли беспомощная храбрость Кости его порадовала, то ли собственная сила, перед которой меркли любые героические Костины порывы.

Девушка-дракон за шиворот выволокла Костю на широкий балкон, примыкавший к ее комнате, перехватила его поперек туловища и с легкостью взмыла в воздух. То, как опора исчезла из-под ног, как вся земля, крутясь, подобно воде в сливе раковины, становилась меньше и покрывалась дымкой и одновременно не переставала быть бескрайней, заставило Костю рассмеяться от неожиданности. Он никогда еще не попадал на такую высоту так быстро. На парашютную вышку его еще не пускали в силу возраста, колесо обозрения в городе поднимало медленно, да и то на уровень, едва превышающий верхушки деревьев парка культуры и отдыха.

Некоторое время сестра рыцаря-дракона летела вперед и набирала высоту, а Костя смотрел на белые небоскребы мегаполиса вдалеке, на очертания Луны, что возвышалась на горизонте, превосходя размерами все земные горы.

Наконец девушка-дракон решила, что степени поднебесья, на которую она забралась, достаточно для казни, остановилась, обдумывая что-то, а затем отпустила Костю. Он стал падать на казавшуюся игрушечной землю и, чтобы это падение так и осталось игрой до самого конца, закрыл глаза. Его удивило, что воздух, всегда просто прозрачный и пустой, служивший опорой разве что для бумажных самолетиков и далеких, казавшихся игрушечными самолетов, приобрел такую упругость и даже жесткость. Если бы не ремень, штаны слетели бы с Кости в один миг, а так он лишился только одного ботинка, но не стал открывать глаза и смотреть, как он там. Было холодно, но струи ветра, бившие снизу, как тысячи направленных на Костю вентиляторов, развернули его так, что он не мог съежиться, – валялся на спине с раскинутыми руками и ногами.

Он ждал, что случится удар, а потом наступит темнота, поэтому вздрогнул и чуть не заорал, когда его крепко схватили за плечи, распахнул глаза, увидел перед собой лакированную драконью маску, из смотровых отверстий которой оценивающе глядели на него два зрачка, и Костя почему-то навсегда запомнил эти синие глаза с зеленью по краю радужки. Костя ощутил рывок, потерял второй ботинок, вместе с остановкой падения почувствовал, что они медленно спускаются с небес на землю.

От пережитого ли, от холода ли, которым Костя буквально пропитался, но, ощутив почву под ногами, он повалился в траву, его заколотило, и он долго не мог унять дрожь. Девушка-дракон, подняв маску на шлеме, смотрела на него, лицо у нее было и злорадным, и в то же время растерянным.

– Я тебя пощадила, – с неуверенной требовательностью сказала она, когда Костя все же поднялся и принялся ходить кругами, пытаясь согреться. Зубы у него стучали, Костя растирал ничего не чувствующие руки и ноги. – Я слов благодарности и почтения от тебя жду.

Костя зыркнул на нее злобно и не придумал ничего лучше, чем ответить:

– Д-д-дура.

Она, словно не услышав, отметила:

– У тебя ногти синие и губы стали, будто туда драконья кровь прилила.

Они приземлились на поляне в горах. В траве лежало несколько больших камней, ярко светило солнце. Вместо того чтобы огрызнуться на ее слова, Костя подался к одному из валунов и стал греть ладони на его боку.

– Имя мое Волитара есть, – объявила девушка-дракон.

– Костя, – представился Костя.

– Костя? – не поняла она и нарисовала в воздухе иероглиф, в прямых углах которого угадывалось значение «кость».

Он разровнял рукой почву у камня, вырвал несколько травинок и попытался начертить пальцем два иероглифа своего имени.

– А! «Постоянный». Константин, – каким-то образом разобрала она его каракули.

Костя кивнул.

Волитара подождала, когда Костя придет в себя и отогреется, и так же по воздуху, таща Костю, как сверток, под мышкой, вернулась на балкон своего дома. Там их ждал сюрприз. Костю уж точно. В комнате Волитары сидел высокий старый дракон, худой, в черном костюме. Косте показалось, что морщины на лице дракона только вертикальные. Это выглядело очень зловеще и ничего хорошего не предвещало. Было заметно, насколько смешалась девушка-дракон.

– Надо же! – нараспев произнес дракон глубоким низким голосом. – Я в приятном удивлении нахожусь. Я уже, что ты на поводу своего придурочного братца пошла, решил. Я, что наш гость жив и здоров есть, видеть рад. Что случилось?

– Я его бросила, после чего передумала, – ответила Волитара буднично. – Он не кричал. Оруженосец, когда я его летать учила, кричал. Я, когда ты меня летать учил, кричала. А он не кричал.

– Возможно, он немой есть, – предположил старый дракон, спокойно переводя взгляд с носков Кости на лицо девушки-дракона.

– Нет, – сказала Волитара, – мы затем поговорили. Его Костя зовут.

Костя решил, что опять придется писать иероглифы, но старый дракон только вздохнул:

– А-а, Константин, значит.

– Верно, – подтвердила Волитара, слегка наклонив голову в знак согласия.

Старый дракон облокотился на колени и устало произнес, иногда задумчиво закатывая глаза, чтобы вернее попадать в человеческий порядок слов:

– Вот что, Костя. Как только станет возможно, мы тебя отправим к твоим, а пока живи тут, раз уж оказался в нашем доме. Никто тебя здесь не обидит.

– Интересно, как это возможно станет, – вмешалась Волитара, – если мы победим? Мы уже их столицу почти заняли.

– Лето заканчивается, осень наступает, а мы еще никакую столицу не заняли, – с хищной мягкостью напомнил старый дракон. – За осенью зима наступает.

– Папа, это дело нескольких месяцев есть. Да если все и до зимы продлится. Тысячи мобильных обогревателей произведены. В этот раз мы хорошо подготовились.

– Ну, подготовились и подготовились, молодцы, – с совершенно человеческой интонацией сказал дракон и зачем-то подмигнул Косте. – Чего тогда кипятиться, если подготовились?

За ужином Костя обнаружил, что ему сварили овсяную кашу. Поскольку, находясь с драконами, он пока питался одним только мясом в разных его видах, скромничать не стал. При виде того, как Костя орудует ложкой, не смолчал и рыцарь-дракон, который притащил его на драконью территорию.

– Какая мерзость есть, – сказал он. – Это что есть? Вареный лошадиный корм есть?

За столом, как понял Костя, собралось все драконье семейство. Дочь, сын, отец. Не было только матери, зато слуги ошивались возле стен, что-то там подкладывали в тарелки сидящим за столом, отчего условный кусок хлеба слегка застревал у Кости в горле.

– Привыкай, – сказал старший дракон младшему. – Это каша есть. Я, когда в твоем возрасте был, в человеческом плену очень много каши съел. И я тебе попробовать советую. Вероятность имеется, что тебе раньше, чем ты думаешь, ее попробовать придется. Хотя, я о чем это говорю? Какая речь о плене быть может? Ты же из армии изгнан. Повод у дуэли какой был? Или это секрет есть?

Младший дракон посмотрел на Костю, будто тот мог разболтать, что за перепалка случилась у этого дракона с другим рыцарем над обгорелыми телами Костиных бабушки и дедушки.

– Все просто есть, – вызывающе ответил молодой дракон старому. – Мне его поганая рожа и шутки не понравились. Пускай он теперь продырявленный ходит и о длине своего языка побольше думает. Это ему вовсе не повредит.

– Значит, ты свою честь защитил, – откликнулся старый дракон саркастически и насмешливо. – Какой ты молодец есть!

– Я ее дважды защитил, – лениво заметил молодой дракон. – Когда я на дуэли Кардууса порезал и когда я из армии оказался изгнан. Наша семья полудохлому императору служить не должна.

– О! – воскликнул старый дракон слегка устало. – Так мы по материнской дорожке пошли? Надо ли мне тебе, чем все это закончилось, напоминать?

– Ты ничего говорить и напоминать не должен, – сказал молодой дракон с вызовом. – Ты сам живым напоминанием того, что любой дракон смерть выбрать обязан, чем существование длить, являешься.

– Эти слова и идеи справедливы и оригинальны были бы, – горько улыбнулся старый дракон, – если бы я, откуда ты их нахватался, не знал бы.

– Я откуда же их нахватался? Мне услышать интересно, – сильнее оживился молодой дракон.

– Ты от Фумуса этого наслушался.

Волитара вскочила, но старый дракон хлопнул по столу и спокойно приказал:

– Сидеть.

И девушка-дракон брякнулась обратно на стул. Костя не знал до этого, краснеют драконы или нет. А тут узнал, что да, краснеют.

– Ты наслушался и на войну снарядился, да что это не твое есть, вовремя понял. Ты наслушалась, и, что он после войны женится, поверила, и на расторжение помолвки безропотно согласилась. И вы его слушать продолжаете. Вы во все его слова про освежение крови верите, речам про то, каким настоящий дракон быть должен, внимаете. А истинность драконья, если ее, как он понимает, только через долгие полеты и дыхание огнем рассматривать, как и много лет назад, в том же самом заключена. Она всего лишь в диете состоит. Если ты конину, дичь, человечину, драконье мясо, прости господи, ешь, то ты и летаешь, и огнем дышишь. А если ты есть это прекращаешь, то и летать, и дышать огнем перестаешь. Секрета тут не имеется. Как столь сложная сословная система, как у нас, со всеми этими правилами, дуэлями, наследованием на таком пустом месте возникла, я ума не приложу. Но нынешний господин, который государя императора за горло держит и молодежи вроде Фумуса в уши яд льет, еще более все усложнил, так что многие от собственной тени шарахаются, в собственной драконьей сущности сомневаются. Это просто глупо. «Ты, насколько полезен империи, настолько дракон есть!» Так ведь? Хорошо, что драконы и люди общих детей иметь не могут. Этим гибридам ой как несладко, когда бы мы в очередной раз друг с другом схлестнулись, пришлось бы. Кто-нибудь вроде нынешних соглядатаев выяснять стал бы, сколько процентов драконьей и человеческой крови внутри организма вообще право на существование дают. Ты только слегка человек есть, как анализы показывают, – тогда живи. А если пятьдесят на пятьдесят есть, – господин такой-то, извините, не обессудьте, к стенке становитесь.

Старый дракон помолчал, отдышался и добавил с печалью:

– Я только одного не пойму. Я же вас совсем по-другому воспитывал. Где вы этой избранности драконьей расы нахватались? Как вы Фумуса пересказанными идеями прониклись?

– Папа, ты болтаешь, – сказал молодой дракон, – а он делает.

– А результат какой есть? – устало спросил старый дракон. – Он за это время что сделал? Он почем зря людей и драконов поубивал. Он по традиции себе оруженосца из людей, какую-то несчастную девочку, завел. Ты людей поубивал, ты дракона едва не убил. Ты человеческого ребенка сюда притащил, твоя сестра оруженосца из людей завела. Результат такой получился. Я так вижу. Если эти итоги тебя восхищают и радуют, то мне тебя жаль есть.

– Мы хотя бы это сделали, а что ты делаешь? – поинтересовался дракон-сын.

– Я тайной полиции не попасться пытаюсь, – едва улыбнувшись, ответил отец.

– Ты, чтобы это успешно получилось, хотя бы в присутствии посторонних перестать делиться своими мыслями должен, – тоже не скрывая улыбки, посоветовал молодой дракон и слегка шевельнул головой, намекая на окружающих слуг.

– Мне, в таком случае, несколько лет молчать придется. Я так не могу.

Как позже Костя узнал от Волитары, ее отец симпатизировал коммунистам. Вообще, он был дипломатом и редко появлялся дома, хотя дипломатии между людьми и драконами после начала войны почти пришел конец и работать ему по основному виду деятельности вроде бы было не над чем. Он не делился с детьми, чем занимается. Насколько понял Костя, отец Волитары пытался убедить чиновников империи смягчить жестокость по отношению к военнопленным или хотя бы прекратить их уничтожение. Положение в обществе, которое отчасти одобряло причуды аристократии, позволяло ему вольнодумство до поры до времени. Драконы попроще, позволившие себе высказывать коммунистические лозунги, еще до войны отправились кто в психушки, кто в концлагеря, а кто в психушки, а затем уже в концлагеря.

– Но ты ведь тоже большевик есть, – сказала Константину Волитара в одном из первых разговоров. – Все люди большевики есть. Вы за то, чтобы все машины покрашены в красный цвет были, в каждой комнате портрет Ленина находился, а всех детей отнимать у родителей нужно и в военные училища отдавать. И чтобы от вашей тайной полиции секретов не было, шторы во всех комнатах убраны должны быть. И все каждое утро гимн страны исполнять должны, а кто не исполняет, тот в тюрьму отправляется.

Вроде бы не до шуток было, а Костя засмеялся над тем, с какой уверенностью она произносила это, однако переубеждать не стал, потому что как-то угадал, что бесполезно. Только отец молодых драконов в полной мере считал его разумным существом. Для остальных он был чем-то вроде собаки, только говорящей. Даже не собакой считали, а щенком, что ли. Каким-нибудь золотистым ретривером. Волитаре он был интересен только тем, что мог превратиться в дракона при ее правильном воспитании. Она не стеснялась его настолько, насколько не испытывала неловкости при служанке. Могла выйти из душа и спокойно ошиваться в комнате голая как ни в чем не бывало, и это было неловко до такой степени, что Костя начинал разглядывать узоры на ковре.

Так же неловко было Косте, когда он увидел, как Волитара рыдает.

Это случилось спустя несколько месяцев жизни Кости в драконьем доме, когда там узнали, что отца молодых драконов все же арестовали и расстреляли или сожгли, словом, убили за его убеждения. Косте даже захотелось попытаться утешить Волитару – да что там, он и брату ее едва не сказал, что их отец был хорошим драконом, когда увидел его пустые от горя глаза. Косте помешало только то, что он продолжал ненавидеть драконов, особенно высокородных, ведь они, после всего, что произошло, не перестали жадно слушать радио по вечерам, не прекратили радоваться успехам своих, будто победы являлись доказательством их правоты по отношению к людям и драконам других взглядов.

Он и себя недолюбливал за то, что оказался этаким мальчишом-плохишом, которого кормили, одевали враги, а он ничего не мог с этим поделать и даже ловил себя на том, что некоторые вещи у драконов ему нравятся. Например, тут у него имелась своя комната, и она была больше, чем у него в городе, в этой комнате целую стену занимал книжный шкаф, слова в предложениях на страницах этих книг стояли так, будто их писали люди с травмой мозга, но все равно их можно было читать, переиначивая предложения на человеческий лад. Дверь из его комнаты вела на огромный, в половину школьного спортивного зала балкон, откуда в моменты бессилия и тоски Костя хотел сигануть вниз головой, а часть времени занимался тем, что то и дело захаживал туда и смотрел на небоскребы мегаполиса, торчавшие на горизонте, на снежные вершины гор, на далекую долину внизу. Ему нравилось, когда Волитара брала его в полеты, чтобы он привык и полюбил скорость и высоту. У девушки-дракона нашлись специальные крепления, чтобы возить Костю на спине. «Когда импринтинг случится, ты так же летать сможешь», – говорила она, нисколько не сомневаясь, что Костя рано или поздно превратится в дракона и станет перевертышем. Он и упражнения по стрельбе и фехтованию с ней любил, правда, кажется, не по той причине, по которой она думала. Она вроде бы считала, что он заинтересован этим, как и все мальчики, а он надеялся когда-нибудь применить пистолет и меч на практике, на ком-нибудь из рыцарей-драконов. Именно рыцарей, по той причине, что обычных драконов ему не столько было жаль, сколько он не знал, как к ним относиться.

За исключением упражнений с Волитарой, Костя был предоставлен сам себе. Он пытался помочь слугам просто потому, что привык помогать старшим. Слуги шарахались от него, и Костя не понимал почему, пока Волитара не объяснила:

– Они тебе друзьями не станут. И ты им другом не станешь. У вас разная жизнь будет. Ты стараться можешь, но теперь между тобой и ими пропасть пролегает. Я и ты ближе находимся, чем между тобой и дворней дистанция существует и существовать будет. Ты будущий рыцарь есть. А они навсегда служить остаются.

Костя не понимал, как при таком замечательном, в кавычках, раскладе слуги еще не подмешали яда ему в овсянку, но их, получается, все устраивало.

Брат Волитары увидел попытки Кости вмешаться в дела слуг и неожиданно заступился за него перед сестрой:

– А кто из нас причуд не имеет? – сказал он. – Одна по жениху, который ее бросил, страдает. Другой, что он философ, думает. Третья императорскую власть получить пыталась. Четвертый с людьми связался и то, что все равны, пропагандировал. Насколько я судить могу, он в полной мере членом нашей семьи растет.

После этих слов от Кости отстал слуга, который пытался следить за порядком в его комнате, Костя смог мыть за собой посуду, и горничные прекратили захлопывать дверь перед его носом, прежде чем начать уборку в очередной из комнат.

Таким образом Костя обнаружил, что, несмотря на красивую оболочку, хозяйство в доме велось не всегда идеально, и между ним и слугами установилось что-то вроде молчаливого согласия: они могли переглядываться если не улыбаясь друг другу, то с хитринкой в глазах. Одна из пожилых горничных подрядила Костю выбрасывать выметенную пыль и менять воду в ведре для мытья пола. Залезать с тряпкой, куда ей уже трудно было вскарабкаться или протиснуться. Выяснилось, например, что под кроватью брата Волитары пыль убирали только там, где ее можно было разглядеть не нагибаясь, а дальше там просто хлопья лежали, но каждый раз поднимать дубовое сооружение мало у кого хватило бы сил. Когда горничная отправила Костю туда, потому что лишь он мог проскользнуть под низкий каркас, ему пришлось несколько раз нырять под кровать и обратно и менять тряпку, вытаскивая оттуда, кроме пыли, разные предметы: пуговицу, два карандаша, несколько листов смятой бумаги с частично вымаранными текстами. Под конец этой уборки Костя обнаружил прилегшую у самого плинтуса длинную батарейку для стилета. Ее он сунул за пояс, спрятал под рубашку, а когда остался один, укрыл тем же надежным способом – закатил подальше под кровать, но уже под свою.

У него появилась надежда не превратиться в дракона и если и не вернуться к маме с папой, то хотя бы отомстить за смерть бабушки и дедушки. Он помнил их крики во время сожжения, и подчас среди возни по дому, чтения, тренировок память возвращала ему эти ужасные звуки человеческого страдания, и тогда Костя замирал от ужаса и ненависти, в том числе к себе тоже. Он будто просыпался от царящего вокруг покоя и благополучия и понимал, что вокруг него вовсе не друзья, вовсе не безобидные существа, желающие ему добра, хотя порой очень хотелось думать, что все это навсегда, что так оно и будет всю жизнь: замок, Волитара, полеты, книги, фехтование, стрельба, комната, вид, открывавшийся с огромного балкона.

В нижнем ящике письменного стола, доставшегося ему вместе с комнатой, лежало несколько пустых стилетов и тестер. Еще пустые длинные гильзы от пистолета, в которые можно было свистеть (вот бы появиться во дворе с карманами, полными таких). Но толк от них был, видно, только для брата Волитары: они густо покрывали дно ящика, а уже на дне лежали цветные журналы с женщинами в нижнем белье и без белья и маска, видимо от детского доспеха, которая нагоняла жути не только на Костю, но в свое время и на хозяина стола, раз он убрал ее подальше.

Дождавшись, когда дом затихнет, Костя проверил уровень заряда в батарейке. Не тестере высветились зеленые лампочки. Три из пяти. Костя не был твердо уверен, что это означает, но сделал вывод, что заряд в батарейке еще есть.

Когда-то такими стилетами, способными пробивать броню, и огнестрельным оружием со специальными патронами буржуазия ненадолго сместила власть феодалов, но слишком расслабилась – ее порядком проредили, и некоторые аристократы в результате этой реакции стали не только владельцами титулов, но и хозяевами заводов, газет, пароходов. Об этом Косте постоянно рассказывали в школе. «Вот поэтому, ребята, драконий пролетариат попал в более угнетенное положение, чем наш когда-то. Вот почему он заслуживает сочувствия. Трудно было бы нам расстрелять нашего царя, если бы его пули не брали».

Костя уже насмотрелся и на аристократию, и на пролетариат, наслушался новостей. Пришла зима, а драконы продолжали наступление, хоть оно и затормозилось. Московский район планировали захватить до начала холодов, но и в холода драконы не уснули, а приближались к столичной части города, так что передним частям уже были видны башни Кремля.

В конце каждого из таких выпусков новостей Волитара не забывала сообщить Косте:

– Ты видишь, ты никуда вернуться не можешь, – и зачем-то оглядывала слуг, словно ища одобрения своих слов.

Костя мог ответить, что успехи успехами, а брат Волитары все чаще улетал куда-то, неделями пропадал и возвращался с лицом, в котором читались тревога и усталость. К следующей весне и Волитара стала подолгу пропадать, хотя новости по радио, как и прежде, звучали бодрые, но о видимых в бинокль и с высоты башнях Кремля больше не было ни слова.

Как на грех, и совместные полеты Волитары и Кости прекратились, стоило ему найти батарейку к стилету. Он решил, что как-то выдал себя, ведь действительно замечал в отражении собственных глаз что-то недоброе, этакое злорадство. Как его еще не приперли с расспросами, он не понимал. На лице чуть ли не иероглифами проступали Костины мысли.

Он хотел убить дракона, но после этого ему не улыбалось сгореть, а в том, что после такого поступка умереть быстро ему не дадут, Костя не сомневался. Поэтому он собирался воспользоваться стилетом в воздухе, на максимально большой высоте и при максимальной драконьей скорости, тогда его вместе с драконом мгновенно размажет по земле. «Только бы не струсить», – думал он, ведь уже трусил, боясь огня, ударить Волитару стилетом, пока она спала.

Но вот возможность представилась.

Случилось это после нескольких дней отсутствия обоих молодых драконов. После ужина в гнетущей тишине Костя сидел у себя и пытался читать, когда на балкон к нему чуть ли не упала Волитара с маской, опущенной на лицо; открыла дверь, не дожидаясь, пока откроет Костя, просто сорвав задвижку. Войдя, приказала: