скачать книгу бесплатно
Девочка промолчала.
– Ну, вот что: прежде всего я займусь вашим туалетом.
Графиня позвонила и приказала появившейся Julie позвать какую-то Луизу, а в ожидании пересела на другое место к столу, перед зеркалом, тоже утопавшим в кружевах на розовом чехле. Женщина стала поправлять свою и без того безукоризненную прическу.
– Да, если бы у меня были ваши волосы, – проговорила она, не оборачиваясь и глядя на себя в зеркало. – Только ваши волосы! Pour le reste[261 - остальному (франц)] я не завидую.
Через минуту полного молчания в комнате снова появилась Julie, а за ней другая женщина, тоже показавшаяся девочке чересчур разодетой.
– Снимите мерку и сшейте мне скорей два платья! – приказала графиня. – Julie выдаст вам два отреза. Из котонет сделайте простой фасон, самый простой, а из фуляра сделайте нечто вроде того, что я надевала зимой на bal costumе. Помните – пастушка…
– A la berg?re?[262 - А ля пастушка? (франц)] Помню, графиня.
– И прекрасно! Ну-с, ступайте, дитя мое, Луиза снимет с вас мерку. А затем приходите прямо в столовую, я вас представлю господину Монклеру и графу.
– Merci, madame! – смущенно вымолвила Эльза.
И когда девочка двинулась за обеими женщинами, графиня проводила ее глазами и выговорила:
– Посмотрим… Может быть, мне так кажется… Но в этом accoutrement[263 - наряде (франц)] она ужасна… Elle est franchement laide[264 - Совершенное уродство (франц).].
И подумав, она прибавила усмехаясь:
– И все-таки придется эту Газель сторожить от моих волков!
Портниха увела Эльзу к себе и аккуратно сняла с нее мерку. В то же время горничная принесла два отреза материи и сразу приступила к кройке платьев. Эльза не верила своим глазам, что из этих двух прелестных кусков ткани будут быстро пошиты два платья. Портниха говорила о том, чтобы Эльза пришла померить одно из них, розоватое, в тот же вечер. И что завтра оно будет уже готово.
Теперь только девочке пришло на ум новое соображение, и в ней возникла легкая борьба. По какому праву чужая женщина дарит ей два платья? Если она вычтет их из обещанных ста франков, то Этьен ничего не получит. Если графиня не вычтет их, а по всей вероятности это и будет подарком, то может ли она это принять? А если не принимать, то, как же отказаться? Ее только на смех поднимут! Это будет, по их мнению, не что иное, как des grimaces[265 - оскорбление (франц)]. А это-то именно Эльза и ненавидела.
Пока она раздумывала, субретка, фаворитка графини, без умолку болтала с портнихой. Эльза невольно прислушивалась, и до нее долетело несколько слов, заставивших ее навострить уши.
Женщины разговаривали между собой, не стесняясь о том, что, несмотря на года Эльзы, за ней непременно тотчас же начнут ухаживать три человека: старый граф, виконт и художник, а, пожалуй, еще и monsieur d’Atalin.
Второе, что удивило Эльзу, было несколько раз повторившееся слово: le Russe. Эльза поняла, что в замке живет русский, уехавший в Париж и обещавший вскоре вернуться. Эльза, которая уже давно интересовалась станцией «la Russie» и все собиралась съездить туда, не выдержала и спросила:
– У вас в замке есть русский?
– Да, – отозвалась Жюли. – Настоящий русский. Вы его увидите.
– Я очень рада буду! Никогда их не видела…
И оживясь, девочка прибавила:
– Скажите, какие они?
– Кто?
– Да, вот pyccкиe… Этот русский какой? Он такой же, как и мы французы?
Обе женщины рассмеялись. Портниха хотела что-то начать говорить, но Жюли подмигнула ей и, перебивая, объяснила Эльзе.
– Этот русский, как и все они, добрый и смирный, но дразнить его не надо… Рассердится – укусит.
– А на вид все-таки такой же, как все иностранцы, такой же человек?
– Да, пожалуй! – улыбаясь, отозвалась Жюли, – более или менее человек. Да сами увидите!
Глава 20
В комнате появился лакей и объяснил, что графиня зовет девочку в столовую. Эльза, смущаясь, двинулась за ним и прошла в большую комнату, где за накрытым столом завтракала семья Отвилей.
Bce сидевшие были уже знакомы ей. Помимо графа, которого Эльза видела несколько раз, и скульптора, с которым она виделась лишь один раз – ночью, за столом сидела еще незнакомая ей дама. Это была новая гувернантка двух маленьких мальчиков – мисс Эдвин – англичанка по происхождению, но по внешности чистая француженка, отлично говорившая по-французски и не имевшая никаких черт дочерей Альбиона.
Едва только Эльза вошла в комнату, как Монклер обернулся к ней и, разинув рот, глядел несколько секунд, не сморгнув, а затем выговорил серьезно недовольным голосом:
– Что же это такое? Или я ошибся?
– Нисколько, повторяю вам! – рассмеялась графиня.
– Что это вы с собой сделали? – произнес Монклер, не слушая графини и обращаясь к Эльзе.
Девочка смутилась. Монклер встал из-за стола, подошел к Эльзе и протянул руку. Эльза сделала то же, но осталась с рукой в воздухе, так как артист положил свою руку ей на плечо, вовсе не предполагая здороваться. Эльза смутилась, почувствовав свой промах.
– Vous allez me dеfaire tout cela![266 - Избавтесь от всего этого! (франц)] – выговорил Монклер строго и повертел пальцами над головой Эльзы. – Ступайте, сделайте это и приходите.
Эльза не поняла, а только догадывалась, и графиня, заметив это, вымолвила:
– Ступайте к Жюли, снимите эту ленту, распустите волосы, как вы их носите всегда и приходите сюда!
Эльза снова вернулась в комнату Жюли и думала: «Как странно! Этьен был того же мнения, что не надо было прилизывать волосы и городить какой-то нелепый хвост на затылке».
Когда она снова вернулась в столовую, Монклер обернулся со своего места, встал и вымолвили:
– А! Вот! Нет, я не ошибся! Diable![267 - Черт! (франц)] … Вот глядите, – прибавил он, обращаясь ко всем, – это подтверждает то, что я говорил вам вчера, как много значит для женщин прическа и как глупо делают наши дамы, что причесываются по моде, а не так, как диктуют им их лица. Ведь ее узнать нельзя!
Эльза, стоя шагах в трех от графини и от стола, невольно обвела всех глазами. Начав с двух детей, которых она знала давно, двух избалованных, дерзких, совершенно невежливых мальчиков, глаза ее перешли на гувернантку с красивым личиком, благодаря цвету лица, с крошечным вздернутым носиком и большими голубыми глазами, лукаво и насмешливо глядевшими на Эльзу. В этом взгляде была большая доля презрительной насмешки.
Не выдержав этого взгляда, девочка перевела глаза на молодого виконта Камилла. Он глядел еще хуже. Его взгляд напоминал взгляд дерзкого Филиппа. Она посмотрела на графа и быстро снова перевела их на Монклера, потому что лицо шестидесятилетнего графа стало моментально ей противно. Граф показался Эльзе какой-то отвратительной куклой. В нем было что-то особенное, чего она сразу не могла понять.
Между тем, графиня положила на поданную ей вторую тарелку кусок пирожного, нечто вроде слоеного пирога с вареньем.
– Вы, наверное, голодны? – обратилась она к Эльзе.
– Нет! – ответила Эльза, хотя, конечно, чувствовала себя проголодавшейся.
Графиня приказала лакею подать блюдо, уже снятое со стола и положила на ту же тарелку котлету и несколько картофелин. А затем она поднесла тарелку к девочке.
– Я, право, не голодна! – отозвалась Эльза.
– Vous mentez, mon enfant![268 - Не лукавьте, дитя мое! (франц)] – вымолвила графиня, держа тарелку в протянутой руке перед Эльзой. – Говорите, ведь вы лжете?
– Да! – отозвалась Эльза резко, как бы под влиянием насилия.
Все за столом слегка рассмеялись, настолько был резок переход и тон голоса девочки.
– Ну, вот берите!
И видя, что Эльза не знает, что делать с тарелкой в руках, графиня прибавила:
– Садитесь вон там!
Эльза слегка вспыхнула и отошла к тому столу, где отставлялись уже поданные блюда и, усевшись на стул, она сидела, не глядя ни на кого. Ей показалось все произошедшее обидным.
К ним в домик изредка заходил слепой нищий с больными глазами, всегда грязный, даже с каким-то неприятным запахом в одежде. Они с матерью всегда сажали его в углу в первой комнате, а в хорошую погоду на крыльце, и кормили его, кладя ему на одну тарелку, что случится.
Теперь с ней случилось совершенно то же. Девочка понимала всю разницу положения между ней и семейством Отвилей, но, тем не менее, ей было от этого не легче и все происходящее все-таки казалось ей унизительным. Вдобавок ей не дали прибора. Кусок пирога еще можно было взять в руки, но котлету надо было чем-то резать. Двое озорных мальчишек уже давно оглядывались на сидящую за ними Эльзу и, наконец, один из них, перебивая общий разговор, заметил матери, что у гостьи нет ни ножа, ни вилки.
Лакей тотчас же подал прибор и проголодавшаяся девочка с наслаждением начала есть, но вместе с тем каждый кусок как-то туго проходил через горло.
Еще и часу не прошло, что она появилась в комнате графини и выдержала сцену с молодым виконтом, а затем взгляды всего семейства здесь в столовой, а Эльза уже чувствовала себя утомленной, раздраженной и печальной. Похоже, что выдержать здесь целую неделю, будет нелегко.
Половина обитателей замка, очевидно, смотрит на нее с высоты своего величия, насмешливо и презрительно, в том числе даже мальчуганы. Другая половина если и не неприязненно, то как-то оскорбительно.
Когда все поднялись из-за стола, Монклер сделал Эльзе резкий жест и выговорил добродушно-грубым голосом:
– Ну, mon petit singe[269 - моя маленькая обезьянка (франц).], как зовет вас ваша матушка, пожалуйте! Идите за мной.
Эльза, поднявшись и двинувшись за уходящим скульптором, невольно обвела глазами всех присутствующих, увидев, что все смотрят на нее и все, одинаково улыбаясь, очевидно забавляются или ее смущением, или тем, что ей предстоит. И сильно неприязненное чувство ко всем вдруг вспыхнуло в ее груди.
«Дорого же мне обойдутся эти сто франков! – подумала она, выходя и следуя по коридорам и комнатам за быстро идущим Монклером. – Но, во всяком случае, вы ошибаетесь! – продолжала она мысленно. – Вы и не подозреваете, как я тоже на вас смотрю!»
Однако, девочка все-таки волновалась, не зная, что предстоит ей сейчас. Пройдя замок из конца в конец, она вслед за художником вошла в большую очень светлую комнату. Большие окна были наполовину снизу завешены зелеными занавесками. Посреди комнаты на двух подставках, или широких и низеньких тумбах было что-то накрыто мокрым полотном. Кругом повсюду виднелись «куклы»: и белые, и коричневые, маленькие и большие. В углу, тоже на большой тумбе, стояла, как живая, обнаженная коричневая женщина.
Эльза, глянув, тотчас же отвела от нее глаза в сторону. Если бы не эта нагая женщина, то комната понравилась бы ей. Она одна придавала всей обстановке что-то странное, неприятное и смущающее…
В настежь открытые двери, выходившие на балкон, Эльза увидела лужайку с массой цветов, которые она ужасно любила. За цветником расстилалась даль, прелестный ландшафт и на горизонте, в полумгле знойного дня, виднелись очертания Териэля, а несколько левее, на холме еще нечто, от чего сердце девочки встрепенулось. Этот холмик, будто блестевший и дрожавший в сиянии яркого солнца, на самом горизонте, было Териэльское кладбище.
Заметя, как воодушевилось лицо девочки, Монклер улыбнулся.
– Красивый вид?
– Да.
– Выйдите на балкон, посмотрите! Это лучшая комната в замке.
Эльза вышла на балкон. Внизу, метрах в пяти, были маленькие дорожки, клумбы и другие садовые затеи, вензеля и всякого рода рисунки из разноцветных камешков. От массы цветов поднимался сильный запах и будто врывался в комнату. Красивый, живописный ландшафт разворачивался во все стороны.
Монклер тоже вышел и тоже озирался, но затем позвал девочку в комнату, затворил балкон, совершенно задернул занавеску и вымолвил:
– Ну, вот стул, садитесь!
Он снял с подставки мокрое полотно и отбросил его в сторону. Под ним оказалась коричневая глиновидная масса пирамидкой.
– Ну-с, первый сеанс будет неинтересен, – выговорил Монклер.
Взяв в руки нечто вроде ножичка и лопаточки, артист дал несколько ударов в массу и быстро начал работать. Через несколько мгновений Эльза увидела, как из горки глины, стало появляться подобие человека с головой и плечами, и с туловищем.
Монклер продолжал быстро орудовать над массой, едва слышно мурлыча какую-то песенку без слов, и девочка понемногу забыла, где находится и задумалась все о том же… О своем появлении в замке, об отношении к ней всех обитателей и о том, как трудно будет ей прожить тут целую неделю.
Когда она пришла в себя, то изумилась… Перед ней на подставке была уже готовая фигура: голова с кучей вьющихся волос, глаза, нос, рот, уши. Эльза поглядела на плечи, затем ниже и смутилась очертанием бюста.
«Это же не с меня… Это он сам… подумалось ей. Да и лицо не мое».
Но затем она догадалась, что кукла еще далеко не готова, недаром же ей придется еще неделю сидеть перед художником.
Наконец, Монклер отбросил свой инструмент, закурил сигаретку и, оглядывая острым взглядом и девочку, и то, что вылепил, вымолвил:
– Началом я доволен. Ну-ка, сядьте ко мне профилем. Хорошо! поверните ко мне голову… Смотрите на меня… Наклоните немножко голову! Нет, не так!.. На левое плечо… Нет, не так! Погодите…
Монклер подошел к ней, взял ее руками за голову и точь-в-точь так, как часто брал ее отец, чтобы поцеловать. Кроме отца никто никогда этого не делал и Эльза смутилась. Монклер заметил что-то в ее живом, легко изменяющемся лице и серьезно произнес:
– Voyons! Voyons![270 - Ну, что вы! (франц)] Надо привыкать! Что вы все стесняетесь! Если сейчас так, то, что же будет потом? Поймите, дитя мое, вы для меня ни девочка, ни женщина, ни человек! Вы просто предмет, который мне нравится так же, как вам понравился вид с балкона. Вы, как я вижу, более развиты умственно, нежели физически. Я не верю, что вам уже шестнадцать лет, как говорит графиня.
– Мне и шестнадцати нет!
– Ну, так это может быть потому, что вы не француженка.
– Я – француженка… Такая же, как и вы.
– Да, но не совсем… Ведь вы же креолка?
– Ну, так и что же из этого! – вспыхнув, раздражительно выговорила Эльза. – Чем же я виновата?
Монклер удивленно смотрел на Эльзу, ничего не понимая, но и любуясь страстным от гнева лицом.
– Не виноват же мой отец, что он…
Эльза не договорила и отвернулась от взгляда художника.
– Да никто вам ничего такого не говорит. Ничем вы не виноваты. Масса женщин пожелали бы быть такими же виноватыми. Что-то я не понимаю. Чему это вы обижаетесь? Объяснитесь!
Но Эльза молчала, насупившись, и Монклер пробурчал себе под нос:
– Dr?le de pistolet![271 - Чудачка! (франц)]
Затем, намочив и выжав холст, он начал плотно укрывать свою работу.
– Ну-с, вы свободны. Перед обедом я сегодня вряд ли позову вас опять. Начало всякой работы меня утомляет больше всего. Итак, до завтра, ma Psychе![272 - моя Психея! (франц)]
