Миражи, мечты и реальность

Старушка купается в счастье. Какие славные, неравнодушные люди. Заметили, обратили внимание. Они перешагнули через эгоизм и вступили с ней в отношения. Забытые чувства ожили, встрепенулись. Хотелось быть полезной сразу всем. Сокровищ немеряно, собирала каждый день – и настал час поделиться. Любительница кофе стала как дочка. Мужчина, как она теперь их понимала, – редкий экземпляр удачного эксперимента над человеческой природой. Его надо бы отдать в любящие руки. Ну а Таня…

Старушка прикинула, что полезное можно подарить Тане. Кроме книг, и то большей частью по юриспруденции, у неё, можно сказать, ничего и не было. Томик Ильина сам прыгнул в руки, он лежал на виду. «Я вглядываюсь в жизнь». Сложновато, конечно. «Заинтересую, научу её читать», – пообещала она себе и положила книгу в пакет.

Влюблённая женщина мысленно перебирала последние приобретения: незнакомец, старушка, Таня. Ещё недавно чужие, они стали частью её существования. Нашлось в нём место и Симонетте Веспуччи, и «Даме с горностаем». Бессмертные дамы дарили красоту, ничего не спрашивая взамен так долго, что, наверное, сами выбирали, кого им восхищать. Елена Борисовна стала избранницей. С этого всё началось, а продолжение здесь – в небольшом, произвольно сложившемся круге, где всех объединяет служение друг другу.

Небольшое смещение ракурса, как в калейдоскопе, изменило картинку. Девчушки-продавщицы прихорашивались и жизнерадостно чирикали. Прорвавшийся из-за туч мощный солнечный луч обещал победу над затянувшейся непогодой. Сидящие на дереве птицы за окном знали о мире что-то такое, от чего их распирало от восторга. Симпатичная ящерка напротив раскачивалась и посмеивалась. Аромат кофе, только что сваренного, превращал будний день в праздник.

– Господи! – мысленно обратилась Елена Борисовна, как к отцу.

– Прости и помилуй – полюби меня такую!

И, наклонившись к собеседнице, предложила: «А не подкупить ли нам продукты впрок? Прежние, небось, закончились…»

Час синей птицы

Эта командировка не заладилась с самого начала.  Среди дождливого дня, когда так хотелось спать… да хоть положив голову на свой письменный стол, а лучше –дома, на мягком…

Прокуренный голос секретарши грубо вмешался в сладкую дремоту:

– Пока председатель на работе подпиши командировку и в бухгалтерию. Завтра "Марина Цветаева" идёт на Южные Курилы.

Едва открыла дверь в кабинет Председателя телерадиокомитета, как в нос шибанул запах отработанного алкоголя. Вступив на десятиметровую дистанцию к столу, поняла, что поспешила. Председатель, нагнувшись, что-то пытался засунуть в тумбочку. Остановившись, тоже ошиблась.  Звук упавшего предмета и расползающийся в моём направлении вишнёвый ручей распространял ненавистный запах спирта. Я смотрела на почти живое существо с интересом и отступала.

– Что не видела, как чернила разливаются, – нарочито грубовато прервал мои наблюдения бывший военный. – Быстро! Уборщицу сюда!

В коридоре меня пронял неудержимый смех, сменившийся раздражением. В командировку не хотелось. Ещё больше не хотелось с оператором Цапко – по причине полного несовпадения.

И уж совсем не хотелось быть на людях, будто они могли знать моё поражение на вчерашнем разводе в суде. Бывший муж не сказал ни одного слова утешения. Это после пятнадцати лет жизни с таким ангелом как я.

Хотелось плакать на первом подвернувшемся плече. Плечо Цапко для этой цели не подходило. Твердо решив придерживаться только позитивного отношения к жизни, отправилась обсудить свои проблемы с подругой.

На Курилах интересно бывать туристом. Ещё лучше в компании с аборигеном, влюблённым в красоты острова. Задание – подготовить сюжет из рыбообрабатывающего цеха   и отснять видеоматериал для кинозарисовок всего за два дня, не оставляло времени даже для пустячной радости командировочных – окунуться в целебные источники.

Провонявшему рыбцеху, как преисподней, света, видимо, не полагалось. Поэтому, застряв в первой же канавке, полной рыбьих внутренностей, я подвернула ногу и до крови ободрала стопу. Сюжет мы отсняли, горбуша превратилась для меня в личного врага.

Ночью в гостинице всё ходило ходуном, постояльцы пили водку. Среди них оказался литературный десант из Москвы. Поэты, распарившись в сероводородных ваннах, до утра завывали стихи. Один перепутал мою дверь с клозетом (замок вырвали прошлой ночью и ещё не вставили).  Пришлось во всё горло звать на помощь его товарищей. Но оставить свой след он успел.

В шесть пятнадцать утра с видеокамерой на плече, со штативом и кофром стоял на крыльце Цапко и укоризненно смотрел на часы. Совершенно забыв о намерении относиться ко всему позитивно, я осознала, как мысленно произношу ругательное слово. Да провалиться мне со стыда!  Человек ничего плохого не сделал.

И мы пошли. Я с кофром, где болтались, на мой взгляд, ненужные железяки. Поэтому хромоту утрировала. Скоро она стала настолько натуральной, что я едва плелась. Сашок, время от времени весело насвистывая, устанавливал штатив и с большим воодушевлением снимал.

Шли мы к мысу Столбчатый, в четырёх километрах от посёлка. Кто-то продолжал громоздить препятствия: шторм навалил горы морской капусты, ноги постоянно разъезжались. В осклизлых ворохах, запутавшись в кустах морского винограда, среди тяжёлых малиновых медуз, переплетённых бинтами водорослей, копошились в дезориентации беспечные беспозвоночные.  Набрав полный пакет шевелящихся крабов, осьминожек, и прочего сброда, я возвращала их в море.

Александр, далеко учесавший вперёд, через видоискатель увидел мои самаритянские подвиги. Дождавшись, пока дохромаю, попытался ненормативной лексикой выразить своё отношение.  Тут я поняла, что настал подходящий момент. На законных основаниях самообороны, без всякого отбора поражающих средств, я откровенно рассказала, как ненавижу мужчин, особенно со дня развода. Его ненавижу за принадлежность к полу и отсутствие джентльменских качеств – особенно. Последнее обвинение попало точно в цель. Он с трудом открыл рот и произнёс:

– Оставайся здесь. Жди меня! Ушёл, не оглядываясь.

Только когда он скрылся с глаз, я увидела, что кофр стоит на песке. Маленькая месть чуть-чуть успокоила. Но только чуть-чуть.  Жалящая обида, поднявшаяся со дна души, была несовместима с наступившим дивным солнечным утром.

Стаи птиц носились над берегом и над водой. Одни бесконечно забавлялись, появляясь и исчезая. Тяжёлые как гуси чайки, объевшись, огромными белоснежными колониями отдыхали, испещряя берег белыми пятнами. Бесконечно и деловито сновали мимо прожорливые, суетливые, на паучьих ногах, бекасы, раздражая беспримерным трудолюбием во имя желудка.

Нерпы то и дело подплывали всё ближе и ближе, заглядывая в глаза и в душу. Вода у берега кипела от идущей на нерест рыбы. Всё жило, ликовало, двигалось, связывалось между собой…

И только я никому не была нужна и сидела как пень посреди этого жизнеутверждения. Припекало основательно. Неподалёку берег подпирала красивая скала, похожая на баян с растянутыми мехами.  Перебравшись в её тень, я почувствовала себя значительно лучше. Робинзон Крузо во мне оживился.

Очередной всплеск огорчения пришёл вместе с чувством голода. Александр унёс нашу еду!  Новый повод был серьёзнее прочих. Я пошла пособирать каких-нибудь недозревших ягод. И тут-то… увидела её.

Она сверкнула на фоне неба, пролетела над моей головой и зависла над щелью в скале. Ну если это была птица, то непременно райская. Её ярко-ярко бирюзовое, лазоревое, переливающееся на солнце оперение сверкало как сполохи опала. Конечно, я стала ждать её и дождалась много раз. Она носила корм птенцам. Всякий раз, как пуля, мелькала над головой, и потом исчезала.

В какой-то момент птичка приютилась на маленьком выступе и долго сидела, издали похожая на кусочек бирюзы. Не отрывая взгляда от этого комочка, я стала шёпотом жаловаться ей, как обидел меня муж и несправедлива жизнь.

Чудеса бывают! Боль затихла, внутри становилось легко и светло. Уже захотелось пробежаться по берегу, растянуться на песке, подставив себя солнцу!  Тут я вспомнила о кофре. И не ошиблась – там был фотоаппарат. В таинственном нутре и запечатлелось моё неожиданное утешение – синяя птица, десятки её отражений.

Есть час души, час тьмы. У меня есть Час Синей птицы.

Помни имя своё.

Холодный пот проскакивал на лице моём при мысли, что,

может быть, мне доведётся погибнуть в пыли, не означив

своего имени ни одним прекрасным делом: быть в мире и не

означить своего существования – это было для меня ужасно.»

(Н.В.Гоголь – П. П. Косяровскому, 1827 г.).

Марусин домишко стоял на возвышении – "взгорочке", говорил строитель Егор. Это чтобы на белый свет как со сцены смотреть.

– Правильно построил! – в который раз одобрила Маруся.

Между накатами боли случались перерывы, как сейчас. Она успела выйти на крылечко и устроиться на ступеньке, привалившись к крепкой балясине. Тропинка, ею же и вытоптанная, уходила к пруду. Гладь воды в обрамлении камышей нестерпимо блестела и играла. Несчётно раз бросалась она в прохладную воду и плавала, оставляя усталость, заботы, а взамен набираясь свежести, новых сил, чтобы прожить день без уныния. Хорошо-то как было.

Чувство благодарности расслабило Марусино одеревеневшее тело. Да вот и глаза будто шире раскрылись. Определённо раскрылись: она увидела уходящую по тропинке молодую стройную женщину в длинном цветастом платье, будто чуть припылённом.

А может выгоревшем?!  И странное украшение покачивалось на голове: не то букетик из слегка увядших цветов, а может это шляпка из цветных пёрышек и разноцветных травинок… Кто же это?!

Женщина удалялась, её фигурка истончалась и расплывалась.

– Да ведь это лето уходит, – встрепенулась Маруся. – Лето со мной попрощалось.  Красивое… Видения начались. Значит умру скоро. Слава Богу! А то заждалась. Всё новое надела, как знала…

Свет в глазах померк, накатилась жгучая лавина боли.

– Господи!  Прости, сохрани и помилуй душу грешную! – еле ворочая сухим языком, шёпотом молилась Маруся.

Всё лицо залило липким потом. С трудом захватив край ситцевой юбки, промокнула влагу, вздохнула. Ожгла новая волна – страдалица прижалась к ступеньке, словно бы деревяшка могла помочь.

– Теперь уж никто не поможет…

Репешки – затерянное в лесу сельцо, захирело, заплошало вслед за брошенной лесопилкой. От сотни домов осталось шесть, а в них десять душ. Таких доживателей, как она. В сорока километрах бездорожья– райцентр, там больница, власть.  Автолавка с хлебом – раз в неделю – тонкая ниточка из большого мира.

Было время, Маруся ощутила на себе его сокрушающую силу. Молоденькой девушкой работала в городе на швейной фабрике гладильщицей. Случилось как-то без отдыха ежедневно стоять у горячего катка целый месяц. Ежедневно по двенадцать часов. Однажды вдруг всё смешалось в её голове. Она и Марусей себя ощущала и утюгом, катком для глажки.

Испугавшись не на шутку, бросила всё, да вернулась к родителям в родные Репешки. Там выправилась, стала дояркой. Вот теперь работа ей нравилась.  Да и как не уважать терпеливых неприхотливых животных. Нашла Маруся главное дело своей жизни. Ни одного раза ему не изменила, никаким худым словом не отозвалась.

В ответ на упреки гугнивого возчика Спирьки:

– Опять ты хвосты коровам мыла, а мне – переработка.

Доярка за словом в карман не лезла:

– Без дела жить – только небо коптить!

Каждый прожитый день она, мысленно оглаживая, отправляла в копилку своих богатств. Это её усилиями наполненная флягами с молоком телега ежевечерне проделывала привычный путь от коровника к Репешкам. Сельчане любили молчаливую работящую Марусю и награждали грамотами на праздники.

Но главного её секрета не знали – жила она спокойно, в радости. Животные давали ей то, что не могли дать люди. Часто она подолгу глядела в большие влажные коровьи глаза и даже немножко пугалась осмысленного выражения во взгляде.

За коровами смотрела не хуже, чем за отцом с матерью. Родителей до последнего часа обихаживала так старательно – только что на руках не носила. Похоронила как полагается, по обряду. Спустя время, оградку поставила. В аккуратности содержит. А коровы чем они людей хуже? Трудятся изо дня в день. Им помогать надо.

Изо дня в день делала то, что другим и в голову не приходило – жёсткой щёткой чистила прилипший навоз, да сухой тряпкой брюхо обтирала, чтобы не болели. Строго следила за скотником – без корма молока не дождёшься. Забот много у добросовестной доярки. Так и прожила при коровах – ни мужа, ни детей.

И что ей жалеть в большом мире, она его не знала. А её мир – тёмная от времени бревенчатая хатка да яблоня, обсыпанная румяными яблоками. Он уйдет с ней. Как? Да с последним взглядом. Она давно уже решила, что заберёт домишко свой, яблоньку и имя. Маруся с измальства знала – имя надо беречь в чистоте до самого последнего вздоха. Если уж там такие строгости, что хату и яблоньку нельзя взять, то имя при ней останется.

В момент, когда боль довела её до стона, кто-то коснулся плеча. Тётя Маруся! Это я, Шура!

– А, – хрипло отозвалась Маруся, – к матери приехала? Опоздала маленько. Неделю назад проводили.

– А вы не схо́дите со мной на могилку, я боюсь одна. – Ну пожалуйста!

Маруся посмотрела на Шуру. Трясётся бедная. А я дойду ли?  Да что гадать, не мне выбирать, где умирать.

– Шура, зайди в дом, возьми в шкафу беленькую початую, два стаканчика и две горбушки хлеба. Да не мешкая пойдём, пока я жива. Бархатцев срежь, мы с твоей матерью надышаться ими не могли. А ещё яблочек набери, на могилку положим.

Маруся стала подниматься, держась за перильце, но, сраженная болью, осела. Рассердилась на себя. Шура издалека приехала, на тебя надеется, а ты?!

Вышла Шура с пакетом, крепко подхватила Марусю под локоть, и они пошли. Трудный это был путь, Марусе не раз кричать хотелось и упасть хотелось… да зачем же девоньку пугать, ей и так несладко. Шура взглянула на Марусю.

– Тётя, а ты-то как?

– Как? Как? Меня тоже там ждут.

– Ты серая стала…Может посидим?

– Ну уж нет, пошли – надо дойти.

Шумно дыша, Маруся заторопилась.

– Вот могилка матушки твоей. Подошли вплотную, Шура встала на колени, а Маруся осела как куль. Почувствовав тепло, прижалась к глиняной горке и заплакала. Утёрла себя платком, попросила:

– Налей, Александра, помянем, хлебушко не забудь. И матушке под фотокарточку поставь.

Выпили, заели хлебушком, яблоком. Шура, проливая тихие слезы, раскладывала бархатцы и яблоки. Принялась обихаживать могилку, отбрасывая грубые камни.

Маруся в это время, глядя на заросшие возвышения, увидела, как от рябины отделилась женская фигура – ладная с пригожим лицом. Она тихо двигалась среди трав, почти сливаясь с ними, в руках у ней были лилии. Остановившись рядом с Марусей, она спросила:

– Тебя как звать?

– Маруся я, доярка…

– Это тебе за добрые дела…, – и протянула букет белоснежных благоухающих цветов. – Не бойся, Маруся, боли теперь не будет.

Шура обернулась, уловив шёпот.  Маруся поманила её взглядом.

Виновато шепнула склонившейся Шуре:

– Не пугайся, я умираю тут. А ты беги к Савельичу – скажи ему.

– Маруся, мол, отходит. Оформить надо… Он знает…

Маруся улыбнулась легко так, внутреннему, своему. Не по-нашему, ласково улыбнулась и прикрыла глаза.

Под пёстрым зонтиком чудес.

 Наши встречи, – только ими дышим все мы,

 Их предчувствие лелея в каждом миге, –

 Вы узнаете, разрезав наши книги.

 Всё, что любим мы и верим – только темы.

 Сновидение друг другу подарив, мы

 Расстаёмся, в жажде новых сновидений,

 Для себя и для другого – только тени,

 Для читающих об этом – только рифмы.

М. Цветаева.

В последнее время всё чаще жизнь мне казалось однообразной и предсказуемой. Зима в России – не лубочная картинка. Если что-то случается в природе – это демонстрация силы стихий. Кроме напряжения да преодоления трудностей – ждать нечего.

Хотелось чуда. Ну, понятно, если ты о нём не будешь мечтать, не продумаешь в деталях… – чудо надо представить свершившимся.   И ни в коем случае не торопить его. Чудеса, они как кошки, появляются где и когда хотят.

Накануне Рождества я гуляла в заснеженном лесу. Деревья обросли пушистыми наростами всевозможных конфигураций.  Затейливо наверченные метелью, мягкие комки снега напоминали земных зверушек, иногда театральных персонажей.

Через некоторое время глаза стали различать таинственные образы – причудливые и забавные.  Казалось – или происходило: они медленно двигались в танце, где каждый к тому же солировал. Хотелось забрать их с собой, пусть только в памяти смартфона. Наблюдение так увлекло меня, что я на своих снегоступах углубилась в лес довольно далеко.

Снег после метели ещё не слежался, и лыжи утопали глубже обычного. В одном месте наткнулась на цепочку лисьих следов, что вели к ручью. И что бы мне не пойти по ней! Лисы всегда ходят надёжными тропами. Верно говорят: охота пуще неволи! Манили меня необычные фигуры, я делала всё новые и новые снимки.

В тот момент, когда решила идти домой, почувствовала, что проваливаюсь в яму.  От движения снег сорвался, словно живой, с большой площади конуса, и я вмиг оказалась под тяжёлым бременем. Удар сбил с ног и оглушил. Вернувшееся сознание помогло понять, что снежный пласт давит на меня всё сильнее.  Торопясь снять снегоступы, ненужные здесь, стала задыхаться.

Пока шевелилась, освобождая ноги, снег проник под одежду и начал таять. Дышать становилось всё труднее. Паника, как живое существо, то наваливалась на меня со всех сторон, то откуда-то изнутри тихо поскуливала. Кожа на лице онемела. Руки плохо подчинялись. Прошло немного времени, я уже шумно, прерывисто дышала, слышала громкое частое сердцебиение. Тем временем холод в буквальном смысле сковывал движения.  Пытаясь орудовать снегоступом, я только вызывала новые обвалы снега.

Молитва пришла сама собой!   Она тихо шелестела внутри. Меня обеспокоило отсутствие Творца. Всегда незримо бывший во мне, Он не отзывался… Я просила его вернуться. Настойчиво. Горячо. Звала как Отца.

В очередной раз двинув лыжей, я наткнулась на что-то вроде дерева. Кажется стало в этот момент чуть теплее. С большими усилиями я подобралась к нему и наощупь определила, что за ствол можно уцепиться. Выдюжит. Так я и сделала – обхватила его скрюченными пальцами по-обезьяньи.

Продвижение было медленным, руки так окоченели, что с трудом удерживали снегоступы под мышкой, без них мне не выбраться из леса.  Всем существом я цеплялась за дерево.  Оно оказалась молодой лиственницей и держало мой вес. Последний захват был уже на уровне твёрдой земли.

Радость при виде белого света вызвала безудержные слёзы.  Подо мной   был слежавшийся снег, и он никуда не плыл!  Распластавшись на тверди, я наконец стала дышать всей грудью. Тело с жадностью вбирало ароматный воздух. Каждая изголодавшаяся клеточка с благодарностью поглощала субстанцию жизни.

В полной прострации, без сил, без движения, как ящерица, прилепилась к искрящемуся снегу. Первый осмысленный взгляд на небо поразил до полного онемения: сверху на меня смотрели два добрых глаза.

Под этим взглядом замёрзшие губы сами собой стали шептать знакомые стихи:

Под пестрым зонтиком чудес,

Полны мечтаний затаённых,

Лежали мы и страх исчез

Под взором чьих-то глаз зелёных.

Напряжение пропало. Сделалось небывало легко!

Чувство эйфории охватило меня.  Воздух никогда не был таким вкусным, пахнущим арбузной свежестью и мандаринами! Птицы устроили прослушивание своих талантов.  Неисчислимые снежинки превратились в драгоценные кристаллы. Оторвать взгляд, значило лишить себя этого дивного мира. Впервые безусловную любовь я чувствовала как сладкую желанную боль, и ни за что не хотела отпускать…

Оказывается, обыкновенная природа – необыкновенна. Дорога́ до слёз! Она моё продолжение – моё тело, мои глаза!  И тут я натурально ощутила лёгкое покачивание, как в колыбели. Я покоилась на руках матери… засыпала и радовалась ещё одному посланному чуду…

Резкий звук телефона вернул привычную реальность. Только теперь вспомнила: со мной был телефон! Подруга весело и быстро говорила что-то приятное!

– Ах, да! Мы сегодня идём на выставку графики… вспомнилось мне. Напоследок она спросила:

– А ты почувствовала: сейчас случилось землетрясение, у нас всё качалось, но недолго.

Я пообещала ей быть вовремя…

Эпизод из жизни доктора

– Ррррррррррррр! Выходи из своего бункера! Второй раз греть не буду! – женский голос полон привычной невсамделишной угрозы. Хозяйка внимательно оглядывает стол, подвигает маленькую вазочку с бархатцами поближе к прибору мужа, наливает себе кофе и присаживается к столу. Задумывается.

– Што тибе от мине надо?!!! Пощиму ты пришледуешь мине?!!!

Таинственный, полный ужаса голос звучит над головой так неожиданно, что женщина вздрагивает, и кофе проливается.

– Не можешь без своих дурацких шуточек! – отбивается она от мужа, желающего загладить свою вину поцелуем…

– Ангел мой! Я репетирую разговор с Малыгиной. Через час она будет состязаться со мной в излюбленном направлении: «Что вы, доктор, ещё не знаете о синдроме раздражённого кишечника?». Она просидела, как и я, на телеконференции до двух ночи. Надо думать, не зря. На приём записана первой.

– А ты не можешь не дискутировать с ней?

– Не могу! Она инвалид. Имеет право на странности. Кто ей запретит изучать свои болячки с помощью интернета? Ты же знаешь моё правило: я не лечу, а только помогаю пациенту лечиться. Прости, напугал тебя. Я хотел бы сказать это ей… если бы у неё было чувство юмора. Как у тебя.

Взгляд его упал на цветы и лежащий рядом яркий свёрток. Он стукнул себя по лбу. Скомандовал:

– Поздравляй!

Встал на стул – изобразил свою статую. Получилось ужасно карикатурно.

Справившись с приступом смеха, Елена взяла мужа за руку. Встретились взгляды, полные тепла и нежности.

– Поздравляю! Шестьдесят – вполне подходящий возраст, чтобы задуматься о себе. Мой подарок, надеюсь, поможет.

– Хорошая идея. Принимаю! И за подарочек гран мерси… Подарочки мы, доктора, любим, особенно жидкие, крепкие…

Он разворачивает бумагу, вынимает шарф и тут же наматывает его на шею. Рассыпавшиеся коробочки и вовсе приводят его в дурашливый восторг:

– Глиатилин – виагра для мозга! Как всегда, то, что надо, хитроумная Елена! Будешь моим семейным врачом. Но не выходи за пределы капустного листа. Предупреждаю миром: не покушайся на мой авторитет. Лекарства здесь назначаю я.

Знакомые властные нотки царапают. Но какая мелочь… Можно ведь и не заметить…

– Да уж, знаю!

Праздничный завтрак доктору определённо нравится: он с аппетитом принимается за горячий салат с обжаренной курочкой и хрустящими сухариками. И поглядывает на румяное хачапури, всё в выпуклостях и вмятинках. Его красивые большие руки двигаются над тарелками в медленном целесообразном танце. Елене нравится смотреть, как её муж ест.

Шаги стихли, хлопнула входная дверь. В воображении Елены открылась сразу же другая: за ней знакомый запах лёгкой дезинфекции, негромкие приветствия пациентов, регистраторов, чей-то настойчивый голос:

– Запишите меня к Че…, – и не менее определённый ответ:

– К нему записи уже нет.

– Только к нему – на любой день недели.

…Он пройдёт мимо своего фото на доске лучших, по отзывам пациентов, работников клиники, остановится и прочитает весёлое приветствие в честь дня рождения. Как ребёнок, долго будет рассматривать картинку, где он, взмыв на воздушных шарах, из скопления звёзд смотрит на множество улыбающихся с Земли лиц…

– Небожииитель! Уважа-а-а-ют! Ж-и-и-и-и-ть хотят!

Он знает, что пациенты между собой называют его доктором Хаусом – за большой медицинский опыт и резковатый тон. Его шутки с налётом чёрного юмора ему же рассказывают водители на вызовах. Забавно! Жаль, некогда перекинуться с ними словом.

«Время – деньги» – это управленцы чётко усвоили. Приём зарегламентирован ретивыми чиновниками до полной власти над временем врача. Блицтурнир получается. Ставки известные. Правильные ходы обеспечивают пациенту возврат к привычному комфорту, а ему – серотонин с адреналином и ощущение достойного партнёрства с природой.

Ира Малыгина с прошлого приёма ушла со словами:

– Болезнь и поросёнка не красит, а уж меня-то подавно, – явно с упрёком доктору.

Необходимо изменить ситуацию. Полчаса пройдут в напряжённой работе. Терпеливо и мягко он будет доказывать необходимость своего плана лечения. В тот момент, когда пациентка поймёт чётко выстроенную схему и уже мысленно увидит желанный результат, его коснётся тёплый луч благодарности. Без этой реальной оценки сорок тысяч рублей (третья часть заработка бухгалтера, начислявшей ему ежемесячную выплату) были бы унизительными.