скачать книгу бесплатно
***
«Момидзи 66-го, говоришь? – пока я сижу в задумчивости, смакуя послевкусие этой встречи, он вынимает из моей руки чашку, пробует содержимое, одобрительно кивает и садится напротив, где только что сидел Оокубо Тосимити. – Неплохо. Ещё!»
Он подставляет чашку, и притом, что мне было бы достаточно намерения, чтобы наполнить её, мне приятно воспользоваться кувшином и подлить своему другу сакэ. Он перехватывает у меня кувшин, ставит свою чашку на столик, достаёт из воздуха ещё одну, наполняет её и протягивает мне.
«Я предлагаю за дружбу».
Киваю и пригубливаю сакэ. Восхитительно.
«Представляешь, я в этом женском теле совершенно не переношу подогретое сакэ. Комнатной температуры ещё куда ни шло, а лучше всего охлаждённое. А ведь так любил! Кстати, тебе привет и почтение от Оокубо-сана».
Мой друг кивает и смотрит вглубь зала.
«Как ты думаешь, долго ещё?»
Я оглядываю спящих.
«Большинство уйдёт в ближайшее время, если, конечно, я всё правильно сделаю, а с остальными придётся разбираться отдельно. Хотя лучше бы в течение этой жизни всех отпустить, потому что больно хлопотно протаскивать память о том, что я это делаю. Я даже не знаю, смогу ли я сделать это ещё раз: в этот раз память держалась на боли от твоей смерти, но сейчас мы восстановили связь, и боли больше нет».
«Для меня удивительно, что ты это делаешь. Провожаешь этот мир, ждёшь, пока все выйдут, и пишешь о нём», – он оглядывает исписанные моими словами стены и потолок. Он не спрашивает напрямую, но я чувствую его любопытство. Подбираю слова.
«Я помню, как ты умер, и я понял, что никогда, больше никогда не увижу тебя. Больше всего я хотел бы ещё раз побыть с тобой, хотя бы немного, и сказать тебе, что я очень люблю тебя и что мне очень тяжело жить, когда тебя больше нет. Может быть, я смог бы тогда не умирать вслед за тобой, чтобы только быть вместе, а попробовать по-настоящему жить дальше. Я помню, как уже в этом женском теле я впервые вышла в пространство в сознании, в котором мы смогли встретиться и немного поговорить. Я поняла тогда, что за огромной болью оттого, что ты умер, я забыла, как сильно я тебя люблю. Но встретившись с тобой ещё раз, через много лет после того, как умерла надежда увидеть тебя вновь, я вспомнила. А потом мы встретились ещё, и я вспомнила, что в той жизни всё случилось, как мы договаривались, что там вообще не было ничего, кроме любви. И мы встретились ещё, и я вспомнила, что наша история гораздо дольше Бакумацу…
И вот сейчас – ещё один раз встретились Сайго и Оокубо. Всё поняли и дочувствовали любовь, которую не распознали при жизни. А потом мы с Оокубо пили сакэ. И вроде бы мы не были особенно близки при жизни, но, сидя здесь, я чувствую, как люблю всех, с кем мы жили тогда и столько делали друг для друга. И мне здорово встречаться с некоторыми из них ещё раз, когда мы уже оба вспомнили, как всё было на самом деле, и можем пить сакэ, праздновать и благословлять всё, что было. А потом Оокубо улетает птицей, и его дружба навсегда с ним».
Рёма смотрит на меня мягко алеющими глазами.
«За тебя».
Кажется, это сакэ стало ещё вкуснее.
Он достаёт трубку, и, сделав затяжку, передаёт её мне. Мы курим и пьём сакэ, а потом я чувствую, что пора идти.
«Спасибо, что пришёл».
Глубоко вдыхаю то особое состояние безграничности и лёгкой готовности перейти в движение, которое передаёт нам эта трубка, и закрываю глаза.
Проснувшись, я несколько секунд не могу сообразить, где я. Похоже на гостиничный номер. А. Мюзикл. Георг. Разговор о Нагасаки и правительстве. Гостиничный номер. Оокубо Тосимити. Сакэ, трубка, гостиничный номер.
Привстаю и оглядываюсь. Его нет. И хорошо: иначе это было бы очень неловкое утро.
На тумбочке вижу визитку со словом «спасибо» на обороте и старинное распятие длиной в две трети ладони. Сжимаю его в кулаке и прислушиваюсь к ощущениям. Нет, это не от Георга.
«Твоих рук дело?» – спрашиваю мысленно у своего друга.
«Нет, я тут ни при чём. Но похоже, что тебе придётся разобраться с этой историей про христианство».
Разобраться – так разобраться. Тем более, конец её мне известен: мы будем пить сакэ со старым другом, возвращающимся в мир.
Горизонт
(из сборника песен)
Если бы – услышав твоё
«До скорого», – я знал,
Что это «скоро» уже никогда не наступит,
Смог бы я отпустить твои руки?
Если бы ты сказал тогда,
Что идёшь делать последнее в этом мире дело,
Смог бы я сказать тебе:
«Доброго пути»?
Если бы я знал, что оттого, что тебя нет,
Моё сердце разобьётся на десять тысяч осколков,
Родился бы я с желанием
Встретиться с тобой?
Горизонт
О мысли мои, обращённые к тебе!
Если вы можете, перелетев через горизонт,
Добраться до того места, где находишься ты,
То летите, летите.
За горизонт!
Зная, что можно больше не чувствовать боли,
Зная, что уже всё в порядке,
Спешу навстречу тебе.
Сейчас, когда горизонта больше нет,
Я стою перед тобой.
Когда ты говоришь мне: «Добро пожаловать домой», —
Я отвечаю: «Извини, что заставил ждать»,
Я отвечаю: «Всё только начинается»,
Я отвечаю: «Я дома».
Став светом, мы понимаем,
Что горизонты создаём и стираем сами.
Радиорубка
(из сборника молитв)
Над землёй гроза, и такие помехи, что моё внутреннее небо заволокло облаками, и связь пропала.
Такие густые помехи, так долго, что я забыла, что связь когда-то была, и я забыла, с кем была эта связь.
Как будто кроме грозы ничего нет.
Однажды я надела на глаза мягкую повязку и пошла, доверившись руке проводника. Когда я открыла глаза, я обнаружила себя в радиорубке, в центре которой стоял голографический аппарат.
Взгляд голограммы был самым родным во вселенной.
Я была в этой рубке достаточно, чтобы запомнить, где среди моих внутренних ландшафтов её искать. И достаточно, чтобы настройки приборов прописались глубоко внутри меня.
Чтобы в моём внутреннем небе появились проблески.
Большая часть приборов неисправна, или я не знаю, как ей пользоваться. Голографический аппарат работает по праздникам. По тем праздникам, когда радостно, и по тем праздникам, когда что-то хорошее уходит навсегда, чтобы уступить место такому хорошему, которое пока и представить невозможно.
Зато теперь всегда работает телефон.
Я могу поднять трубку, набрать номер и услышать голос, который жажду услышать.
Иногда в рубке включается и начинает орать приёмник.
Когда я долго=долго не слышу телефонных звонков, оставленная на автоответчике запись пропускается через усилитель и громкоговоритель.
Оглушительно. Всегда очень по делу.
А по праздникам, по тем праздникам, когда радостно, и по тем праздникам, когда что-то хорошее уходит навсегда, чтобы уступить место такому хорошему, которое пока и представить невозможно, работает голографический аппарат. Я могу почти коснуться того, кто на том конце. Аппарат сияет, как будто костёр, как будто мы сидим и греемся у костра.
Потом батарея аппарата садится, я ставлю её на зарядку, вспоминаю, где в башне включается отопление, и тянусь к телефонной трубке.
Я думаю, что при достаточном уходе за этой башней в ней всегда может быть тепло, и голографический аппарат может работать долго и надёжно. Как когда-то не было телефона, а теперь всегда есть телефон.
А потом я вспомню, что я умею переходить за край грозы, и перейду.
Он будет ждать меня там.
Амстердам
Получаю из хранилища свои ноутбук и телефон, включаю телефон.
49 пропущенных вызовов. Вначале сплошь от Оливии, потом попеременно то Оливия, то Марселла. В конце только Марселла.
9 новых сообщений.
От Оливии.
«Амстердам, Виктор умер. Не могу до тебя дозвониться. Похороны послезавтра. Позвони мне, как прочтёшь это сообщение».
Ноги подкашиваются, и я опускаюсь на пол прямо посреди холла.
«Амстердам, прощание завтра в 14. Все встречаются в полдень у нас. Ты будешь?»
«Амстердам, мать твою».
От Марселлы.
«Амстердам, мне очень жаль. Если тебе нужно будет поговорить с кем-то, ты всегда можешь позвонить мне. Оливии тяжело, но сейчас я с ней. Может быть, это шанс и для нас оставить старые обиды и вновь сблизиться».
С неизвестного номера.
«Уважаемый Амстердам Дисмор, здравствуйте. Это адвокат и управляющий делами Виктора Нортстоуна. Приношу Вам свои соболезнования в связи со смертью Вашего друга. Вы упомянуты в завещании, но оглашено оно может быть только в Вашем присутствии. Пожалуйста, свяжитесь со мной по этому номеру при ближайшей возможности. С уважением, Ричард Палмер».
Ещё четыре сообщения с соболезнованиями от общих знакомых.
Все – недельной давности.
Слышу, как меня окликают по имени. Поднимаю взгляд – куратор нашей группы доброжелательно смотрит на меня и шевелит губами. В ушах шумит, и его слова до меня не доходят. Он выжидающе смотрит на меня. Встряхиваю головой.
– Простите?
– Я спросил вас, всё ли с вами в порядке и могу ли я чем-нибудь вам помочь.
– Нет, со мной не всё в порядке. Неделю назад умер мой самый близкий друг во вселенной, а я тут сидел медитировал по десять часов в день. И если вы скажете, что на то была воля божья или что это подтверждает первую благородную истину, клянусь, я разобью вам лицо. Лучше просто отойдите.
Куратор молчит немного.
– Если вы предпочтёте ужинать и завтракать не вместе со всеми, а в своей комнате, то вам стоит только сказать мне об этом в течение дня, и ужин и завтрак будут поданы вам в комнату.
Он оказался намного более тактичным человеком, чем я ожидал, и я тронут.
– Спасибо. Я подумаю и сообщу.
– Привет, Оливия.