Голубые дирижабли

– Но ведь ты каждый раз приходишь, – тихо говорит Амрис. – Мартин меняет место, где находится бар, но ты каждый раз приходишь, опираясь только на своё ощущение «мне туда». Кан, ты такой герой…

– Я так устал.

Я складываю руки на животе и опускаюсь лицом в колени. Молчим. Амрис делает ещё глоток своего напитка.

– Ты помнишь, зачем ты это делаешь? – спрашивает он.

На самом деле, на эту тему у меня тоже есть, что сказать.

– Я помню – почему. Потому что ты сказал, что ты перестал чувствовать во мне интерес к жизни. Что последнее время мы делаем только то, что тебе интересно. Что ты не чувствуешь инициативы от меня. Что ты волнуешься за меня. И предлагаешь мне, например, родиться женщиной на Земле, чтобы я восстановил интерес к жизни и наслаждение собой, своей отдельностью. А когда я сказал, что я не хочу жить на Земле без памяти, ты предложил потренировать возвращение памяти в этом мире, чтобы можно было легче сделать это на Земле. Я согласился, и ты, внимательно посмотрев будущее, нашёл нам компаньона: существо из моего кошмара, которое сейчас способно только создавать пространства для испытания веры существа в свои воспоминания и в свою личную историю, но когда-то, после встречи с нами, оно будет способно организовывать пространства, в которых существа будут вспоминать себя. И в этом состоянии Мартин сейчас здесь, держит пространство, куда я могу прийти и вспомнить себя. Я очень рад, что Мартин когда-то будет на такое способен, и это отличный, отличный план, но…

– Но? – едва слышно спрашивает он.

– Но, понимаешь, Амрис, это ты хочешь, а не я. Ты хочешь, чтобы я восстанавливал наслаждение своей отдельностью, а не я. Здесь нет моего искреннего желания. Поэтому, скорее всего, у меня и не получается самостоятельно и крепко восстановить память. Понимаешь, Амрис, – крепко обхватываю живот руками, обнимая себя. – Я сейчас правда не чувствую интереса к собственной жизни. Для меня быть с тобой главнее, важнее, вкуснее, ценнее, чем быть в одиночку. Я не вижу смысла быть в одиночку. Может быть, это из-за того, что я так плохо пережил твою предыдущую смерть на Земле и многими частями своей души помер вслед за тобой, но, понимаешь, Амрис, мне сейчас достаточно общности с тобой. Для меня это, как воздух. Я могу дышать и расслабиться просто в присутствии тебя, просто рядом с тобой. Просто рядом с тобой, Амрис…

Вскакиваю и начинаю ходить между кроватью и шкафом. Амрис провожает меня взглядом, молчит и ждёт продолжения. Пройдя десяток кругов по пространству два на четыре шага, собираюсь с духом.

– И знаешь, чего я больше всего боюсь, Амрис? – останавливаюсь перед ним и смотрю на него. Амрис медленно поднимает глубокий и задумчивый взгляд на меня. – Больше всего я боюсь, что теперь, узнав это, что мне общность с тобой сейчас дороже своей отдельности и своего интереса жить, ты уйдёшь, потому что тебе со мной в таком состоянии не интересно.

Сказал.

Амрис жмурится, и его прекрасное, незабываемое для всех, кроме меня, лицо искажается в гримасе.

Выдыхаю, падаю обратно в кресло, поджимаю ноги, обхватываю колени руками, на руки кладу голову. Дышу. Это было очень страшно сказать, но это важно. И вот это ещё…

– Понимаешь, Амрис, – мой голос звучит тихо и глухо. – Получается, что я делаю это только потому, что я боюсь потерять тебя. Тогда у меня не будет ни личного смысла жить, ни общности. И когда я пытаюсь делать такие серьёзные штуки, как полное восстановление памяти, из страха, – конечно, у меня ничего не получается. И я оказываюсь в ловушке. Оттого, что у меня не получается, я чувствую, что утекает время, которое у меня есть, чтобы добиться результата. Что у меня есть конечное количество попыток, и их стало на одну меньше. Мне становится ещё более страшно. А от этого только уменьшается вероятность того, что у меня получится.

У меня перехватывает в горле, я крепче сжимаю колени руками, вдыхаю через нос, выдыхаю через рот. Но и это ещё не всё.

– И ужасно, что осознаю я это только раз в несколько дней, когда я нахожу тебя и временно восстанавливаю память. Во всё остальное время я мучительно подозреваю, что что-то не так, но не могу вспомнить, что! Я не помню, в каком направлении и к какой цели я иду! Я пишу дневник из фраз, которые я не помню, что значат! Я не могу запомнить своё отражение в зеркале! Сегодня я был в зеркальном лабиринте, Амрис, и я видел десятки своих отражений. Я думал, что я запомню хотя бы одно или хотя бы в общих чертах я запомню, как я выгляжу. Но даже сейчас, когда я помню тебя, я не помню, как я выгляжу. Какого цвета у меня глаза, Амрис?

Я поднимаю взгляд на него. Амрис, нахмурившись и сощурившись, закусив губу, смотрит в пол.

– Ярко-ярко голубые, – отвечает он, не глядя на меня. И добавляет после паузы. – Как дирижабли. Того самого оттенка.

Слёзы наполняют мои, как оказалось, ярко-ярко голубые глаза, и я не могу их остановить. Амрис делает ещё глоток своего напитка, хмурится – остыл уже, что ли? – и отставляет кружку на стол. Трёт ладонями лицо, как будто умывается, проводит растопыренными пальцами сквозь роскошно уложенные волосы. Смотрит на меня. Я отвожу взгляд.

– Кан… – начинает Амрис мягко. Вздыхает. Я сжимаюсь и глотаю слёзы. – Я слушаю тебя, и…и мне больно и непонятно, когда, в какой момент ты в этой истории оказался один. Ты не говорил этого раньше или не говорил так подробно, и я понимаю сейчас, что я очень мало знал о том, что с тобой происходит. Ты говоришь всё время: «Понимаешь, Амрис» – а я ведь всё это время действительно не понимал. Я думал, что мы в этой истории вместе, но для тебя это не так… Для тебя это бесконечный, отчаянный и страшный ад, в который ты идёшь в одиночку, потому что боишься потерять меня…

– Понимаешь, Амрис, – перебиваю его я, мой голос дрожит и прерывается. – И даже сейчас, когда ты это говоришь, я очень сильно боюсь, что ты уйдёшь, узнав, что я делаю это не ради себя, а ради того, чтобы не потерять тебя. Как я мог сказать тебе это раньше, если я настолько этого боюсь?

Амрис зажмуривается, прижимает пальцы к вискам на секунду и ещё трёт лицо.

– Как я мог это проглядеть? – бормочет он.

– И если уж ты заговорил об этом… – начинаю я последний слой. Я не думал, что туда пойду, но я не могу и не хочу останавливаться. Сжимаю кулаки, пока ногти не начинают больно впиваться в ладони, а потом расслабляю ладони и вновь обхватываю руками живот. – Я понимаю, что это происходит в моей голове, но я перестал видеть тебя как друга. Я стал видеть тебя как… экзаменатора, что ли? Которому мне нужно представить результат, чтобы было что-то дальше! И сейчас я понимаю, что таким образом я сам отобрал у себя разрешение быть с тобой, пока я не представлю этот результат… А я… я соскучился по тебе, Амрис. Я соскучился по телепатическому полю, по чтению твоих мыслей, по чувствованию твоих состояний сразу во всей их полноте и больше всего я соскучился по тому, чтобы чувствовать всем своим существом твоё существо. Я люблю тебя очень сильно. Мне очень не хватает тебя. И… мне очень не хватает себя в том, как я люблю тебя, и вообще себя. Ты прав в этом. Я…

– Кан, Кан, подожди, – перебивает он меня и поднимает руку ладонью ко мне. Я останавливаюсь. – Я, кажется, выполнил задачу «Амрис, понимаешь…» и понял. Давай я обобщу, что я понял, и ты поправишь меня, если что?

Я киваю.

– Я предложил тебе сходить на Землю в женском теле, чтобы восстановить наслаждение собой и своей отдельностью, а ты услышал это так, что пока общность со мной тебе дороже собственных смыслов, я не хочу тебя или хочу только в определённом состоянии, и ты запретил себе быть в отношениях со мной, пока ты этого состояния не достигнешь? И в итоге у тебя нет ни своих смыслов, ни общности со мной, а есть персональный бесконечный ад, в котором тебе кругом плохо, смысла которого ты не видишь и в который ты идёшь забывать и мучительно вспоминать себя и меня, хотя больше всего ты хочешь просто быть со мной?

Я обдумываю его слова пару секунд и медленно киваю. Амрис шумно выдыхает. Протягивает ко мне руку.

– Иди ко мне.

От этих слов внутри меня как будто ломается стержень, на котором я до сих пор продолжал. Тело обмякает в кресле.

– Кан-Гиор.

Боги, сколько же во мне, оказывается, было страха и напряжения. И как блаженно хорошо без них. Только пошевелиться не могу…

– Иди ко мне, – повторяет он. Не дождавшись отклика, он резко встаёт, преодолевает два шага между нами, оглядывает меня, наклоняется, подхватывает и помогает встать. При его поддержке я могу встать, да. Стою, правда, нетвёрдо, и он, придвинувшись ближе, обнимает меня и берёт на себя часть веса моего тела.

– Опирайся, – говорит он. Обнимает меня крепче и касается губами моего уха. – Опирайся на меня. Ты в этом не один.

И я опираюсь. Всё равно кроме этого я сейчас ничего не могу.

– Вот и хорошо, – шепчет Амрис и переступает так, чтобы ему было удобнее поддерживать общий вес. Я слышу его дыхание и чувствую, как бьётся его сердце.

Постепенно я вновь начинаю чувствовать свои опоры и могу встать на них достаточно устойчиво, чтобы поднять руки и обнять его. Не вижу, но чувствую его улыбку. Медленно улыбаюсь сам.

– Я одного не понимаю, – говорит он мне на ухо. Я обмираю. – Чшшшш, всё в порядке! Всё в порядке…

Он оглядывается, не размыкая объятия, тянет меня за собой, мы делаем два шага, и он помогает мне опуститься на кровать. Помедлив, опускается сверху.

– Я одного не понимаю, – повторяет он. – С чего ты взял, что я тебя не хочу?

Проснувшись, не могу понять, где я. Выглядит, как гостиничный номер. Светлая мебель, светлые стены, растительный орнамент на текстиле.

Как я здесь оказался?

Замечаю часы на стене – полдень уже миновал. Вот это да.

Сажусь на кровати, оглядываюсь. На тумбочке у изголовья замечаю записку, написанную на листке из фирменного блокнота гостиницы. Блокнот и карандаш лежат рядом.

«Друг мой, у меня появилась одна идея.

Если она сработает, то скоро увидимся.

Если не сработает, пожалуйста, прости меня за этот опрометчивый план.

Люблю. А.»

Мне ничего не говорят эти слова. Ладно, пусть лежит. Мало ли.

Бреду в ванную комнату, умываюсь и долго смотрю в отражение в зеркале. Одеваюсь – белая юбка, серая кофта, серый шарф – обнаруживаю в кармане юбки бумажник и ключи – только где находится дом, от которого эти ключи? – подхватываю ключ от номера и выхожу.

Захлопывая дверь номера, замечаю вдруг, что мне внутри очень-очень тепло. Как будто меня обняли изнутри.

Спускаюсь на лифте в холл.

Холл светлый и уютный. Высокие и раскидистые растения в горшках, диваны, кресла, маленькие столики. За некоторыми столиками посетители пьют кофе и читают прессу. За стойкой чем-то занята женщина с длинной светлой косой. Подхожу к ней.

– Добрый день. Я из… – смотрю на бирку, прикреплённую к ключу. – 317-го номера. Мне нужно что-то оплатить?

Она бросает то, чем она была занята, и смотрит на меня странным взглядом. Удивление, осторожность, интерес, наполненность какой-то историей.

– Нет, вам не нужно ничего платить. Для вас оплачен… – она смотрит на часы. – Видимо, уже ланч. Будете? Омлет, тосты, кофе?

Звучит отлично. Когда я последний раз ел?

– Да, спасибо. Куда мне пройти?

– Я провожу вас.

Столик в углу у окна оказывается не занят, и я располагаюсь там. Пока мне несут завтрак, смотрю в окно. Дневная жизнь торгового квартала. Если перегнуться через подлокотник кресла, потянуться к окну и повернуть голову, то из окна виден кусочек светло-оранжевого неба.

– Пожалуйста, вот ваш ланч.

– Благодарю вас.

Она выставляет передо мной анонсированный ланч, но не уходит. Стоит, прижав к груди поднос и смотрит на меня прежним сложносочинённым взглядом. Встречаюсь с ним и поднимаю брови.

– Прошу прощения за моё любопытство, – осторожно говорит она. – И, может быть, не мне об этом с вами говорить, но в курсе ли вы сегодняшнего происшествия?

– Происшествия? – переспрашиваю я и принимаюсь за омлет.

– Да. Адриан Айек. Вам знакомо это имя?

– Увы. У меня плохая память на имена и лица, – ого, я могу пошутить сам с собой на эту тему. Женщина не уходит. – В чём дело?

Она мнётся, но потом решается.

– Разрешите, я присяду ненадолго?

Я делаю жест вилкой в сторону незанятого стула. Омлет хорош. И кофе хорош. За такой завтрак я готов её выслушать.

– Вчера в номере 317 остановился человек по имени Адриан Айек. Вам точно не знакомо это имя?

– Говорю же, нет.

– Ну это же тот, который сделал эту империю голубых дирижаблей! Не знаете?

Пожимаю плечами. Она с недоверием вглядывается в моё лицо.

– В общем, человек с таким именем вчера остановился в номере 317. Потом он встретился в холле с вами, и вы вместе прошли в номер. Сегодня утром господин Айек спустился и… – она подбирает слова. – Предложил мне немалую сумму денег за то, чтобы я удалила из системы сведения о том, что он ночевал в номере 317, и внесла сведения о том, что на его имя был забронирован другой номер. Когда я спросила, зачем ему это нужно, он сказал, что в номере 317 спит его друг, и он не хочет, чтобы его беспокоили. Вы понимаете, о чём идёт речь?

– Увы.

– Но это же вы! – она удивлена. – Я помню вас со вчерашнего вечера! Вы не помните, что делали вчера вечером?

Я отставляю пустую тарелку и пододвигаю поджаренный хлеб и джем. Приглядываюсь к табличке с именем на её форме.

– Абрайя, я вынужден признаться, что страдаю амнезией, – она сдвигает брови. – Моя память обнуляется каждый день. Долговременные навыки – чтение, письмо, навыки жизни в обществе – остаются со мной, и я могу учиться, но я совершенно не помню своей личной истории. Вы удивитесь, но я не помню даже, как меня зовут. Я смотрелся в зеркало перед выходом из номера, но я не помню, как я выгляжу. Поэтому, увы, я не помню, что я делал вчера вечером.

– Должно быть, это очень удобно… – протягивает она, и я чуть не поперхнулся.

– Простите?

– Ой, – она краснеет. – Я не про вас. Я просто не думала, что он…

И она ещё больше краснеет. Я жду пояснений.

– В общем, я сделала, как попросил Адриан Айек. Мне он очень нравится, я с удовольствием читаю его интервью и колонки в газетах, и я была рада исполнить его просьбу. Как будто я участвую в каком-то приключении. Он попросил проводить его в новый номер, я провела, он потрогал ручку двери, зашёл, потрогал шкаф, стул, стол, ручку двери в ванную, кран в ванной – похоже, он оставлял отпечатки пальцев. Он лёг на кровать под одеяло и тут же встал. То есть, он оставил следы того, что он был в этом номере, и мы ушли. Спустились обратно, он попрощался и ушёл.

Она делает паузу и испытующе смотрит на меня. Я по-прежнему не понимаю, какое отношение эта история имеет ко мне. Разве что записка в номере была подписана «А.». Абрайя вздыхает и продолжает.

– А через полчаса пришла полиция. И сказала, что произошёл несчастный случай. На соседней улице Адриан Айек был сбит автобусом. Полиция как-то узнала, что он останавливался в этой гостинице, и они пришли для расследования. И тогда я поняла! Если бы Адриан не попросил меня провести заново регистрацию, полиция пришла бы к вам. И, учитывая, что вы сказали мне сейчас про вашу память, это могла бы быть неприятная ситуация. А так полицейские прошли в номер, который я им показала, осмотрели его и ушли. Такая история…

Она грустнеет и молчит. Я доедаю тосты и пью кофе.

– Неужели вам совсем не знаком Адриан Айек? – вдруг спрашивает Абрайя. – Подождите, тут где-то была газета с его фотографией…

Она вскакивает, делает несколько торопливых шагов к тумбочке с прессой и просматривает газеты в поисках нужной.

– Вот! – она кладёт передо мной газету. На фотографии сногсшибательной красоты черноволосый мужчина. Из его уха до плеча спускается серьга в виде рыбьего скелета. – Вот это Адриан Айек. Владелец империи голубых дирижаблей. Представляете, в этой статье он жив, сегодня утром он тоже был жив, а сейчас он уже мёртв…

Её голос гаснет. Я смотрю на фотографию, на написанное крупными буквами имя, и у меня не укладывается в голове.

Как мёртв?

Ведь мы же вчера…

Я ставлю чашку на стол и прислушиваюсь к себе. Что?

Ведь мы же вчера разговаривали и любили друг друга.

Я помню.

Амрис, ты гений.

Волна жара проходит по телу. Я вспомнил. Сам, по-настоящему вспомнил.

Амрис, это отличная идея. Отличная, отличная идея. Теперь я понимаю, как это работает: я восстанавливаю память об известие о твоей смерти.

Я резко встаю. Абрайя удивлённо смотрит на меня.

– Абрайя, большое спасибо вам за завтрак, то есть, ланч, и этот рассказ. Вы очень много сделали для меня сейчас.

Я улыбаюсь торжествующе. Абрайя смотрит озадаченно. Пожимает плечами.

– Рада, если так. Жалко только, что хороший человек умер.

– Поверьте мне, он умер не зря. Мне нужно идти. Желаю процветания вам и этому месту. Прощайте.

Киваю ей и ухожу. Дохожу до главной улицы, мне нужно на другую сторону. Город встречает меня обычным выбором, на какой свет идти: на алы      й или на бирюзовый. И теперь, когда я всё помню, я иду на бирюзовый.

Ближайший причал воздушного транспорта – центр торгового квартала. Отсюда – пешком. То есть, бегом.

Прозрачный лифт мчит меня и ещё десяток людей на крышу, к которой швартуются дирижабли и воздушные шары. Дирижабль мне сейчас не подойдёт: в нём застеклённая кабина, чтобы дирижабли могли ходить в непогоду. А вот воздушный шар… то, что нужно.

Нужно будет подождать минут двадцать: один дирижабль, красный, сейчас выпускает пассажиров и отойдёт вскоре, на очереди стоит другой дирижабль, радужный. Пока он пришвартуется и выпустит пассажиров и наберёт новых… А за ним виднеется воздушный шар. Ярко-голубой, как мои глаза. Подожду его.

Стою под прозрачным навесом в зоне ожидания на крыше. Навес уберегает от солнца и не мешает обозревать окрестности. С рекламного щита на соседнем небоскрёбе на меня смотрит Амрис. Адриан Айек в этом воплощении. Ослепительно улыбается и мечтательно смотрит в небо. «Скоро увидимся», – шепчу. Скоро будет поле, скоро будет мгновенное и полное чувствование друг друга. Хотя – и по моему лицу расплывается улыбка, – в нежном телесном общении есть своя прелесть и свой смысл.

Небо напитывается насыщенным оранжевым. Город кажется теснее. Меня накрывает прохладной тенью, и, подняв голову, я не удивляюсь, что над моей головой, высоко, проходит голубой дирижабль. Возможно, он направляется в соседний город, раз идёт так высоко. Улыбаюсь ему, прикрываю глаза и дышу, слушаю, чувствую простор дружелюбного мира вокруг. Восхитительное ликующее ощущение исполненного воплощения. Сделал то, зачем пришёл. Почаще бы так…

Слышу негромкий гудок – это сигнал об отправлении радужного дирижабля. Открываю глаза, наблюдаю, как он отходит. И к крыше приближается голубой воздушный шар. Мой.

Моими попутчиками в этом полёте, не считая молодой женщины-пилота, оказываются пара с мальчиком лет пяти, пожилая леди и молодой мужчина в очках и с портфелем. Заходим в корзину и располагаемся вдоль бортиков. Бортик мне по грудь.

Конечно, мне страшно. Это всегда страшно. И, может быть, не очень хорошо, что столько свидетелей, особенно ребёнок, но я тороплюсь. А ребёнок, может быть, и не поймёт.

Шар отходит от причала, и мы направляемся в сторону научного городка. Здесь, на высоте, и жарко, и ветер. Однако в шарф я не закутываюсь: он мне только помешает.

Сердце бешено колотится, и я дышу, вытянув губы трубочкой. Меня начинает потряхивать.

Замечаю в углу корзины, на противоположной от места пилота стороне, ящик, на который можно будет встать. Тогда юбка не помешает широте шага.

Мне нужно просто представить, что я ныряю. Тогда я смогу это сделать. Мне нужно рассказать своему телу сказку о том, что совсем близко внизу – вода. Спеть песню о близости воды моим опорам, которые сейчас болтаются в воздухе и дают телу понять, что вокруг пустота, хотя я в корзине твёрдо стою на ногах.

Итак, я стою на пирсе, и в трёх метрах внизу меня вода. Мокрая. Шепчущая. Солёная. Плотная. Колышется. Ждёт меня. Готова принять меня в свои объятия. Так близко. Как Амрис…

Мужчина из пары приподнимает ребёнка, чтобы тому было видно пейзаж, хотя на уровне пояса взрослого человека в корзине есть широкая полоса из стекла, чтобы детям было и видно, и безопасно. Его супруга начинает объяснять ребёнку, что видно из корзины, пожилая леди с умилением смотрит на них. Деловой мужчина уткнулся в какое-то устройство и поглощён им. Пилот подняла голову и наблюдает за состоянием аэростата. На меня никто не смотрит.

Сейчас или никогда. К этому невозможно быть готовым.

Вода и Амрис – очень-очень близко.

Три.

Делаю шаг к ящику.

Два.

Ставлю на ящик ногу, приподнимаю юбку.

Один.

Ставлю другую ногу на бортик, делаю глубокий вдох – я просто ныряю, я просто ныряю, и вода близко-близко, и она готова принять меня в свои объятия, – и отталкиваюсь.

И лечу.

Лови.

***

«Ну что, ты на Землю?»

«Угу. Будешь Хранителем?»

«Конечно. Я примерно вижу векторы, но я буду рад пронаблюдать всё в реальном времени. Тем более, ты можешь во многих местах передумать. И, Кан, как же я хочу увидеть тебя в полную силу, с горящими глазами и жаждой жить! Я соскучился по тебе такому не меньше, чем ты по мне в недавнем мире».

«Я попробую, Амрис. Не могу обещать, но попробую».

«Ты помнишь, зачем ты это делаешь?»

«Я и сам по себе такому соскучился…»

«Ты придумал, как будешь восстанавливать память?»

«Да, я просто зацеплю её за твою прошлую смерть. За эту жизнь я так натренировал ощущение “мне туда”, что я просто не смогу пройти мимо. Благо, что ты, как всегда, суперзвезда, и сведения о твоей смерти найти не трудно. И так как я плохо пережил её тогда, заодно восстановлю помершие части себя. Одним камнем двух птиц. Главное, когда я пойду навстречу твоей смерти и себе рядом с твоей смертью, пожалуйста…»

«Я буду там, да. Только, Кан, любимый друг мой Кан-Гиор, будь там сам суперзвездой. Так, как можешь ты – и никто другой. Верь в своё нежное, мудрое, неповторимое сияние. Питай его. И главное – выпускай его в мир. Тогда всё получится».

«Спасибо, Амрис. Я попробую».

«Люблю тебя бесконечно. До связи, мой друг».

«Люблю тебя. До связи».