скачать книгу бесплатно
Охотники за острыми ощущениями
– Мы не можем вернуться в пятьдесят шестой век. Стив и я угнали машину времени. Вам, наверное, в этом смысле повезло, потому что никто другой, кажется, вашего сигнала не принял. Если нас поймают – это пожизненный срок на Меркурии. За все время были угнаны две машины. Первая – вон там. – Энди Смит указал на обломки, разбросанные по склону холма.
– Зачем забивать себе голову всякой ерундой? – спросил Янси. – Есть машина, которая доставит нас в любое место в любом времени, куда мы захотим. Места в ней хватит на всех, а сокровищ и подавно. И стоит ли ломать голову, куда отправиться? Можно просто полетать там и тут, а где понравится – задержаться. Как центавриане. Лично мне возвращаться в двадцатый век ни к чему: меня там никто не ждет.
– У меня есть тетка, старая дева, – сообщил Кэбот. – Но я ей никогда не нравился. Она всегда считала, что я должен остепениться и делать деньги – приумножать семейное достояние. Охота для нее – детские глупости.
Все четверо повернулись к Камерону. Он ухмыльнулся:
– А мне интересно узнать, чего достигнет мировая наука в ближайшую пару-тройку сотен тысяч лет. Может, удастся освоить парочку самых интересных фокусов из тех, что тогда будут в ходу. Снять сливки, так сказать. А если повезет, сможем и машину времени усовершенствовать.
– Жаль, что мы так мало знаем о темпоральном мозге, – кисло заметил Смит. – Я, например, не понимаю, как он работает. В пятьдесят шестом ничего такого нет. Наши машины перемещаются за счет искривления линий мирового континуума.
Друзья замолчали. Со стороны реки донесся рев мамонта.
– А кто последний раз видел Одноглазого? – спросил Янси.
– Я не видел, – сказал Камерон. – Думаю, он спрятался от этого фейерверка куда подальше.
– Кстати, – спросил Стив Кларк, – как мы поступим с телом доктора Паскаля?
– Оставим здесь, – предложил Янси, – в старой машине. Трудно представить для него более подходящий склеп. Пусть спит рядом со своим творением – темпоральным мозгом. Доктор не оставил никаких записей, и второй такой никто никогда не построит. Он собирался написать книгу, но так и не написал. Везти его обратно в двадцатый век тоже нет смысла: никто, в особенности власти, нам не поверит. Там нас попросту посадят, и еще хорошо, если в сумасшедший дом.
– Мы можем просто вернуть его домой, – сказал Кабот. – Рано или поздно кто-нибудь найдет тело.
Янси покачал головой:
– Бессмысленная затея. Представьте, что начнется, когда его найдут. Вообразите себе результаты вскрытия, и что будет делать Скотланд-Ярд с новой криминальной тайной… Доктор бы предпочел, чтобы его оставили здесь.
– Звучит разумно, – согласился Камерон.
– Значит, решено, – сказал Смит, поднимаясь на ноги. – Может, начнем? У нас много дел.
Кларк рассмеялся.
– А забавно вышло с центаврианами, – сказал он, широким жестом указывая на обломки. – Пять сотен лет эти хвостатые бандиты грабили кого хотели и как хотели, и прятали добычу в доисторические времена. И все только для того, чтобы пятеро землян могли провести остаток своих дней, странствуя где и когда хочется.
Энди Смит задумался.
– Но ведь у центавриан тоже была какая-то цель! Они накопили миллиарды долларов в виде драгоценных материалов. Зачем? Уж наверняка не для того, чтобы любоваться. И не из спортивного интереса. На что они собирались все это употребить?
– Вот вопрос, на который мы никогда не узнаем ответа, – сказал Камерон.
Старик Одноглазый сидел на корточках.
Снаружи шел снег, но внутри машины времени было хорошо. В ворохе мехов тепло, в сторонке сложены запасы еды – что еще человеку надо?
Одноглазый клевал носом, завернувшись в шкуру мастодонта. Для старого неандертальца настали легкие и приятные времена. Чужое племя, которое забрело в долину Темзы, нашло Одноглазого живущим в сверкающей пещере и приняло за бога. С тех пор они приносили ему еду, меха и оружие, чтобы умилостивить его и снискать благоволение. Это было правильно, потому что кто, кроме бога, может жить в прекрасной пещере из сверкающего гладкого камня, куда не проникают ни сквозняки, ни хищные звери?
Одноглазый дремал, и ему снился день, когда из любопытства и от нечего делать он подергал за рукоять крышки люка. Открылась металлическая дверь, и началась новая жизнь.
С того дня машина времени стала его пещерой. Он прожил в ней много лет и зим и проживет остаток своих дней.
Одноглазый не забыл необыкновенных друзей, которые явились к нему в этой сверкающей пещере. Их нет, они ушли, давным-давно. Одноглазый скучал: без друзей ему было одиноко. Он надеялся, что они когда-нибудь вернутся.
Неандерталец глубоко вздохнул, шлепая губами. Настанет день, когда они вернутся. А пока ему надлежит ревниво охранять и почтительно заботиться о том из них, чьи кости аккуратно уложены там, в углу.
Уходя, друзья тоже не забыли об Одноглазом. Разве они не оставили специально для него тот большой сверкающий камень, что он преподнес им в обмен на острый, блестящий нож?
Одноглазый удовлетворенно пошлепал губами, глядя, как искрится и сверкает в руке внутренним огнем драгоценный камень.
На самом деле камень забыли случайно, но старик об этом не знал. Одноглазый бережно хранил в сердце своем мысль, что друзья оставили ему символ – залог того, что когда-нибудь они вернутся и вновь будут сидеть вокруг костра, давать ему лакомые куски и чесать спину – там, где больше всего чешется.
Снаружи тоскливо завывал ветер, косо летели снежные облака. В долине Темзы бушевала метель.
Но Одноглазому, зарывшемуся в меха, было тепло и уютно. На склоне лет он сыт и спокойно смотрит в завтрашний день; для своих современников – бог, играет бриллиантом с кулак величиной и плюет на погоду.
Костер в пещере
Свинцовые облака сочились моросью. Словно дым, плыла она сквозь голые кроны деревьев, смягчала контуры изгородей, размывала очертания домов, скрадывала расстояние. Влага поблескивала на металлических корпусах роботов и серебрила плечи троих людей, внимавших речитативу человека в черном одеянии, который держал перед собой книжицу в сложенных ковшиком ладонях.
– Я есмь воскресение и жизнь…[3 - Ин. 11: 25.]
Казалось, разрыхленная мхом статуя, что возвышалась над дверью склепа, тянется вверх, каждым своим кристаллом страстно рвется в небо – с тех далеких времен, когда ее вытесали из гранита, дабы украсить семейную усыпальницу в символической манере, столь полюбившейся первому Джону Дж. Вебстеру на склоне его лет.
– Верующий в Меня, если и умрет, оживет…
Джером А. Вебстер чувствовал, как сжимают его руку пальцы сына, слышал приглушенные рыдания матери, видел застывшие шеренги роботов, склонивших головы в знак уважения к человеку, которому они служили – и который ныне оставил их, уйдя на покой.
На вечный покой.
Стоя в полуоцепенении, Джером А. Вебстер вдруг подумал: а ведомо ли роботам, что есть жизнь и что есть смерть? Ясен ли им смысл происходящего? Понимают ли они, почему лежит в гробу тело Нельсона Ф. Вебстера и о чем витийствует над ним мужчина в черном?
Нельсон Ф. Вебстер, из четвертого поколения Вебстеров, поселившихся на этих гектарах, прожил тут весь свой век практически безотлучно, и теперь он ляжет в склеп, построенный первым из здешних Вебстеров для своего рода – для долгой линии неведомых потомков, которым предстояло хранить и преумножать то, чему Джон Дж. Вебстер положил начало.
Джером А. Вебстер обнаружил вдруг, что у него напряжены челюстные мышцы и по телу пробегает легкая дрожь. Защипало глаза, и слова, изрекаемые человеком в черном, слились с шепотом ветра в кронах сосен, стоявших над покойным, будто солдаты почетного караула. И начался парад воспоминаний. Вот седовласый мужчина бродит по холмам и полям, вдыхая свежесть раннего утра. Вот он стоит с ортезами на ногах перед горящим камином, в руке – стакан с бренди.
Гордость… Гордость за свою землю, за свою судьбу. Скромность и благородство, что воспитываются в человеке таким вот тихим, спокойным житьем. Умение наслаждаться часами отдыха, умение достигать цели. Независимость, опирающаяся на гарантированную безопасность. Комфортное бытие в привычном окружении, на привольных просторах.
Томас Вебстер теребил отца за локоть.
– Папа, – шептал он. – Папа…
Молитва дочитана до конца, человек в черном закрыл книгу. Шесть роботов подошли к гробу, подняли на плечи. Трое родственников последовали за ними в склеп, молча постояли там, пока роботы задвигали гроб в нишу и крепили табличку:
НЕЛЬСОН Ф. ВЕБСТЕР
2034–2117
Вот и все. Только имя и даты. И этого достаточно, подумалось Джерому А. Вебстеру. Больше здесь ничего не нужно. У остальных ровно то же самое. У тех, чьи имена – в родословной, начиная с Уильяма Стивенса, 1920–1999. Все его звали Дедусей Стивенсом, вспомнил Вебстер. Отец жены первого Джона Дж. Вебстера, который тоже тут: 1951–2020. Потом сын Джона, Чарльз Ф. Вебстер, 1980–2060. И его сын, Джон Дж. Второй, – дедушка любил дремать у очага с трубкой в зубах, рискуя сжечь себе усы.
Вебстер перевел взгляд на другую табличку. Мери Вебстер, мать стоящего рядом с ним мальчика. Мальчика? Он забыл, что Томасу уже двадцать и через неделю-другую он улетит на Марс. Сам Джером, когда отправился на Марс, тоже был молод.
Все собираются здесь, сказал он себе. Все Вебстеры – мужья, жены, дети. Вместе – как в жизни, так и в смерти. Гордый, спокойный сон под защитой бронзы и мрамора, в окружении сосен… И символическое изваяние над позеленевшей от времени дверью.
Роботы ждали, выполнив свою работу и застыв в молчании.
На Джерома взглянула мать:
– Мой сын, теперь ты – глава семьи.
Он потянулся к матери, обнял одной рукой, крепко прижал к себе.
Глава семьи… Того, что от этой семьи осталось. Их теперь только трое: он, его мать, его сын. И сын скоро улетит на Марс. Но когда-нибудь вернется. Может быть, вместе с женой, и тогда род продолжится. Снова заполнятся голосами пустующие комнаты… Таких комнат слишком много сейчас в большом доме. А ведь раньше голосов была целая дюжина, у каждого члена семьи – собственные апартаменты под одной широкой крышей.
Он не сомневался: однажды снова станет как прежде.
Трое Вебстеров повернулись, и вышли из склепа, и направились по дорожке к дому, что громадной серой тенью высился в тумане.
В камине плясал огонь, на рабочем столе лежала книга. Джером А. Вебстер раскрыл ее на титульной странице:
Марсианская физиология, с особым акцентом на работе мозга.
Джером А. Вебстер, доктор медицинских наук
Толстая серьезная книга, труд всей жизни. Практически единственная в своей научной области. Основанная на материалах, собранных за пять лет работы миссии милосердия на соседней планете, когда вместе с коллегами из Медицинской комиссии Всемирного комитета Вебстер почти без сна и отдыха боролся с разразившейся там эпидемией.
Раздался стук.
– Войдите, – сказал Вебстер.
Дверь отворилась, вошел робот:
– Ваше виски, сэр.
– Спасибо, Дженкинс, – поблагодарил Вебстер.
– Пастор улетел, сэр, – сообщил Дженкинс.
– Ах да, пастор… Надеюсь, ты позаботился о нем.
– Позаботился, сэр. Заплатил ему обычный гонорар, предложил выпивку. От выпивки он отказался.
– Ты нарушил этикет, – упрекнул Вебстер. – Священники не употребляют алкогольных напитков.
– Прошу прощения, сэр. Он попросил передать, чтобы вы нашли время посетить церковь.
– Чего?!.
– Я сказал ему, сэр, что вы никогда не покидаете поместья.
– И это истинная правда, Дженкинс, – кивнул Вебстер. – Никто из нас не покидает поместья.
Дженкинс направился к выходу, но у двери остановился и развернулся:
– Если позволите, сэр, я выскажу мое мнение: церемония прощания у склепа получилась очень трогательной. Ваш отец был замечательным человеком, лучшим из всех. Роботы считают, что это были достойные похороны. На высшем уровне, сэр. Если бы ваш отец их видел, ему было бы приятно.
– Моему отцу, – вздохнул Дженкинс, – еще приятней было бы услышать это от тебя.
– Благодарю вас, сэр. – И Дженкинс удалился.
Вебстер сидел у огня, потягивал виски, листал книгу – и ощущал окружавший его уют знакомой до последней мелочи комнаты, своего надежного убежища.
Это его дом. Это родовое гнездо Вебстеров – с той поры, когда сюда прибыл первый Джон Дж. и возвел первый блок здания, которому предстояло с годами многократно расшириться. Джон Дж. приобрел этот земельный участок по той причине, что в здешней речке водится форель, – во всяком случае, он часто так говорил. Но за его выбором, возможно, кроется нечто большее. Да, наверняка кроется, сказал себе Джером.
Хотя вначале это и вправду могла быть форель. Речка с рыбой, и деревья, и луга, и гряда холмов, куда ежеутренне с речки наползает туман. А остальное могло появиться потом, могло накопиться за годы, когда разрасталась семья и сама здешняя почва пропитывалась чем-то вроде традиции… Но это все же не традиция в полном смысле слова. Это нечто такое, что каждое дерево, каждый камень, каждую пядь земли сделало деревом Вебстеров, камнем Вебстеров, пядью земли Вебстеров… Это уже неотъемлемо.
Джон Дж. – первый Джон Дж. – пришел сюда после распада городов, когда люди раз и навсегда покинули места кучного проживания, порвали с племенным инстинктом, вынуждавшим их тесниться в одной пещере или на одной поляне, чтобы защититься от врага или иной общей угрозы. Эта потребность изжила себя – нет больше ни врагов, ни иных угроз. Человечество взбунтовалось против стадного инстинкта, за тысячелетия выпестованного в нем экономическими и социальными условиями. Новообретенные безопасность и самодостаточность позволили индивидууму сбросить эти оковы.
Тенденция была заложена в двадцатом веке, более двухсот лет назад, когда люди перебирались из городов в сельскую местность ради свежего воздуха, ради просторного жилья, ради благостной жизни – всего того, чего их самым суровым образом лишал городской социум.
И вот конечный результат. Тихая жизнь. Мир и покой, какие могут быть достигнуты исключительно благодаря правильному прогрессу. Образ жизни, к которому человечество стремилось веками. Манориальное землевладение со старыми родовыми гнездами и необрабатываемыми угодьями, с атомными источниками энергии и роботами вместо крепостных.
Вебстер улыбнулся, глядя на пляску огня. Камин – анахронизм, но не из худших – потомок очагов, спасавших от холода людей в пещерах. Ни малейшего практического смысла в век атомного отопления, зато какое удовольствие! Перед реактором не посидишь, высматривая в ядерных сполохах сказочные замки и дворцы.
А взять этот склеп, где сегодня погребли отца? Он тоже часть родового гнезда, неотъемлемый атрибут. Сумрачная гордость, покой, неспешный ток жизни. В прошлом мертвых хоронили на обширных участках бок о бок, родных вперемежку с чужими…
Он никогда не покидает поместья.
Так сказал пастору Дженкинс.
И это правда. Какой смысл оставлять дом? Здесь все под рукой. Покрути ручку настройки, и любой человек, с кем захочешь пообщаться, вмиг окажется рядом, пусть и не во плоти. Пожелаешь посмотреть спектакль, послушать музыку, полистать книги – к твоим услугам театры, концертные залы и библиотеки всего мира. Не вставая с кресла, можно вести любые дела.
Вебстер потянулся к стакану с виски, хлебнул, затем развернулся к стоявшей возле стола машине.
Ручки он крутил по памяти, не заглядывая в справочник. Знал, куда ему нужно попасть.
Палец коснулся тумблера, и обстановка комнаты растаяла. Иллюзия была убедительной: осталось только кресло, часть стола и часть аппарата.
А кругом – земля, покрытая золотистой травой, и чахлые, скрюченные ветром деревья тут и там. Склон простирается к озеру, что угнездилось среди отрогов. Длинные, темно-багровые, в сине-зеленой еловой опушке, эти отроги громоздятся крутыми ступенями исполинской лестницы и в вышине сливаются с пиками – выстроившимися в ряд, словно зубья пилы, и увенчанными голубоватыми снежными коронами.
Под порывами ветра шумно шелестит листва корявых деревьев, клонится высокая трава. Пламенеют в закатных лучах далекие вершины.
Величие и красота. Девственный рельеф, широкие просторы, озеро, точно вода в горсти, длинные и остроконечные, как клинки, тени гор.
Вебстер блаженствовал в кресле, расслабленно созерцал кряжи. И вдруг чуть ли не над ухом прозвучало:
– К тебе можно?
