скачать книгу бесплатно
«Насколько фальшивыми будут их слова, их слёзы?»
«Как быстро они забудут?»
«Повесят ли в школе плакаты о том, что стоит ценить свою жизнь?»
Руби засмеялась и вытащила онемевшими пальцами новую сигарету. Пламя зажигалки лизнуло кончик, и в воздух поднялось серое облачко дыма. В замёрзшие легкие резко ударил воздух, пропитанный ментолом.
Бездыханное маленькое тело запихивают в деревянный ящик. Обычно в такие дни небо плачет, поливая своими слезами прохожих и кучку людей, столпившихся у свежевскопанной могилы. Бездыханное маленькое тело в последние дни своего физического существования должно проводить в клетке под толщей земли. Вся жизнь в клетке. Вся жизнь, насыщенная мгновениями радости или её фикцией, жизнь, в которой все стремятся познать то, что в принципе познать невозможно. Тело в клетке, мысли в клетке, душа в клетке, и всё умирает!
…Визг колёс на сыром асфальте и звук клаксона, разрезающий, будто острым ножом, тишину. Руби, не оборачиваясь, чтобы не наткнуться на свирепый взгляд водителя, рванула вперёд, преодолевая оставшуюся часть дороги, которую чуть освещал красный сигнал светофора.
Девушка вскочила на тротуар и, не сдержавшись, широко улыбнулась самой себе, краем глаза поймав удивленные взгляды прохожих. Наверняка фантазии тех хватило лишь на мысль о том, что девушка решила броситься под колёса или была не в себе. Зачастую людей, которые не дорожат своей жизнью, называют безумцами, но истина в том, что настоящие безумцы те, кто чересчур зациклен на собственной безопасности, и Руби начала осознавать это еще в раннем возрасте.
Девушка, продолжавшая стоять на месте, выглядела куда более дико и пугающе, чем могла вообразить. Темные круги под глазами, безумная улыбка на тонких искусанных губах, легкая корочка льда от слёз на острых скулах, сигарета, зажатая между средним и указательным пальцами, и звонкий смех, поднимающийся откуда-то из глубины.
Люди, проходившие мимо, ускорялись, пытались не оборачиваться, но не могли удержаться от манящей возможности взглянуть на странную девушку издалека. А Руби смеялась лишь сильнее, уже не различая, что на самом деле забавно, а что жутко.
Смех, переходивший в вопли от боли. Смех на грани опустошающего отчаяния.
Мимо прошел молодой мужчина в кожаной куртке на меху. Она не была застегнута, под ней виднелся черный свитер и легкий шарф на шее. Замшевые ботинки мужчины ступили по асфальту рядом с Барлоу, и та успела заглянуть ему в лицо. Карие глаза с золотистыми крапинками, коротко стриженные волосы, ровная щетина, чуть пухлые губы и широкие брови, слегка выгибающиеся в верхней точке. Он выглядел ухоженно, богато и даже аристократично, и Руби была полна уверенности, что и манеры его столь же хороши, как и внешний вид. Наверняка этот мужчина пользовался большим успехом у женщин.
Внезапно в голове девушки возникла мысль, которая в ту же секунду превратилась в острую стрелу и с неимоверной болью вонзилась в сердце.
«Интересно, отец был таким же?»
Молния сверкнула среди темного неба, но через мгновение тучи разошлись, уступая место простому сероватому полотну. В душе девушки всё вновь вернулось на свои места.
Она ругала себя за то, что так неосторожно ведет себя на улице. Лоуренс был слишком мал, многие люди знали друг друга в лицо, и кто угодно мог бы счесть её совершенно неадекватной.
«Держи подобные истерики на замке! Улица – не место для эмоций. Чувствовать будешь дома, где ты предоставлена себе и стенам!» – ругала себя девушка.
Никто не должен был видеть её слёз. Никто не должен был думать, что она не в порядке. Никто не должен был подозревать, что у неё всерьёз есть какие-либо проблемы.
«Им не важны твои чувства, они скорее зароют тебя заживо в сырую землю, чем протянут руку. Для них заразиться какой-либо ерундой куда страшнее, чем вымереть всем разом…» – шептала Руби самой себе, не отрывая взгляда от носков потрепанных ботинок.
Снег перестал валить с неба, тёмные улицы стали наполняться людьми, выбегающими из бутиков, ресторанов или офисов. Весна подступала медленно и неотвратимо, как Рак, меняющий жизнь и восприятие Руби Барлоу.
Единственным местом во всём доме, привлекающим девушку, был балкон на втором этаже, с которого открывался вид на соседние крыши и располагающиеся неподалеку невысокие здания. Именно с этого балкона она наблюдала за самыми красивыми закатами, описывала их в линованном блокноте, после составляла рифмованные строчки и накладывала их на музыку. Именно здесь, на этом балконе, рождалось ее искусство.
Руби сжимала в руках очередную сигарету, медленно тлеющую на ветру. Курить она стала чаще, и порой этот факт начинал её волновать, но она вовремя одергивала себя, понимая, насколько бесполезны эти мысли.
На перила сел голубь и, чуть наклонив голову, уставился своими маленькими глазками на девушку.
– У меня ничего нет для тебя, – произнесла Руби и сделала новую затяжку.
«Да и для себя тоже ничего нет…»
Голубь издал странный горловой звук, резко спикировал с перил вниз, почти к самой земле, но в ту же минуту взмыл высоко в воздух и упорхнул на соседний участок. Если бы было так легко махнуть крыльями и сбежать от всего происходящего…
– Я бы сбежала, если бы была возможность, – тихо сказала она, обращаясь к пустоте. Та давно стала её лучшей подругой. Пустота умела слушать. В пустоте было куда больше живого и настоящего, чем в любом знакомом ей человеке. Она умела сочувствовать, немо выслушивать переживания, гладить по спине и заключать в объятия. Она умела лечить, не прилагая усилий и не говоря громких, но совершенно напрасных слов.
Руби положила окурок в маленькую пепельницу и вышла с балкона как раз в тот момент, когда внизу во входной двери щелкнул ключ. Мама дома.
Девушка тихо прошла в ванную комнату и закрыла за собой дверь. Внутри вновь начало разрастаться странное чувство тяжести, колени затряслись, и как бы сильно она ни сжимала их, те не хотели останавливаться. Девушка постаралась собраться с мыслями, представить, будто её сознание – стол в офисе, являющийся складом для тонны ненужных документов и бесполезных бумаг, которые давно стоило собрать и выбросить. Легче от этого не стало, но Руби улыбнулась своей фантазии и возможности так четко представить всю картину.
Взглянув на отражение в зеркале, девушка по привычке достала из косметички тушь и начала подкрашивать ресницы, мягко проводя по ним тонкой щеточкой, стараясь сделать их длиннее и объёмнее.
Приступ случился внезапно. Внутри будто сидел маленький демон, посылающий в сознание импульсы в самый неподходящий момент. Отчаянно пытаясь привести себя в порядок, Руби внезапно остановилась, чувствуя, как начинают дрожать руки и ярость охватывает её с головой.
В ту же минуту тушь вместе с остальными принадлежностями полетела прочь с полки. Барлоу схватилась за голову, запуская пальцы в волосы, отчаянно цепляясь за них, будто то был край отвесной скалы. Она сжимала руки в кулаки и била по полу, стоя на коленях посреди воцарившегося хаоса. Ненависть к себе захлестнула её с головой, в ушах стоял звон, из глаз лились слёзы, мешая дышать.
– Почему ты такая убогая?! – послышался гневный крик, словно со стороны, словно исходящий не от самой Руби, а от другого человека, разъярённого и невменяемого. Девушка в гневе ударила раковину ногой, и тут же поморщилась от резкой боли, пронзившей колено. От такой глупости и неспособности контролировать собственные эмоции она разозлилась еще сильнее, но, вконец обессилев, села на пол.
Учащённый пульс, нервно подергивающаяся мышца лица, руки, сжимающиеся в кулаки, и нервно вздымающаяся грудь. Приступ дикой ярости закончился так же внезапно, как и начался, сменившись пустотой и жалостью к себе.
– Почему ты такая убогая? – вновь раздался вопрос, на этот раз тихий, сопровождающийся всхлипами и грустью с примесью усталости.
Этот сгусток эмоций, сменяющих друг друга с неимоверной скоростью, выматывал девушку почти каждый день, но сейчас подобного рода «приступы» заканчивались куда быстрее и были менее продолжительными, чем раньше.
Именно поэтому её «наградили» онкологическим заболеванием. За эту глухую и непроглядную ненависть к себе, к своим действиям, своей внешности, своей сути. Бог решил, что раз его творение не признаёт себя, ему не место в этом мире.
Никто не хочет умереть всерьёз. Никто, что бы они ни говорили, не знает, чем является смерть на самом деле. Все боятся неизвестности, а значит, и конца. Наверное, даже не самой смерти, а того, что грядет за ней. Может, люди становятся частью той самой пустоты?..
Никто не хочет умереть всерьёз. И Руби Барлоу не хотела. Она хотела оставить в мире след, чтобы будущие поколения знали, помнили, что она была здесь, что она совершила нечто великое или внесла неоценимый вклад в жизнь людей. И как бы она ни кричала по ночам о том, что смерть – это выход, она не хотела умирать на самом деле. Она не хотела переставать чувствовать на ладонях тающий снег, не хотела переставать ощущать горячую воду, струящуюся по телу, ощущать прикосновения дорогих людей, сигарету, зажатую в зубах, плотные страницы хороших книг, не хотела переставать слышать музыку или пение птиц за окном в знойное летнее утро. Руби Барлоу не хотела умирать в семнадцать, почти ничего не узнав, кроме того, как порой несправедлива бывает к людям жизнь.
Она рассыпалась, разваливалась на части. И если раньше она тешила себя мыслями о том, что впереди её ждет долгая жизнь, за которую она успеет совершить нечто великое, то сейчас её надежды разбились о скалу настоящего, такую твёрдую и непоколебимую. Осознание скорого конца не подталкивает человека к действиям, оно обездвиживает. Но всё же частичка Руби Барлоу отчаянно хотела вернуться и продолжить дистанцию.
Она представляла себя зеркалом, разбившимся от удара на тысячи осколков, которые не в силах склеиться вместе без посторонней помощи. Да что там склеиться… Не в силах даже собраться.
Девушка встала с пола, тяжело помотала головой, будто стараясь пробудиться от глубокого сна, затем включила ледяную воду и подставила лицо под нее. Через несколько секунд все звуки для неё исчезли. Сосредоточенность на шуме воды и стуке собственного сердца помогли Руби успокоиться, начать дышать ровнее и хоть на ненадолго абстрагироваться от внешней суеты.
Вода бежала по лицу, и девушка начала улыбаться. Маленькие ручейки стекали по тонкому, чуть длинноватому носу с небольшой ямочкой на кончике, по скулам, которые совсем недавно стали выделяться, затекали в уши и шумели там, подобно океану.
Постепенно приходило понимание. Оно было и раньше, но куда более размытое, будто пятно неизвестного происхождения на чистом окне, когда еще не понятно, где грязь – со стороны улицы или дома. Приходило именно понимание, что сейчас всё перевернулось, что теперь, с этого самого момента, всё должно быть абсолютно по-другому, всё должно быть таким, каковым планировалось лишь в мечтах, казавшихся ранее абсурдной фантазией. Пришла пора стать тем человеком, каким так давно хотелось. Самоотверженным, искренним, но с толикой жестокости, при этом открытым и настоящим.
Девушка легко тряхнула головой, приложила махровое полотенце к лицу, а после перекинула через плечо и направилась к выходу из ванной комнаты, как вдруг в заражённый мозг поступил сигнал, что, пожалуй, можно устроить короткую вечеринку. Где-то глубоко в голове будто что-то задребезжало, голова резко закружилась, и Руби ощутила сильную пульсирующую боль в висках и невероятной силы распирающую боль по периметру всей головы. Тут же начало подниматься знакомое чувство тошноты, а глазам в это же время поступил сигнал лишить свою хозяйку зрения, пустив чудесные узоры из разноцветных кругов, сквозь которые смутно мелькали отдельные предметы. Девушка по инерции схватилась руками за голову, но, потеряв равновесие, тут же свалилась на пол.
– Какого чёрта? – устало прошептала она, то зажмуривая глаза, то тяжело моргая. Совершенно измождённая и разочарованная, она откинулась на спину, задрав голову и стараясь дышать размеренно, считая вдохи и выдохи. Это помогало сфокусироваться на другом, не обращать внимания на боль, которая постепенно проходила, оставляя после себя некую тяжесть в голове. Руби знала, что тошнить её будет еще около часа, но ничего не могла с этим поделать – Рак подбирался всё ближе.
Так продолжалось уже больше месяца.
Сначала внезапно появившиеся головные боли настораживали, но девушка списывала всё на стресс и истощённость организма. После боли стали усиливаться, но ощущались иначе – будто на голову давят изнутри. Приступы стали учащаться, голова болела до безумия сильно во время спортивных нагрузок, резких движений, во время сильного наклона головы. Потом появилась тошнота, которая лишь усугубляла ситуацию. Руби не говорила об этом маме на протяжении нескольких недель, пока, наконец, та сама не заметила. Барлоу знала, что мать будет таскать ее по больницам, водить на обследования и всяческими способами пытаться уберечь своё сокровище от возможной беды. А девушка только хотела, чтобы её оставили в покое.
Руби закрыла глаза, стараясь подавить новый поток слёз. Она была вымотана, физически и эмоционально, ей нужен был полноценный отдых и покой. Постепенно, так, сидя на полу, она задремала, представляя в голове такую привычную, знакомую картину.
Вот она, вся в порезах и не затягивающихся до конца шрамах стоит перед другой девушкой – чистой, невинной, живой и улыбающейся, мечтающей о волшебной жизни, успехе и славе. Она протягивает руку, будто приглашая своё умирающее, растерзанное отражение, но малейшее прикосновение рушит его. Улыбка сходит с губ счастливой Руби Барлоу, та бросается к самой себе, только что рассыпавшейся на части, будто стекло от нечаянно прилетевшего мяча. Она отчаянно пытается собрать кусочки вместе, вернуть прошлую себя, такую родную и привычную, и неожиданно легко у неё получается! Вот в руках последний кусочек мозаики, который непременно должен встать на место, но, как только он соприкасается с другими, картинка рушится вновь, рассыпаясь на еще более мелкие осколки. Затаив дыхание, Руби Барлоу вновь начинает собирать, отчаянно стараясь вернуть всё на свои места. Она с тем же упорством собирает прошлое по частям, и каждый раз, когда почти достигает финала, картина, готовая вот-вот вновь стать цельной, рассыпается, заставляя девушку опускать руки. В последний раз, собирая себя по крупинке, до Руби Барлоу начинает доходить смысл того, как нелепо бегать за прошлым, которое на самом деле превращается в подобие пыли на ветру, унося с собой отголоски минувших событий, отголоски человека. На месте личности сейчас лишь пустота, необъятная, страждущая найти покой пустота.
Руби дёрнулась во сне и очнулась, тяжело дыша и чувствуя, как кожа покрылась мурашками, а на лбу выступили капельки холодного пота. Слишком живая картинка всплыла в её воображении, принеся с собой новую порцию отчаяния, которое сейчас перерастало лишь в усталость.
Глава 3
Выйти из ванной на разговор с мамой всё же придётся, так что Руби решила не откладывать это на потом.
Девушка прошла по коридору навстречу матери и, кивнув ей, свернула на кухню за бутылкой кока-колы. Закрывая дверцу холодильника, она вновь встретилась с взглядом, в котором читалась немая боль. Боль и жалость.
– Не нужно этого, – слегка пренебрежительно сказала девушка, почувствовав, как что-то кольнуло в груди.
– Поговорим? – предложила женщина, снимая с шеи тонкий шарф и нервно перебирая ткань между пальцами.
Руби лишь пожала плечами.
Мама вытащила из сумки небольшую брошюрку, чуть помявшуюся по краям, и дрожащими руками протянула дочери. Та приняла её, чувствуя, как все внутри стягивается в узел. Руби знала, что последует за новостью о её болезни. Лекарства, химия, стопки книг о Раке, психологические тексты, лекции о том, что нужно любить жизнь, и так далее. Карла Барлоу всеми силами будет пытаться вернуть дочери веру в счастливый финал. Ей следовало давно опустить руки. Особенно после того, что случилось полгода назад.
– Доктор посоветовал тебе прочесть это, – тихо сказала женщина, будто боясь спугнуть ее. – Это будет полезно для того, чтобы ты лучше узнала свою… свой диагноз.
– Мою болезнь? – хмыкнула девушка, но тут же наткнулась на отчаяние в глазах матери и нахмурилась. – Хорошо, я прочитаю.
Руби понимала, что выкинет брошюру в мусорку сразу, как представится возможность, но сейчас всё же посмотрела на обложку. На заднем плане была изображена женщина, которая держалась за свою голову, внутри которой сидел «демон», убивающий её, а на переднем врач с шикарной шевелюрой, показывающий руками крест. Крест, который каждый мог расценить по-разному. Смерть, вера, могила, Бог, просьба остановиться, просьба не останавливаться…
– Тебе придётся реже ходить в школу, – донесся до Руби голос матери. Девушка подняла глаза от брошюры, которая вовсе не внушала доверие и только больше раздражала. В ту же минуту буклет полетел на стол, а девушка подняла глаза на маму. Руби никогда не видела её в столь разбитом состоянии.
– Хорошо, буду ходить через день, – кивнула Барлоу, стиснув зубы, но отлично понимая, что матери тоже приходится несладко.
– Ты не сможешь посещать занятия, – еще тише, но тверже сказала женщина, опуская глаза.
– Нет, я смогу. – Внутри начало подниматься раздражение и беспричинное волнение – она не могла запретить ей видеться с друзьями или ходить на уроки! – Сделай мне так называемый «раковый бонус». Я не хочу упускать оставшееся время.
– Не говори так! – внезапно сорвалась женщина. – У тебя будет очень много времени всё наверстать, когда ты поправишься.
– Я буду ходить в школу, – упрямо повторила девушка.
– Руби, – с мольбой в глазах посмотрела Карла на дочь. – Я знаю, тебе нравится учиться, там Лили и…
– Мама. Я буду ходить в школу.
– Но у тебя не будет времени! Ты будешь ходить на процедуры, посещать курсы облучения, химиотерапию, принимать таблетки…
Женщина не успела договорить – бутылка с колой полетела на пол и разбилась, оставив на плитке медленно растекающуюся во все стороны лужицу и множество осколков. Карла вскрикнула и отступила, не отрывая взгляда от дочери.
– Почему ты мне врёшь? – жестко спросила Руби.
– О чём ты? – выдохнула женщина, и по её щеке скатилась первая слеза. Она отчаянно старалась держаться. Она отчаянно старалась показать дочери, что всё ещё может наладиться, что не всё потеряно. Она должна быть сильной ради неё, должна подарить ей веру.
– Опухоль неоперабельна, так ведь? – уже спокойнее произнесла Руби.
– Нет-нет-нет, солнышко… – Карла двинулась было навстречу, но девушка предостерегающе подняла руку.
– Опухоль неоперабельна, – утвердительно сказала она.
Напряжение между ними, казалось, мерцает, до него можно дотронуться, его можно разорвать, в него можно окунуться, будто в мягкий дым.
– Как ты узнала? – прошептала Карла.
– Ты выглядишь не особо обнадеживающе, – прямо ответила Руби. – Я не дура.
– Я не… прости меня. Я просто… я просто хотела, чтобы ты верила. Верила, что можно жить дальше… – Карла прижала руку ко рту, но сквозь нее все равно вырывались всхлипы. – Мне так жаль, солнышко.
Мать вновь потянулась к дочери в надежде обнять её, но та вновь отошла и облокотилась на столешницу.
– Никогда мне больше не ври, – попросила Руби и тут же добавила: – Хотя это будет очень короткое «никогда».
– Руби, доктор сказал, что надежда на выздоровление всё равно есть. Он специалист, на его практике было немало случаев, когда даже самые обречённые выбирались! Если мы попробуем…
– «Хуже не станет», – закончила за маму девушка. – Но я не хочу. Всё равно ведь умру.
– Не говори так, – прошептала Карла. По впалым щекам струились ручейки слёз. – Не поступай так со мной.
Она была совершенно разбита. Куда сильнее, чем дочь, до сознания которой, наверное, еще не дошёл весь смысл. Куда сильнее, чем дочь, которая, так или иначе, хотела покончить со всем этим.
Женщина тяжело опустилась на стул и закрыла лицо руками. Её тело сотрясалось в беззвучном плаче, а Руби всё так же стояла на месте, роняя крупные капли слёз.
– Это мой остаток жизни, – хриплым голосом отозвалась девушка. – Мой остаток жизни, который больше никому не принадлежит. Отдай его мне полностью, я имею на это право. И я проведу его так, как захочу.
Руби Барлоу приблизилась к матери и опустила руку на её плечо, не решаясь обнять. Она не выносила нежности, да и с мамой они никогда не были так близки, так что ей стоил больших усилий даже этот банальный жест.
– Я свихнусь без Лили. Ты же знаешь. Я свихнусь без прогулок ранним утром. Я свихнусь от постоянного общения с врачами и их наставлениями о том, что я должна любить жизнь.
– Хорошо, хорошо… – Наконец согласно закивала Карла, хватая руку дочери и прижимая её к губам.
– Я буду пить таблетки. Просто чтобы ты знала, что я их пью, ясно? Но никаких процедур, – посуровевшим голосом произнесла Руби, пытаясь заглянуть матери в глаза.
– Хорошо, – вновь всхлипывая, кивнула та.
– И мы не будем делать операцию, – уже тише добавила девушка и сразу продолжила, увидев шокированный взгляд мамы: – Я знаю, сколько это стоит, и я не хочу, чтобы ты тратила все свои сбережения на дело, которое заранее обречено.
– Но речь идет о твоей жизни! – Карла вскочила со стула и отчаянно схватила дочь за запястье. На мгновение девушке показалось, что в глазах матери сверкнуло безумие.
– Вот именно! – Руби отдёрнула руку. – О моей жизни! Я не хочу, чтобы после моей смерти ты побиралась на улице, потому что отдала все деньги за человека, который всё равно скоро исчезнет!
– Замолчи! Слышишь, хватит! Ты не понимаешь, ты никогда не поймёшь! Ты не можешь… не смеешь так говорить!
Женщина вновь осела и закрыла лицо руками, уже совершенно мокрыми от слёз.
Руби запустила пальцы в спутанные волосы. Голову переполняли тысячи мыслей, а от отчаянных попыток сдержать слёзы начала болеть голова. Происходящее начинало ей надоедать, ибо она знала, что этого можно было избежать, если бы мама просто согласилась с ней. Но та лишь тряслась в беззвучной истерике и чувствовала, как выстроенный ею мир рушится, как её ребенок буквально отказывается от жизни. Руби отчасти понимала мать, но всё равно считала, что куда лучше дать свободу человеку, который скоро потеряет саму жизнь. Разве можно было назвать это неправильным?
И разве можно назвать неправильными чувства женщины, каждый день наблюдающей за своим совершенно отчаявшимся ребёнком, который засыпает со слезами на глазах и просыпается с желанием исчезнуть? Разве можно судить женщину, осознавшую, что единственный лучик света в её жизни скоро потухнет, забирая с собой всё тепло и надежду?
Разве можно судить девушку, сдерживающую слёзы ради желания казаться сильной и стойкой? Разве можно обвинять в желании умереть девушку, унёсшую с собой несколько жизней?..
