скачать книгу бесплатно
«Горбатыми», за характерный силуэт, называли малые противолодочные корабли. На острове Ша базировалась бригада, в которую входили дивизионы морских тральщиков и мпк.
– На дивизион мпк.
– А на какой корабль?
– На «Махов».
Все подняли головы и посмотрели на Эф. Так молодые родители смотрят на своего пятилетнего сына, который поделился с ними новостью, что оказывается, детей не в капусте находят, а рожают.
Наконец, один из мужчин сказал:
– А чего? Нормальный корабль! На нём тоже «морские» платят.
– Да, ладно. – заспорил другой. – Он же у стенки стоит, как «Аврора».
– И что? Ты глаза разуй! У него же «длинный рубль» болтается, как у всех!
– Я чего помню, что там у него болтается? Он уже год, как в ремонте.
– Какой «длинный рубль»? – вырвалось у Кости.
Все улыбнулись.
– Это вымпел, который поднимается на корабле, находящимся в компании. А экипаж, соответственно, получает «морские». – Мужчина обозначил наличные купюры характерным движением пальцев.
– А «Махов» уже год в ремонте?
– Ну да, и сейчас вам «морских» платить не будут.
–Да, я не про это… А где он ремонтируется?
– На Абрам-мысе.
– А где это?
– Возле Мурманска.
– А…а – протянул Костя, у которого промелькнула мысль, что мыс с таким названием, мог затесаться и на Землю Франца-Иосифа.
– Товарищ лейтенант, давайте уже повнимательнее будем играть! – взмолился Костин напарник, которого оппоненты называли Гриней. И было ли это приятельски уменьшенным именем, или насмешливо надломленной фамилией, сказать сложно.
Вид у мичмана стал какой-то перепуганный. Он был похож на встревоженную птицу, углядевшую кошку, на расстоянии прыжка, и судорожно забившую крыльями. Но юный индюшонок с погонами лейтенанта продолжал безмятежно ставить кости, не утруждаясь арифметическими подсчётами.
Даже, Ирина Викторовна, не понимая в игре ровным счётом ничего, но по затихшим соперникам Эф и по багровому лицу его партнёра, догадалась, что «козла» уже подтащили к месту заклания.
А Эф продолжал лепить, что называется «попку к попке».
– Ну, что, товарищ лейтенант, адмиралов будем получать?! – с деланным равнодушием произнёс мичман.
Конечно, это было подсказкой, явным нарушением правил, но даже этот крик отчаяния не был услышан.
Эф, занятый какими-то своими, вполне возможно, весьма глубокими размышлениями, посмотрел на партнёра, пожал плечами и сделал ход. После чего, на одном конце доминошной змеи стало «пусто», а на другом, ядовитыми зубами ощерилась «шестёрка».
Могучий удар костями «шесть-шесть» и «пусто-пусто», едва не разломил стол, заставил Ирину Викторовну подпрыгнуть в кресле и приложить ладонь к своей роскошной груди. А ликующий вопль двух лужённых глоток: «Адмирал!», был такой силы, что в салон прибежал командир катера, видимо, решив, что судно дало сильную течь, и стало тонуть.
Вытирая слёзы счастья, толстяк сообщил ему:
– Гриня теперь у нас адмирал!
Командир, в старой «канадке», оценивающе посмотрел на военно-морского франта и согласился:
– Похож.
Он вернулся в ходовую рубку, откуда вскоре стали разливаться трели учебной тревоги, и матросы швартовой команды облачились в оранжевые, спасательные жилеты.
Глава 3. Рельеф острова Ша, из под козырька фуражки с крабом.
Остров, появившийся на горизонте, к которому шхуна шла долгими неделями, окружённая лишь морской и небесной синевой, может вызвать душевный спазм.
А если вы стоите на палубе катера, пусть и ровесника парусного флота, который неторопливо шлёпает между фьордами, и выясняется, что гранитные исполины с левого борта это материк, а такие же гигантские каменюки с правого, это уже остров, то может возникнуть чувство неловкости перед светлой памятью незабвенного Робинзона К.
Но аналогия со знаменитым моряком из Йорка, проведшим на острове 28 лет, была неуместна, поскольку пребывание лейтенанта Эф на острове Ша изначально было ограничено жёсткими возрастными рамками увольнения в запас младших офицеров. Да, и «хутора Мирного», с его оградками вокруг памятников, возле которых духовой оркестр выдувает грустные мелодии, на острове не значилось.
Нет, когда-то кладбище безусловно существовало, ведь поселение на острове Ша было известно с далёких веков. Люди жили рыбным и, даже, китовым промыслом, а в названии рыбацкого посёлка, процветавшего и в колхозные времена, значилось имя великого князя Владимира Александровича, объезжавшего северные земли империи и лет двести тому назад, посетившего это место.
Но на очередной волне страстей с Западом, когда от непродолжительного братания, настроения перекатились к долгой ненависти, остров перешёл к военным. На карте Баренцевого моря, остров Ша был похож на тесак, который для острастки натовских морских бродяг, вытащили из ножен Кольского залива.
Именно тогда, «хутор Мирный» на острове Ша и перестал принимать новых клиентов.
Вокруг бухты острова, где когда-то стояли рыбацкие лодки, а теперь стайками были пришвартованы малые противолодочные корабли и тральщики, сопки взгромоздились особенно неприступно, оставив крошечный, относительно ровный кусок земли, на котором и приютились две пятиэтажки и несколько строений пожиже. В посёлке имелись котельная, школа, в которой учителей и учеников было почти поровну, магазин, почта и двухсотметровая дорога, с одним– единственным дорожным знаком, созданная, похоже, динамитом.
Улиц, кстати, в посёлке числилось две. Хотя вторая, появилась скорее из-за причуд местного рельефа, чем по замыслу градостроительного ведомства. На одном конце авеню, растопырился красный серп с молотом, своими размерами способный осчастливить какой-нибудь крупный областной центр, а на другом, можно было опять восторгаться суровой красотой моря командора Баренца.
Из иллюминатора каюты командира бригады, своими размерами и формой напоминавшем окно, были хорошо видны и бухта с кораблями, и серп с молотом, и угол пятиэтажки.
В посёлок вела основательная, с площадками, лестница из толстых брёвен. Она, как дорогой галстук, добавляла внешности сопки солидности, и на морской манер звалась трапом.
Казалось, если подняться по этому, длинному трапу, то за скульптурой эпохи развитОго социализма и углом рыжей пятиэтажки, откроется вид на большое городище.
Но не будем плести военную тайну на ровном месте и повторим, что база кораблей размещалась в самом узком месте острова, поэтому поднявшись по бесконечному трапу, человек опять видел свинцовые волны Баренца.
Кстати, на этот счёт, в синей папке Кости, сохранился рисунок , на котором изображён лейтенант в фуражке, с огромным, шитым «крабом», в конце длиннющего трапа. Литературный вариант подписи к иллюстрации может звучать примерно так : «Подумать только, опять море!»
К комбригу, Костю пригласили, как только он сошёл с катера. Это был коренастый мужчина, лет сорока, у которого шея отсутствовала, а голова была вкручена прямо в широкие плечи.
Если бы этот капитан второго ранга выиграл какое-нибудь важное морское сражение, и благодарные потомки решили увековечить память о нём, то при создании достоверного образа флотоводца, тонких инструментов не потребовалось , а обошлись бы топором и кувалдой.
Но дураков, нападать на страну Советов с моря, не наблюдалось, и претензии капитана второго ранга к мировому империализму не несли конкретики и вписывались в привычный текст советского плаката.
От напряжённой международной обстановки комбриг перешёл непосредственно к долговязой фигуре лейтенанта Эф.
Комбриг повернулся к замечательному окну, и за отсутствием волшебной палочки, взмахнул своим здоровенным кулаком, отчего сонный штиль в бухте острова Ша сменился беспокойной волной Бискайского залива, или даже штормом в Индийском океане.
Но трудяги-«горбатые» имели ограниченную мореходность, поэтому щедрый на перспективы начальник, перенёс лейтенанта Эф на самые современные, советские корабли: ракетный крейсер или даже авианосец, уверенно режущие океанскую волну. Фантазия этого мужчины играла яркими красками его собственных юношеских грёз.
Но бестолковый лейтенант Эф не проникся прелестью повествования, сутулился, безразлично посмотрел на мохнатые звёзды адмиральских погон, которые, по сути, ему протягивали из волшебного иллюминатора, и свернул бескрайние горизонты, развёрнутые перед ним, в тонкую трубочку:
– Я, товарищ комбриг, хочу на торпедной базе служить!
Начальник замер, как обугленный дуб, в который только что шарахнула молния. И было, признаться, от чего!
Представьте юную балерину, принятую на службу в Большой театр, которой директор, с дрожанием голоса, рассказывает о волшебном мире искусства, о партии Кармен, которую ( может быть, когда-нибудь, если повезёт) она исполнит на гастролях в Лондоне или Риме.
И тут, это небесное создание на тоненьких ножках заявляет, что вышеупомянутая Кармен ей абсолютно «по барабану», и желает она торговать пивом в театральном буфете!
– Езус, Мария!– горестно воскликнул бы капитан второго ранга, имей он склонность к иностранным языкам.
Но на его лице угадывалась безупречная, с точки зрения победившего пролетариата, родословная, и он не искал ответов в латыни.
Командир бригады разнородных сил свернул из своего кулака приличных размеров кукиш и выставил его на обозрение лейтенанту Эф:
– Вот, тебе торпедная база!
Романтические флюиды океанских странствий издохли в каюте комбрига на плавказарме, и заключительная часть воспитательной беседы ссохлась, как вяленая вобла.
– Вы назначены на мпк «Махов». Корабль стоит в заводе, уже год. Ремонт скоро заканчивается. Завтра отправляйтесь на корабль. Командир сейчас на корабле есть, но мы его скоро с «Махова» заберём, а то он там уже опух от…
От чего мог опухнуть командир малого противолодочного корабля за год ремонта на заводе, так и осталось загадкой. Последняя фраза была явно предназначена не для лейтенантских ушей, и комбриг её оборвал. Затем он порылся в кладовых своей памяти и извлёк слова, более подходящие моменту:
–Без раскачки включайся в работу. С первого дня!
Но потом командир бригады вспомнил про жирный, чёрный крест, который лейтенант Эф, пару минут назад, нарисовал на своей карьере, и с какой-то странной паузой добавил:
– На корабле из офицеров ещё есть механик… Зобнин.
Начальник политического отдела, присутствующий на установочной беседе с лейтенантом , встрепенулся при этой фамилии, хотя при упоминании мирового империализма, он сохранял невозмутимость.
Баритон главного островного политрука окрасился в драматические тона:
– Какая злая шутка судьбы! Подумать только, у Зобнина такое же имя-отчество, как и у человека, развернувшего в стране антиалкогольную компанию: Михаил Сергеевич!
И комиссар жестом пригласил всех полюбоваться портретом, на котором счастливо улыбался Генеральный секретарь партии.
Наверное, державный кормчий был доволен тем, как удачно заретушировали родимое пятно на его лысине, потому что с другими поводами для радости в стране был явный дефицит. А скорбь в голосе начпо, была вызвана непониманием между полными тёзками.
Кремлёвский Михаил Сергеевич считал, что для окончания строительства «социализма с человеческим лицом», достаточно убрать с прилавков магазинов алкоголь.
А Михаил Сергеевич с острова Ша выражал сомнения относительно разумности этого эксперимента, и уж точно, не желал в нём участвовать.
Глава 4.Несостоявшаяся поездка Горького в Чили.
Когда, наконец, вы примостите свой чемоданище на причал, и, в ожидании катера с острова Ша, и сможете неспешно окинуть взором окрестности, то посёлок Видяево дохнёт на вас тоской захолустья.
Это если накануне, в Питере или Москве, вы всей роднёй пытались застегнуть крышку этой фамильной «мечты оккупанта», затем в Мурманске, с трудом, втиснули громоздкий чемодан в междугородний автобус, и только потом, долго волокли его, по улочкам города Полярного, которые всегда почему-то уползают в гору.
Но если , следующим утром, по воле судьбы и начальства, вы потащили свои манатки в обратном направлении, то ваши урбанистические капризы останутся на острове Ша. И Видяево, прославленное героизмом советских подводников, покажется уютным, симпатичным городком. А Мурманск, с его троллейбусами и гостиницей «Арктика», оглушит своей роскошью, как всякий мировой сити.
И Костя сделал крюк, длинной в полдня, чтобы ещё раз взглянуть на крупнейший за Полярным кругом город мира, в котором, к тому же, жил Горький.
Как и в случае с пролетарским писателем, это прилагательное опять выступило псевдонимом. Прозвище прилипло к Игорьку Горькушину в самом сопливом возрасте, и, как сами видите, иначе быть не могло, при наличии у пацана такой фамилии и всенародной известности писателя М.Горького.
Откровенно говоря, эта игра фамилий началась давно, и ещё предков Горькушина друзья и родственники звали Горькими. А один из предков Игорька: отец, был родным братом мамы Кости. Соответственно, Горький, который без литеры «М» перед псевдонимом, доводился Эф двоюродным братом.
Они были ровесниками, но совершенно непохожими людьми, как внешне, так и внутренне. И если бы военные медики выбирали для армии людей действительно ратных, а не придирались к мелочам, то в офицеры взяли бы конечно Игорька, а не Костю. К слову, и не такое уж плохое зрение было у Горького, ведь, в драках он не промахивался. Для него не пустыми словами были понятия чести, долга ( в первую очередь, карточного), к тому же, Игорёк никогда не покидал поля боя, и в отношениях с барышнями был настоящим гусаром.
Но в армии не военной поры такие кипучие натуры приживаются с трудом, превращая статистическую цифирь воинской дисциплины в ночные кошмары замполитов.
И как уже было сказано, препятствием для поступления на службу послужило слабое зрение Горького, и теперь он работал радистом на вспомогательных судах Северного флота.
Вся комната Горького: пол, стены, подоконник и даже шторы внезапно оказались голубого цвета, а окно выходило на голубое здание районной поликлиники.
В те далёкие времена, когда геи были просто педерастами и имели свою статью в уголовном кодексе, юмор однополых радостей не пользовался такой популярностью, но комментарий напрашивался.
К тому же, не бог весть какие квадратные метры комнаты, были оккупированы консервами, среди которых высокомерно возвышался столбик банок импортной ветчины, знакомой далеко не каждому советскому желудку.
– Дизайн спорный вышел, потому что боцман смог только голубую краску подогнать – поведал Горький.
– А консервы?
– В Финляндию идём. В ремонт, на полтора месяца.
– И чего?
– Костян, ты вчера родился? Наши люди за границей жрут то, что привезли с родины, а на валюту покупают барахло.
– Так ты же говорил, что после Чили, тебя дальше Териберки не выпустят?!
– К счастью, удалось замять. Я тут посчитал, сколько меня это стоило: жуть!
Незыблемые советские цены отливались в чугуне сковородок, выдавливались на пластмассе ведёрок и печатались на обложках книг.
Цены на американские джинсы тоже были непоколебимы: 180 рублей, но клейма со стоимостью не имели, потому, как в магазинах не продавались, а «доставались» у пращуров российских бизнесменов, фарцовщиков. Эти недостойные сыны отечества шухерились, и при покупке контрабандных товаров, элемент конспирации давил на нервную систему, как продавца, так и покупателя.
История обретения Горьким заокеанских штанов обросла семейными легендами, но если опираться на милицейский протокол, составленный по итогам банкета по завершении коммерческой сделки, то в конфликте можно было углядеть политический окрас.
Советская пропаганда обладала исполинской мощью, и могла закоптить любые мозги, как дымящиеся ольховые опилки, окуня. Как выяснилось, даже такие, как у Горького. Имеется в виду, не самые комсомольские.
Несколько лет назад, мощнейшие челюсти советской пропаганды разжались на глотке американского империализма, чтобы вцепиться в чилийского диктатора Пиночета.
