скачать книгу бесплатно
Гуд, но не очень. Сборник рассказов
Александр Игоревич Сафронов
Рядовой строитель коммунизма иностранными языками не баловался: страна была надёжно закрыта железным занавесом, как родной мыловаренный завод – забором. Когда же держава сменила «…изм», наш человек высунулся наружу и изумился: «Ну ни фига себе!» Но потом возникло ощущение, будто в бесконечных торговых рядах потеряно что-то важное, своё, пусть и не в такой блестявой обёртке, как у колониальных товаров. Содержит нецензурную брань.
Гуд, но не очень.
Медная лысина академика Вильямса позеленела, а уши так и остались тёмными, словно были отлиты не из металла, а отдельно, высечены из гранита, и поэтому могли игнорировать московскую слякоть. На памятнике значились годы жизни учёного: 1863-1939, а вместо имени и отчества, почему-то стояли только буквы «В», «Р».
Видимо, папаша Вильямса носил такое мудрёное заморское имя, что слепить из него отчество у скульптора не вышло. И чтобы не давать прохожим на улице Прянишникова повода ёрничать, он ограничился инициалами.
Академик куксился на постаменте, рядом с сельскохозяйственным институтом. Его лицо, положение тела и рук выражали недовольство или, даже, испуг. Позеленевшая медь памятника навсегда выгнулась вопросом: «Боже, почему тут, такая холодрыга?!».
У Василия Геннадьевича была более подходящая, для ноябрьского мороза, фамилия: Склокин, но в его голове вертелся тот же вопрос.
Пять минут назад, он позвонил заказчику, у которого должен был забрать образцы и папку с документами, и сказал, что никак не может отыскать его «дом 19А».
– Вы памятник Вильямсу видите? – спросил обладатель образцов.
– Кому памятник?!
– Ну, как говорится… Мужика в пиджаке, видите? Справа от института.
– А…а… Вижу.
– Подойдите, к памятнику, пожалуйста. Я через пять минут буду. Так, наверное, проще получится.
Ну, а поскольку русские «пять минут», часто длиннее астрономических, у Склокина хватило времени присмотреться к скульптуре.
Брюзжание на холод, было вполне объяснимо. Организм Василия Геннадьевича протестовал против того, что его буквально вчера выхватили из жары далёкой арабской страны Катар и окунули в московское предзимье. Отпуск, как всегда, продемонстрировал не лучшую сторону теории относительности. Ведь, перед вылетом дюжина дней на календаре выглядела солидным запасом времени, а сгорели каникулы одним мгновением, как вспышка фейерверка.
Страна Катар возникла на горизонте Склокина внезапно. Нет, он, конечно, знал, что двоюродный брат Боря уже полгода там работает. Ну, и что из того?
Сказать, что они с кузеном были особенно дружны, нельзя. Поздравляли, конечно, друг друга с праздниками и семейными юбилеями, но не более.
А тут Боря звонит. Оттуда.
– Я маму погостить приглашаю, а она одна ехать опасается. Мне бы говорит Васю в сопровождающие.
– Мне тётя Валя ничего не говорила.
– А чего тебе говорить? Ты же упёртый.
– Честно говоря, я не думал, никуда ехать.
– А ты подумай.
– У меня и загранпаспорта нет.
– Так сделай.
– А…
– Себе на билет деньги найдёшь, а больше ничего не надо. Полный пансион я тебе здесь обеспечу.
– Да нет… это понятно. А визы?
– Ты паспорт сделай. Будут тебе визы.
На самом деле, если кто и упёртый, так это сам Боря. Только он всегда улыбается. А так… если что решил, спорить бесполезно.
После школы их пути разошлись. Василий Геннадьевич поступил в военно-морское училище, чем привёл в восторг всю родню, а Боря удивил, когда пошёл в нефтяной институт. Ведь его золотая медаль открывала двери практически любого института или даже университета.
Но через десяток лет, мудрость Бори проступила наружу, как фиолетовое пятно на лбу нашего тогдашнего «товарища, генерального секретаря», который вдруг решил стать «господином, президентом». Как только бирку на двери кабинета поменяли, господин президент «углУбил» дружбу с заокеанским коллегой до состояния безумной любви, после чего, умения топить вражеские подводные лодки больше не требовалось, и Василия Геннадьевича уволили по сокращению штатов.
Но любовь до гробовой доски случается редко, а эта «углУ-бленная», и вовсе, скорее походила на баловство барина с дворовыми девками в бане.
Поэтому, ещё через несколько лет, население узнало слово «дефолт» и принялось следить за ценой на баррель нефти, как диабетик за содержанием сахара в крови.
А поскольку, Боря знал не только сегодняшнюю стоимость баррели, но и завтрашнюю, то он стал интересоваться ценой на элитную недвижимость и дорогие автомобили.
В Стамбуле делали пересадку. Стойка, указанная на табло, тревожно пустовала.
– А это точно: наша? Вась, ты бы спросил.
– И как я спрошу?!
Но вскоре, стали собираться пассажиры. Это подходили арабы в длинных белых одеждах и их жёны, в чёрных. Лица многих женщин закрывали чёрные маски, с прорезью для глаз.
Пока Василий Геннадьевич мысленно перетряхивал свой скудный запас английских слов, тётя Валя подошла к пожилому, поджарому европейцу с рюкзаком за плечами. Для себя, Склокин назначил его «немцем».
– Скузи – на иностранный манер извинилась тётя Валя за беспокойство, и показав пальцем на стойку регистрации, уточнила: – Доха? Катар?
Чтобы немцу было понятнее, тётя Валя ударила слова, в неудобных для русского уха местах: «Дох-А», «КА-тар».
– Я!Я! – радостно закивал попутчик.
Европейцы всегда готовы беспричинно улыбаться, но сейчас радость немца была понятна Василию Геннадьевичу. Приятно среди арабских балахонов увидеть человека в джинсах и, тем более, с рюкзаком. А тётя Валя со своим рюкзачком, в путешествии не расставалась. Она вернулась к племяннику и подтвердила:
– Наш рейс. На Доху.
В самолёте, когда уже сели на свои места, в салон вошли три молодые женщины. До их появления, среди пассажиров рейса, в длинные белые или чёрные арабские одеяния, не был наряжен только «немец».
– Эти девушки с нами из Москвы летели. – поделился наблюдениями Василий Геннадьевич.
– Да? – усомнилась тётя Валя. После пересечения зоны паспортного контроля в Москве, она стала бдительнее обычного.
– Да, да. – заверил Склокин, чья зоркость в сторону прекрасного пола, после недавнего развода, обострилась.
Женщины оказались соседками по ряду. Одна из них обратилась к Василию Геннадьевичу по-английски. Вероятно, она хотела попросить его поменяться местами, чтобы сидеть вместе с подругами. Склокину льстило, что его перепутали с гражданином мира, но пришлось отказать.
– Вы, я слышал, по-русски говорите. – удивил он девушку, и пояснил: – Мы с вами на одном самолёте из Москвы прилетели. К сожалению, я не могу пересесть. Я не один.
Склокин показал глазами на тётю Валю.
После взлёта, бдительность чуть отпустила тётю Валю, но после фразы одной из девушек: «Вы не подумайте: мы не такие», вернулась в свою наивысшую точку.
Откровенно говоря, если бы девушки оказались «такими», настроения Василия Геннадьевичу это бы не ухудшило, чего не скажешь про тётю Валю.
– Мы все консерваторию закончили. Я по классу арфы, девчонки пианистки. Мы в холле отеля играем. Годовой контракт заключили. Уже второй раз.
– В отеле на арфе?!
– Да, у них там не отели…Дворцы! Сами увидите.
Арфистка сообщила важную новость: оказывается, в полёте можно заказывать спиртные напитки. Сама она алкоголь не употребляла, но помогла Василию Геннадьевичу объясниться со стюардессой. А потом, он уже сам освоил фразу «Дабл виски, плиз», благодаря чему перестал чувствовать себя лазутчиком, на вражеской территории.
Доха встретила доброжелательно, а к чёрным маскам на лицах арабских женщин, за время полёта, Василий Геннадьевич привык, поэтому сотрудниц аэропорта воспринимал спокойно. Он даже вспомнил несколько дам в Москве, которым не помешало бы носить нечто подобное.
Радость встречи с Борей и его женой Мариной, притомлённая долгим перелётом и катарской жарой, не стала меньше, но приобрела другое послевкусие. А фотография отца Бори, в его квартире, ещё совсем молодого, в военной форме с погонами старшего лейтенанта, с лихо закрученной папиросой, добавила в котёл закипающих эмоций щепотку философии. Покойный муж тёти Вали всю жизнь прослужил в органах, которые у нас боязливо называли «компетентными». В то время, когда была сделана эта фотография, представить, что она когда-нибудь окажется здесь, не смог бы ни один философ, включая самых безумных.
Местные отели, и в правду, больше были похожи на дворцы, чем на гостиницы. Когда заехали в один из них выпить кофе, Василия Геннадьевича особенно впечатлила люстра. Склокин подумал, что она стоит чуть больше, чем его подъезд «хрущёвки» возле метро Перово, со всеми квартирами на пяти этажах.
Походы на пляж напоминали посиделки в перегретой сауне, с последующим купанием в тёплой ванне. Чтобы не сгореть, выбирались на море или рано утром, или ближе к вечеру. Темнело там быстро, причём Солнце, прежде чем скрыться за горизонтом до утра, на десяток минут зависало напротив огромной Луны, словно передавая ей вахту.
В один из вечеров, уже в сумерках, глядя на проходивших молодых парней, Боря заметил:
– Из всех стран, в которых я был, Катар единственное место, где в темноте, встретив незнакомых людей, не напрягаешься. Тут никакого криминала не может быть.
То ли подтверждая правоту этих слов, то ли наоборот, опровергая, рядом с Борей по песку прокатился мяч. Следом прибежала его хозяйка – арабская девочка, лет четырёх. Боря встал, зашёл в воду, и подал мячик девочке.
Через несколько минут к Боре подошёл бородатый араб и заговорил с ним по-английски.
Тётя Валя и Василий Геннадьевич, доселе не бывавшие в местах, где можно в потёмках беззаботно улыбаться незнакомым мужикам, сосредоточенно переглянулись.
– Это отец девочки с мячиком. Он приглашает всех нас, выпить по чашке кофе. – пояснил Боря.
«Всех нас» это: самого Борю с женой Мариной, коллегу по работе Пашу с женой Олей и их двумя детьми, приятеля Сухаиба, говорившего по-русски без акцента, с женой Галей и их тремя детьми, тётю Валю и Василия Геннадьевича.
Появились ковры и серебристые кофейники с зелёным арабским кофе. Мужчины арабского семейства расположились на одном из ковров, а закутанные в чёрное, женщины стояли поодаль, растворяясь в наступающих сумерках.
Глава арабского клана сначала коротко рассказал о себе: учился в Лондоне, теперь президент строительной компании, а потом представил своих сыновей и братьев. Церемония носила характер лёгкой беседы, обмена шутливыми фразами.
Борис подхватил эту непринуждённую манеру общения, и представил свою компанию. Его жена Марина, коллега Паша с Олей, приятель Сухаиб с Галей, и даже дети, находили какие-то доброжелательные английские слова, чтобы не дать огоньку беседы затухнуть.
Заключительная часть представления пришлась на тётю Валю и Василия Геннадьевича.
Бородатый араб и Боря, как главы делегаций, прохаживались между коврами с роднёй.
И когда, они приблизились к тёте Вале и Василию Геннадьевичу, Боря предупредил своего визави, что его родственники из далёкой Московии по-английски «донт спик». Причём наглухо.
Бородач явно не ожидал такого подвоха. Он даже чуть нахмурился, поскольку за оставшиеся полтора шага до ковра, на котором восседали тётя Валя и Василий Геннадьевич, ему нужно было соорудить фразу, дающую хотя бы призрачную надежду на получение ответа. Иначе, элегантный, почти невесомый шар приятельской беседы, падал на песок пудовой чугунной гирей. Интернациональное сюсюканье для младенцев, в данном случае не годилось, ввиду почтенного возраста дорогих гостей.
В свою очередь, тандем Бориной родни, и так не особо улыбчивый, тревожась за престиж родной державы, и вовсе насупился.
Судорожное просеивание крупиц иностранного языка, осевших в их головах, как накипь на донышке чайника, не обнадёживало. У тёти Вали словечки вообще были с французским прононсом, а у Василия Геннадьевича, за каким– то лешим, всплыл только вопрос школьной «англичанки»: « Ху из он дьюти тодэй?». Кто сегодня дежурный?
– Доха гуд? – с некоторой опаской спросил катарец.
– Доха вери гуд! – заверил Василий Геннадьевич.
Ассамблея одобрительно заулыбалась, а тётя Валя посмотрела на племяша с восхищением, причитающимся человеку, осилившему иностранный язык.
На следующее утро, Боря предложил:
– Нам с Мариной по делам отъехать надо. Поэтому мы вас в клуб завезём. Там и пляж, и бассейн, и от солнца есть, где укрыться. А через пару часов, Марина за вами заедет.
В клубе, тётя Валя и Василий Геннадьевич расположились в тени навеса, сплетённого из тростника. Дислокация определялась видимостью настенного циферблата, позволяющего отслеживать срок двухчасовой командировки.
Все дни пребывания в Катаре, гости находились под такой, всё предусматривающей, опекой Бори и Марины, что перестали носить с собой, не только часы, но и телефоны, документы, и даже деньги.
Полтора круга маленькой стрелки клубного циферблата прошли в неге. А потом, Василий Геннадьевич подумал и сказал:
– Вот так, случись что, и мы даже адреса не знаем, где живём. Ни номеров телефона. Ничего!
В ответ, тётя Валя, с видом резидента нелегальной разведки, продиктовала мудреный адрес Бориной квартиры, номера телефонов, и Бори, и Марины.
– Ни фига себе! – восхитился Василий Геннадьевич, а потом пошутил, кивнув на лежак с их пляжным имуществом: – Ну, тогда в случае чего толкнём барахло, и деньги на такси будут.
Эта шутка не нарушала своего основополагающего принципа: «в каждой из нас, есть доля правды», поэтому тётя Валя перевела вопрос в практическую плоскость:
– Кому толкнуть?
– Да, хотя бы вон тому «шкафу» у ворот! – Василий Геннадьевич показал глазами на огромного негра, которого если и можно было сравнивать со шкафом, то только с трёхстворчатым.
Тётя Валя, как человек, к которому перешло руководство всей московской делегацией, поскольку только она владела контактами на Аравийском полуострове, задумалась. Наконец, непростое решение было принято:
– Ну, сходи, поговори.
– С кем?
– С негром.
– Как я с ним поговорю-то?!
– Ну, ты же вчера на пляже разговаривал с тем мужиком! По-английски!
Внезапно, словно почуяв желание пообщаться, охранник сам зашагал к тёте Вале и Василию Геннадьевичу.
Вблизи, негр оказался ещё шире. Было впечатление, что его мышцы имели рельеф даже на лице. Впрочем, у покойного супруга тёти Вали, для подобных физиономий, имелось более подходящее слово: «будка».
