Падальщики. Непогасшая надежда

Что-то мне подсказывает, ей не нравится, когда я смотрю на нее вот так: ищу в ней остатки прежней Тессы.

9 декабря 2071 года. 19:00

Тесса

Ненавижу, когда Калеб смотрит на меня вот так. С легкой улыбкой, затрагивающей его глаза, отчего на лице читается нежность. Мне не нужна такого рода забота, и он это знает. По крайней мере, мой взгляд ясно напоминает ему об этом.

Он вошел в комнату и поставил на стол тарелку с кружкой, а сам сел на край кровати.

– Я как тот медведь из Хроники, помнишь? Как назывался тот напиток?

Я улыбнулась. Точно подметил.

– Кока-кола.

– Ага! Праздник к вам приходит, мадам.

Я отщипнула кусок пиццы и закинула в рот. Лишний раз убедилась, что Федор – волшебник, мать его! Это непередаваемо вкусно, особенно после ежедневных протеиновых брикетов.

– Ты в порядке?

Калеб всегда умел замечать во мне любые изменения. Даже крошечные. А может, это я плохая актриса. Но он мой сержант, и я хочу быть с ним открытой, по крайней мере, настолько, насколько он способен понять.

– Фунчоза на меня рапорт накатал, – признаюсь я.

– Из-за того, что произошло в лесу?

Я кивнула.

– Что сказал Полковник?

– Я написала то же, что и сказала тогда Фунчозе. Про сдвиг цепной миграции. Он назвал довод логичным. Но не думаю, что он поверил.

– Но ведь это – правда. Закон о том, что стрельба привлекает зараженных, кровью написан.

– Ты ведь понимаешь, что я не из-за этого помешала Фунчозе?

Я вижу по его глазам, что он понимает. А потом хмурится и упорно продолжает гнуть мою же линию.

– Да какая разница? Главное, заставь их поверить тебе!

Обожаю его за эту преданность мне. Хотя, я прекрасно осознаю, где она берет начало. Но я стараюсь не думать о том, что похоронила вместе с Томасом.

Я часто задумываюсь над тем, почему не выросла такой же слепо верящей всему, что говорят, как все остальные солдаты. Я не знаю, есть ли на базе еще такие же подозрительные и недоверчивые люди, как я. Люди, которые не принимают ничего на веру, и постоянно задают вопросы. Это люди из разряда: если покажешь им вилку, и скажешь – это вилка, они сначала найдут несколько независимых друг от друга источников, которые скажут, что, да, это – вилка. Но если вдруг найдется среди них хотя бы один, который скажет, что это – ложка, все! Это – конец покою! Человек уже не поверит первой аксиоме и будет до последнего искать истину, рыть до самого дна колодца. И пусть в конце поиска окажется, что мнение меньшинства было ошибочным, человек все равно скажет, что его поиск был необходим, потому что теперь он совершенно точно убежден в том, что это – вилка.

Все вокруг твердят, что зараженные движимы рефлексами и инстинктами, из чего иногда может показаться, что они способны действовать сообща, хотя это обуславливается стадным рефлексом, что они могут прорабатывать тактику нападения, хотя в этом они ничуть не отличаются от хищников, привыкших охотиться в стае. Все это – условные рефлексы, выработанные окружающей средой, и для их работы высшая мозговая деятельность не требуется. Это – вилка.

Но я видела ложку.

Тот день, когда я потеряла брата, породил во мне сомнения. Не из-за отсутствия доказательств открытия ворот или заваленного пульта – к этим домыслам я пришла много позже. В тот день я собственными глазами видела, как полчища зараженных неслись по коридорам базы. Калеб держал меня за руку, и мы пытались оторваться от них. Боже, как быстро они передвигаются! У меня до сих пор сердце в пятки уходит, когда я вспоминаю, как быстро они настигали нас по прямой. Калеб постоянно петлял по коридорам, чтобы оторваться, но зараженные сокращали расстояние между нами всего за пару прыжков. В один момент один из них почти схватил меня за свитер.

Калеб думает, что мы смогли оторваться от них. Но я знаю, что это не так. Калеб продолжал тащить меня вперед, он не думал ни о чем, кроме спасения. Но когда я почувствовала, что зараженные отстали, я обернулась.

Их было трое, они остановились и смотрели нам вслед, не отрываясь. А потом просто побежали по другому коридору. Вот так легко и просто они поменяли направление! Они учуяли запахи других людей поблизости, скажете вы. Я тоже пыталась убедить себя в этом. Но не смогла.

Мы продолжали бежать, пока не оказались в хозяйственных блоках со злополучными канистрами. Едва мы врезались в спины отстреливающихся солдат, прогремел взрыв роковой гранаты, которая оставила нас калеками. Я помню, с какой силой отбросило Калеба – взрывная волна настигла меня через секунду. И эта секунда показала мне чертову ложку, от которой я плохо сплю по ночам.

В ту секунду я увидела тех троих зараженных, гонящихся за нами всего минуту назад. Они выбежали из противоположного коридора, и тогда острая мысль, как яркая вспышка, озарила мой мозг.

Они не отстали. Они срезали путь!

Потом все померкло.

Прошло немало времени, прежде чем я смогла вспомнить все, что произошло во время взрыва. Включая ту роковую секунду. И с тех пор я уже восемь лет пытаюсь найти тому разумное объяснение. Но каждый раз мозг все равно приходит к ложке. Они срезали. А значит, они знали план базы. Откуда?

Может, они видели план эвакуации на стенах? Но маловероятно, что кучка зараженных вдруг остановятся перед картинкой на стене и будут судорожно запоминать ходы. Тогда, может, кто-то из них раньше был одним из сотрудников базы? Возможно ли, что вирус способен активировать какие-то доли мозга, например, отвечающие за память, для более успешной охоты?

Но если я допускаю, что зараженные способны вспомнить план базы, почему они не могут вспомнить себя? Или что-то из своих жизней? Скорее всего, сильнейший голод играет роль мощного стимула, и тогда вирус активирует часть воспоминаний, которые помогут поймать добычу. Но что-то тут не вяжется.

Мы знаем, что в условиях отсутствия пропитания, вирус просто вырубает мозг и вводит организм в спячку. Зачем ему в буквальном смысле рисковать собой, возвращая зараженному воспоминания? И тогда я пришла к догадке, которая еще сильнее убедила меня в ложке. Что если воспоминания активирует сам зараженный? Не значит ли это, что его воля оказывается сильнее влияния вируса?

Если бы я могла это доказать, мы бы открыли совершенно иную главу нашей истории под названием «Борьба с вирусом», вместо той главы, которой мы живем сегодня – «Выживание».

Ребята полагают, что я строю планы с Полковником по наведению еще большего страха среди населения. Им проще видеть врага по эту сторону стены, чем того, что прячется снаружи. За последние несколько лет стычки с зараженными происходили все реже, и мне кажется, что мы начали терять почву под ногами, перестали ощущать горькую реальность, а потому и система ориентиров сместилась: мы стали искать врагов среди своих, размышлять над тем, как бы найти свое место на карьерной лестнице внутри базы, совершенно забыв о том, что угроза вируса продолжает нависать, как тяжелые тучи после длительного периода засухи.

Все гораздо проще. Нет никаких союзов между мной и Генералитетом. Нет никакого сговора. Даже нет попыток занять кресло Полковника. Есть только бесконечный страх перед беспросветным будущим, который сносит меня, как ураган, с протоптанной дорожки солдата.

Но все же Полковник чертовски прав насчет меня. Я – борец. Я – мечтатель. Просто мне претит сама мысль о том, что вся эта тюрьма вокруг нас: бетонные стены, стальные двери, арматурные укрепления, холодные слабо освещенные коридоры, похожие на бесконечные туннели в ад – и есть наше будущее. Я хочу вернуться на поверхность. Хочу снова оказаться живой. Хочу завоевать еще один шанс на жизнь, полную свободы и удовольствия. Обещаю, теперь я его не профукаю! Я буду трепетно относиться к природе и ухаживать за своим домом. Мне бы только найти способ, как отвоевать этот шанс.

– Тебе родители рассказывали про жизнь до Вспышки? – спросила я.

Калеб кивает.

– Да, много чего.

– Неужели, ты не хочешь все это вернуть?

Калеб молчит. Его брови нахмурились, а взгляд наполнился грустью.

– Наверное, – он медлит, подбирая слова, – я не хочу этого желать, потому что понимаю, что это маловероятно. Не вижу смысла лишний раз обманывать себя надеждами.

Я понимаю его. Он из тех людей, которые не хотят травмировать себя еще больше, потому что уже находятся на грани.

Я дотронулась до его протеза. Металлические пальцы сжали мою ладонь. Крепко. Прямо как в тот день, когда он тащил меня вдоль коридоров прочь от смерти. Разве что тогда его ладонь была мягкой и теплой.

Да, он уже многое пережил, и скорее всего, рухнувшие надежды разбили его сильнее, чем меня. Мы оба потеряли с ним все. Разница лишь в том, что там он потерял и меня.

– Какого черта ты пристаешь к моему парню?

Жужу показалась в проходе.

– Если хочешь испробовать его бионическое чудо, плати!

Мы смеемся и расцепляем руки.

Жужу входит в комнату и спотыкается.

– Да ты надралась! – засмеялась я.

Я люблю наблюдать за пьяной Бриджит, она такая нелепая в эти моменты.

Бриджит с грохотом опускается на кровать рядом с Калебом. Он нежно обнимает ее и целует в висок.

– Вылечилась? – спрашивает он.

– Ребята, я вас так люблю!

– Ясно.

– Ты случайно не знаешь, который час? – спрашивает она у Калеба.

– Знаю.

– Спасибо.

И с этими словами Бриджит засыпает прямо на плече Калеба. Да, она именно вот такая нелепая.

– Вечеринка не скоро закончится. Спите у меня, – предлагаю я.

Калеб кивает. Я же взяла планшет и оставила их вдвоем. Они частенько спят у меня, когда в сержантской казарме устраивают балаган. Я же в это время сижу в общем рекреационном блоке, в котором жители проводят время после работы. Это огромный зал со множеством скамеек, столов, телевизоров, даже бильярдные столы есть и дартс. Он закрывается в десять – когда звучит тот же адский звонок, заставляющий сердце упасть в пятки, но вечером он означает отбой. Меня никто не трогает, я могу сидеть тут до ночи, потому что Големы слишком трусливы, чтобы сделать замечание командиру Падальщиков. Тем более когда этот командир служит подстилкой Триггера. Говорю ж, я умею пользоваться слухами.

По дороге до зоны отдыха между блоками я прохожу мимо центра слежения за внешними границами и слышу хохот ребят.

– Вон того! Вон того давай!

– Аха-ха-ха! Прямо в глаз ему попал!

– О, смотри! Он еще жив! Пытается найти свой глаз на ощупь!

– Аха-ха! Вот же безмозглый уродец!

Я зашла в отсек и увидела двух парней, оставшихся на ночное дежурство в центре слежения номер шесть. Это – небольшая комната, завешанная мониторами, демонстрирующими изображения с сотен видеокамер, установленных на участке пограничной территории базы. Отсюда же можно управлять бесшумными турелями, стреляющими на дальность до пятисот метров. Таких центров у нас порядка трех десятков насчитывается, каждый отвечает за свой пограничный участок. Двое Назгулов лет двадцати развлекались тем, что решетили одного из зараженных, забредшего в пограничную зону.

– Какого черта вы оба тут делаете? – тут же взорвалась я.

Парни, увидев меня, тут же вскочили с мест.

– Здравия желаем, командир! – отчеканили они хором и отдали честь.

Несмотря на то, что они солдаты отдельного подразделения, которым руководит Полковник Трухина, уважение старших по званию – для всех единая система, и для них я тоже командир, просто мой приказ они выполнять не будут.

– Я задала вам вопрос! – сказала я.

Парни переглядываются.

– Следим за чистотой периметра, командир! – ответил один.

Я снова смотрю на экран, где зараженная – а по одежде она похожа на женщину – с выбитым пулевым снарядом глазом продолжала принюхиваться к запахам в ночи.

– Зачистка территории производится за час до выхода с базы отрядов специального назначения! Покажи мне расписание, рядовой!

Парень неохотно разворачивается и снимает со стены планшет. Я резко вырываю его из рук и демонстративно тыкаю по экрану.

– Что-то я не вижу здесь ни одну запись о какой-либо миссии наружу!

Я знаю, что они понимают мой спектакль, потому что мои характерные шрамы разнесли известность обо мне по всей базе. Вкупе с прозвищем. Они знают, кто я такая и без командирских нашивок.

– Командир, но они же всего лишь зараженные, – неуверенно произнес второй.

Я взглянула на обоих. Я понимаю, что они хотят этим сказать: они просто веселятся, и это – общепринятая форма веселья – охотиться на зараженных из турелей и снайперских винтовок, выбивать очки попадания. Наши тоже участвуют в подобных играх: десятка за попадание в голову, пятерка за каждую конечность. И я не в силах побороть это безумие толпы. Может, я и готова нести ответственность за внешний мир, если получу шанс вернуться туда, но остальные до сих пор пребывали в какой-то варварской эпохе, где правит дубинка.

– Как твое имя, рядовой? – спросила я у второго.

– Рядовой Гербер, командир! – молодец, хоть слова красиво отстукивать умеет.

– Скажи, Гербер, ты потерял кого-нибудь там во внешнем мире?

Рядовой мнется. Потому что я знаю, что потерял. Называйте это интуицией или просто умелым расчетом.

– Да, командир. Моя мать погибла от рук зом…инфицированных, командир!

– То есть вполне вероятно, она стала одной из зараженных.

Командир смотрит на меня непонимающими глазами. Ну конечно! Куда уж солдафону самому додумывать мысли!

– Вот когда твой напарник в следующий раз захочет пострелять из турели, подумай, что там снаружи где-то бродит твоя мать.

Оба замерли.

– Проявите уважение к мертвым, – закончила я.

И вышла из центра слежения. Я остановилась сбоку от дверей. Сердце бешено колотилось то ли от ярости, то ли от обиды на мир. А может, Фунчоза прав, и я стала переходить на сторону врага? Потому что я все чаще испытываю к ним сострадание вместо злости, даже несмотря на то, что они убили родителей. Убили Томаса.

В центре слежения номер шесть спусковой тумблер турели замолк до первого дикаря с дубинкой.

3.Новая надежда

20 декабря 2071 года. 10:00

Маргинал

Я – ветер. Я – шелест. Я – эхо.

Вы никогда не увидите меня в толпе, я неприметен настолько, что ваш глаз плавно проскользнет по моему лицу и не зацепится. Я встану рядом с вами плечом к плечу, но вы будете слишком заняты собой или тем, кого хотите унизить или поиметь, чтобы обернуться. Я даже подойду к вам и задам вопрос, и вы даже ответите, но, как только я уйду, вы забудете обо мне. Потому что вопрос мой будет глупым и незначительным. А я уйду с легкой ухмылкой на лице от того, что снова обдурил вас.

В наушниках за всеми вашими недалекими разговорами и пошлыми шутками вы не услышите, как я перемещаюсь с позиции на позицию. Вы слишком эгоистичны, высокомерны и бесконечно тупы, чтобы самим расшифровать загадку и найти меня.

Я – тихий звон. Я – дыхание. Я – шепот.

Вы собрались в зоне огромного ангара, который много лет назад укрывал четыре самолета одновременно. А теперь скрывает под собой ваши бронированные берлоги на колесах, без которых вы не можете выжить, потому что вы до невозможности хрупки перед грядущим будущим, которое сметёт вас, как ветер – городскую пыль. Ангар построен между двумя воротами. Между жизнью и смертью. Между бесконечным адом на земле и бесконечным адом под землей. Вам нечего терять, вы уже везде проигрываете. И ваши жалкие попытки продлить свое беспросветное рутинное загнивающее существование раздражают меня настолько, что я радуюсь, когда один из вас не возвращается.

Вы – не бойцы. Вы – трусы.

Так что я делаю рядом с вами?

О! Я просто наблюдаю за последними минутами жизни человечества.

В отличие от вас я смирился с концом уже давно. Спасибо вселенной за то, что она отобрала у меня все. Я больше ни к чему не привязан. Я свободен. А когда ты лишаешься всех привязанностей и увлечений, живешь лишь бесконечными наблюдениями, не болея ни за одну команду, а иногда болея за обе, ты лишаешься страха.

Я ничего не боюсь.

Ни людей. Ни инфицированных. Ни смерти.

И это делает меня неуязвимым.

Мне не нужна кровать, вкусная пища, укрытие. Моя боевая экипировка – мой дом. Моя снайперская винтовка – мой глаз. И мое бесстрашие – мой смысл жизни.

Я – галлюцинация. Я – бред. Я – призрак.

Я иду по вашим следам не из-за принадлежности к отряду и обязанности подчинения. Я иду за вами, чтобы продолжать наблюдать за главной сценой, за основным действом, за первыми актерами, что пишут последние главы пьесы под названием «Прощай, человечество». Я стреляю в нападающих на вас инфицированных, не потому что хочу вас спасти. А потому что не хочу, чтобы пьеса быстро кончалась. Ведь вы слабы перед ними, как младенцы перед гиенами! Вы немощны, уродливы и отчаянно глупы, чтобы понять – вы больше не должны жить в этом мире. Он не ваш. Вам пора уступить ваше право на него. Свое право вы потеряли. Глупо бестолково и безвозвратно.

Миром правят сильнейшие. И сегодня это – инфицированные.

Я провел много времени, наблюдая за ними. И они уродливо прекрасны. В них есть огромный потенциал. Они не только очистят планету, но и засадят ее новыми семенами – такими же уродливо прекрасными, как сами. И с таким же отсутствием права на ошибку. Иначе и их сметут другие.

Таков круговорот жизни на земле: она обновляется, перерождается, улучшает свои формы.

Увы, человек, ты не венец ее творения. Рост бесконечен.

– Короче, сосунки! Сейчас все серьезно! У нас поисковая миссия на ближайшую нефтяную станцию, где нам позарез надо набрать топлива и мазута! Иначе зимой ваши вонючие жопы примерзнут к вашим железным кроватям, и я буду ссать на вас горячей мочой, чтобы отодрать их!

Тормунд – первый в списке обреченных. Он яркий образец человека, который загубил ваш мир. Он решает проблемы ножом и пулей, отупляет массы страхом и управляет ими, как кораблем. Увы, твой корабль неизбежно наскочит на рифы.

– Сколько машин и какой маршрут?

Тесса – загадка для меня. Единственная из всех, кто способен критически мыслить, но она слишком труслива, чтобы прислушаться к себе. И только из-за этого я дам ей шанс. Я тоже боялся до поры до времени. Страх полезен. Он заставляет искать способы выжить. И если Тесса провалится, то ей самое место на втором месте списка «Обреченных».

– Пять отрядов на пять Аяксов. Захватите топлива, как можно больше. В тех краях в последнее время наблюдается рост численности зараженных. Я бы не хотела соваться туда слишком часто, – говорит Полковник Трухина нам в ухо.

Ее славянский акцент заставляет меня трепетать от удовольствия из-за осознания того, что вирус не имеет границ. Вирус прекрасен. Он объединяет всех зараженных в одну единую семью. Без расы, без нации, без цвета кожи.

– Выезжаете из базы и следуете по юго-западной тропе номер двадцать шесть. Дальнейший маршрут загружен в навигаторы БМП.

– Есть, Полковник! Слышали, молокососы? Занимаем все пять машин! Веселье начинается! Идем прямо в стан врага, чтобы отвоевать свое место в мире!

– Хей!

Сегодняшний боевой клич пятидесяти солдат отрядов специального назначения особенно громкий и яростный. Так адреналин бурлит в крови от страха – пробуждает гнев и завышает уровень самолюбия. Сегодня отряды в увеличенном составе. Видимо, зараженных там и впрямь немало.

Солдаты в своем полном обмундировании тяжело бегут к боевым машинам пехоты – бронированным зверям весом сорок тонн.

Аяксы.

Эта военная база одна из немногих, что сохранила такие машины, потому им и удается содержать здесь почти пятнадцать тысяч населения. По сути, это – огромные транспортные грузовики, на которых можно перевозить до десяти тонн груза. В Аякс помещается отряд из семнадцати человек максимум. Смесь алюминиевой и титановой брони прочна даже для танкового снаряда, хотя их больше нигде и не встретишь уже. Сегодня важнейшими характеристиками является подвижность, и эти гиганты оснащены двигателем мощностью восемьсот лошадиных сил, который вытаскивает их из метровых ям и пересекает двухметровые рвы. Наверху установлены сорокамиллиметровые автоматические пушки с глушителями и телескопическими снарядами. По периметру Аякса установлены видеокамеры, которые тоже являются частью системы Фелин: любой солдат в любом месте может видеть глазами Аякса.

О, да. Генерал на этой базе – человек трусливый. У него в приоритете наращивание боевой мощи и обороны. Он даже не представляет, что вирус не тот враг, с которым можно вести войну пушками. Это бессмысленная трата ресурсов и времени.

Я бы уже давно повторил седьмое сентября шестьдесят третьего, когда инфицированные прорвались на базу. Война бы окончилась за пару часов.

Но вот пехотинцы уже распределились по Аяксам, и мне пора завершать мое наблюдение на этом посту. Я должен отправиться за действом, которое развернется на инфицированных землях. Оно обязательно будет интересным и… забавным. Да, забавным.

Как отчаянные попытки таракана перевернуться и встать на ноги.

20 декабря 2071 года. 13:00

Калеб

В среднем путь до нефтяной станции занимает около трех часов. Мы сидим в пехотном отсеке Аякса за спиной водителя. Здесь очень быстро становится душно, потому что мы поставили фильтры на систему вентиляции – не хочется оставлять после себя запах человеческого тела, мы итак привлекаем внимание окружающей фауны. Пусть у Аяксов и практически бесшумные двигатели, но звук колес, сминающих снег или гравий летом, мы уменьшить не в силах.

Нефтяная станция, которая снабжает нас топливом последние тридцать лет, расположена на территории бывшей Словении у начала волновых долин, которые на горизонте вырастают в огромные Альпы. Поэтому при подъезде к станции мы вынуждены сбавить ход из-за постоянных кочек и неровностей. Мы избегаем разваливающиеся асфальтированные дороги и пробираемся по уже проложенной нами и привычной тропе посреди лесов.

Пять сорока тонных Аяксов, выкрашенные в темно-зеленый цвет, пробирались вереницей вдоль снежных сугробов и заносов. Полковник Трухина права, скоро снег вывалит такой кучей, что мы не сможем выехать из базы куда-либо дальше десяти километров. А топливо у нас на исходе.

Солнечных панелей нам хватает для электричества и отопления. А нефтяной материал мы используем для заправки Аяксов и других более мелочных, но все же критических нужд. Разумеется, качество хранимого на нефтяной станции сырья за тридцать с лишним лет ухудшилось в разы, и живи мы в нормальном мире, его использование было бы запрещено. Но мир наш безумный, а нужды жизненно важны, а как известно, нужда – двигатель прогресса. В итоге, если первые Падальщики сливали здесь качественное топливо, которое заливалось сразу и в Аяксы, и в канистры, то сегодня дизельное топливо, мазут, керосин уже подверглись столь длительному влиянию времени, что в цистернах образовались толстые слои осадков, смолы, вредные органические соединения, разросшиеся в сырье, точно тля.

Но Желява продолжает жить, а ума наших ученых продолжают бороться за эту жизнь. Так что вместе с окислением нефтяного сырья, росли методы его обработки. Теперь все продукты, что мы сливаем с нефтяной станции, проходят обработку и очистку уже на базе при помощи разных видов химических присадок, прежде чем топливо становится более менее годным для использования. Более того, мы прекрасно понимаем, что Аяксы – наши мощные дома на колесах, без которых Желява не справится с гнетом постапокалиптической жизни, а потому инженера добавляют присадки уже в сами двигатели вместе с моторными маслами: реставрирующие присадки закрывают мелкие трещины в цилиндрах и удаляют нагар внутри двигателя, топливосберегающие присадки очищают топливную систему и повышают мощность зверя. У Аяксов даже есть особое расписание к выработке ресурсов на каждые десять, пятьдесят, сто километров, когда механики проводят целые комплексы процедур. Я в детали техобслуживания не вдаюсь, потому что там целая наука, и к ней прилагается целый отряд из автомехаников, которые ухаживают за нашими бронированными питомцами.

К сожалению, сегодня – сорок лет спустя нормальной жизни – от тонны добытого сырья, после присадочной очистки остается лишь пятая часть. Более того, с годами ситуация усугубляется, потому что нефтяное топливо добывать больше некому, а остатки с этой нефтяной станции превращаются в болото, которому вскоре уже никакая очистка не поможет. Фактически эта нефтяная станция – последняя в близлежащих округах, потому что за прошедшие четыре десятилетия Желява высосала ресурсы вымершей цивилизации отовсюду в радиусе трехсот километров. Но, как я уже сказал, покуда Желява живет, ученые продолжают за нее бороться. Поэтому они уже разрабатывают модели двигателей, работающих на газификации твердого топлива: древесина, фекалии, растительная биомасса. Что тут сказать, мы адаптируемся ко все более суровым временам, чтобы выжить.