скачать книгу бесплатно
– В том-то и дело, братишка. Всё дело как раз в этом Хальфетдине. Сегодня я с ним очень серьёзно поговорил. Предложил ему выбор: или мы вместе идём в армию, или я убью его. Только ты никому об этом не говори. Знай, но помалкивай. Договорились?
Ахметсафа в недоумении пожал плечами:
– Почему ты так настроен против Хальфетдина? Да если бы не он… Вы ведь с отцом дома редко бываете, а он всё хозяйство ведёт. Они с мамой всё хозяйство на себе держат.
– Рано с тобой об этом говорить… Подрасти немного, повзрослей, а когда я вернусь из армии, тогда и поговорим как мужчины. Только не обижайся, ладно? А пока слушайся меня, делай как я велю. О нашем разговоре – ни слова! Никому! Он должен остаться нашей тайной.
Увидев спешно возвращавшегося отца, они замолчали.
– Ты что это надумал, сынок? – с порога заговорил Мустафа ага… Дыхание его прерывалось от быстрой ходьбы. Отдуваясь, он уселся на саке[10 - Саке (с?ке) – низкий топчан, лежанка.].
Гусман уже взял себя в руки. Он провёл ладонями по лицу, словно стирая краску смущения, и взглянул на отца:
– Так больше нельзя… Сам подумай, отец, сколько можно прятаться по чердакам и сеновалам? А в Оренбурге жить стало ещё опаснее, чем в деревне. Всё равно меня найдут, не красные, так белые, не дай бог, ещё и застрелят как дезертира. Лучше добровольно записаться в Красную Армию… А там видно будет… Ведь мне уже двадцать лет, отец, пойми.
Мустафа долго сидел, о чём-то задумавшись, а потом тихо спросил:
– А где же ваша инэй?
– У бабушки Таифе, – нехотя ответил Гусман.
– Ахметсафа, сынок, сбегай к бабушке Таифе, приведи мать.
…Ещё только поднимаясь на крыльцо дома Таифе, Ахметсафа услышал плаксивый голос инэй:
– Не-ет, милый мой Хальфетдин, и не ду-умай, не-ет!.. Хочешь, уйдём отсюда вместе, куда глаза глядят, с тобой – хоть в преисподнюю, только не оставляй меня одну!
Хальфетдин что-то бормотал в ответ, но слов его не было слышно.
– А я? – продолжала убиваться Шамсия инэй. – Почему ты думаешь только о себе?…
Теперь уже и Ахметсафа начал понимать всю подоплёку отношений между их мачехой и наёмным работником.
Хальфетдин был сыном той самой бабушки Таифе, славился как трудолюбивый, исполнительный, мягкий душой человек. Его и дети любили. Джигит он был пригожий и лицом, и статью, и умом его бог не обидел. Да и хозяйке он, видимо, по душе пришёлся, Мустафа это сразу почувствовал.
Действительно, Шамсия одна еле-еле справлялась с большим хозяйством. Ведь Мустафа всю зиму пропадает в казахских степях, собирает шкуру животных, стал брать на свои промыслы и Гумерхана, а Гусман пропадал в Оренбурге, в книжном магазине дяди Гумера. Словом, прошло вероятно, года два такой нелёгкой жизни, и Мустафа, наконец, решил взять в дом хорошего работника. Сын бабушки Таифе, кажется, вполне годился для этой роли. Хальфетдин очень быстро стал своим человеком в доме, выполнял самые тяжёлые работы по хозяйству, с удовольствием возился с маленькими детьми. Иногда, когда дети упрямились, Шамсия инэй грозила им:
– Опять вы дерётесь, озорники! Вот скажу Хальфетдину, он уши-то вам надерёт! Хватит вам драться, не то весь дом разрушите ещё до приезда отца…
И лукавым, любящим взглядом посмотрев на Хальфи, добавляла: «Впрочем, когда ещё ваш отец вернётся?…»
Хальфи при этом как-то странно хмыкал, а в голосе Шамсии появлялись оттенки то надежды, то, напротив, безысходности.
– Да, не сидится дома вашему отцу. Не успеет он отдохнуть, как придёт к нему вездесущий Давли бай, вернувшийся из казахских стойбищ и кишлаков. Дескать, казахи только и ждут, когда у них закупят шкуры. Мустафа, как обычно, побалагурит: «Эх, Давли, – скажет он. – Если с тобой поехать, то, как пить дать, целый месяц, а то и два, прождёшь этих медлительных казахов, пока они не соблагоизволят, наконец, принести к тебе шкуры и другие кожи…» И всё равно ведь уходит с этим пронырой Давли, уходит, хотя и клянёт всё на свете, и…»
Тут Хальфетдин пытался остановить многословие Шамсии:
– А что ему делать? Такими, как он, агентами, богатеи любят помыкать. Езжай туда, не знаю куда, привези то, не знаю, что… А ведь знают они, что Мустафа ага никогда пустым не вернётся, всегда приедет с обозом, доверху набитым шкурами и кожей…
– А о нас он подумал? – возражала Шамсия. – Каково нам здесь? Хорошо ещё, что бог надоумил его взять тебя в наш дом…
Тут она рдела, словно красна девица, и становилась ещё красивее.
…Поначалу они позволяли себе вести подобные разговоры и в присутствии Ахметсафы, но со временем стали избегать рано взрослеющего подростка, уединялись где-нибудь в уголке и заговорщицки шептались, смолкая тут же при появлении Ахметсафы. Тогда Хальфетдин предпочитал ретироваться с видом кота, тайком съевшего хозяйскую сметану…
…Когда начали мобилизовывать солдат на фронты новой, уже гражданской войны, многие деревенские парни предпочитали скрываться. Но в прошлом году несколько юношей поймали и расстреляли как дезертиров, выведя их на берег Сакмары. А сегодня этот головорез Хабри пригрозил расстрелять каждого, кто окажется дезертиром. Народ испугался. Гусман отлёживался на чердаке. Однако шустрый Ахметхан успел «по секрету» сказать маленькой Биби, где прячется их Гусман абый. Трёхлетняя Биби тут же поставила этот «секрет» на службу своим интересам. Однажды она завопила на весь двор:
– Хочу на чердак, к олы абый! Хочу к олы абый!
Ничего не поделаешь, пришлось маленькую проказницу поднимать на челдак. Впрочем, Гусман всегда был рад повозиться с любимой сестрёнкой, для которой готов был хоть луну с неба достать. Вскоре Биби прочно обосновалась на чердаке, порой стоило больших трудов выманить её оттуда. И не дай Бог, если что-нибудь бывало не по ней. В таком случае маленькая шантажистка тут же начинала вопить:
– А вот и скажу! Скажу-у! Плячешься! Скажу, где плячешься! Скажу дядям с винтовками, вон они ходют по улице! Если меня не будешь любить, всё скажу!..
Гусман, наконец, не вытерпел и стал скрываться в других домах, у родни, друзей, знакомых. Однако это было вдвойне опасно, так как невольно подставлялись под удар хозяева, которых могли осудить за «укрывательство дезертира»… Не зря говорят, что бережёного бог бережёт. Гусман чувствовал, как сгущается беда над его головой. И вот однажды красноармейцы неожиданно застали его за обычным для прибрежных жителей занятием: складированием брёвен, вынесенных на берег во время бурного весеннего половодья. Тогда он и решил: если останется в живых, то добровольно запишется в Красную Армию, но не один, а вместе с этим ловкачом Хальфетдином. Укрываясь на чердаке, он не раз подмечал из своего укрытия интимные нюансы в отношении между мачехой и домработником, мучился этим «открытием».
Всех пойманных «дезертиров» сначала собрали в «караулке». Последним втолкнули Хальфетдина. Гусман вспомнил, как однажды Хальфи похвалялся: «Я сделал себе тайник под полатями, в жизни никто меня не найдёт!» Как видно, не помог ему схрон, или не молился Хальфи в тот день. Гусман искренне обрадовался поимке батрака. Улучив момент, чтобы другие не слышали, он откровенно поговорил с Хальфетдином, поклявшись в случае чего выполнить свою угрозу. Хальфи хотел было взъерепениться, но тут же осёкся, увидев под носом пудовый кулак юноши-силача.
…Молодка заметила тихо вошедшего Ахметсафу и отпрянула от Хальфи. И всё же, как и всякая женщина, она хотела, чтобы последнее слово в споре с любовником оставалось за ней.
– Ну и упрямый ты! – с досадой прошипела она. – Лежи себе на печи, пока всё не утихомирится! Не бойся, никто ничего не узнает. А пока бабушка Таифе не поправится, я сама тебе еду носить буду. Так что оставь свои глупые мысли.
Хальфи исподлобья посмотрел на Ахметсафу и процедил:
– Обернись, не видишь, что ли, за тобой пришли… Скоро обеденный намаз… Я же не собираюсь немедленно, сию же минуту в армию бежать… Как говорится, как-нибудь после обеда.
IV
Весна девятнадцатого года выдалась тёплой и дружной, не то что годом ранее. Уже в середине апреля земля созрела для пахоты, а в середине мая в Каргалах завершили посевные, да и многие другие работы.
Зато в торговле дела не особенно удавались. В роду Давлетъяровых испокон веков занимались сбором шкур у казахов-скотоводов Тургайской степи и сбытом этой сырьевой продукции в Оренбург и другие города. Поэтому и приклеилось к Давлетъяровым прозвище «Каеш», что можно перевести на русский язык как «кожаный ремень» или «кожаный».
И все Давлетъяровы, действительно, отличались необыкновенной выносливостью, словно были выделаны из ременной – самой прочной – кожи. Правда, из всех Давлетъяровых в последнее время старинным родовым промыслом занимался один лишь Мустафа. Ремесло его было не особенно доходным, но всё-таки более-менее надёжным: в любое время года, за исключением песчанных или снежных бурь, у казахов можно было найти достаточное количество самых разнообразных шкур. Кроме того, торговля в татарских деревнях традиционно пользовалась почётом и уважением. И всё бы хорошо, только наказал за что-то Аллах раба своего Мустафу, отнял у него жену в расцвете лет и сил. Красивая, трудолюбивая, жизнерадостная и ласковая Магинур умерла внезапно, от какой-то злой хвори. Через год в дом вошла вторая жена, молодая «солдатка» Шамсия, но не лежало к ней сердце Мустафы. Нет, не подумайте, что Шамсия оказалась нерадивой и ленивой женой, вовсе нет. Второй такой вряд ли отыскать во всём междуречье, и Мустафа должен считать Шамсию поистине даром небесным для себя. Но чего-то не хватало в их отношениях. Чего же? Мустафа так и не смог до конца распахнуть свою душу перед Шамсиёй, а без этого нет и не может быть истинно близких и, в конце концов, доверительных отношений. Да-да, именно доверия, того самого, особенного доверия, которое существует только между мужем и женой, так не хватало Мустафе. Он никак не мог дать Шамсие всего того, чего так страстно и долго ожидала женщина: ласки, нежности, любви, да-да, пусть немного сумасшедшей, но горячей любви! Мустафа ещё был далеко не стар, он сильный, крепкий мужчина средних лет, вполне способный на любовный пыл. Но… не чувствует он Шамсию по-настоящему родной, единственной, без чего не может быть доверия. А если между супругами нет глубоких, доверительных отношений, то нет и самой супружеской, семейной жизни. Что странно, так это то, что Шамсия, кажется, нисколько не переживает по поводу охлаждения их отношений. Возможно, она просто не подаёт виду, хотя внутри у неё всё кипит?
Вскоре Мустафа стал замечать, что молодая жена едва скрывала свою радость и оживление всякий раз, когда он снова собирался в дальнюю дорогу по своим торговым делам. Лицо её светлело, походка становилась лёгкой, движения – быстрыми. В её разговорах, обращении с детьми или мужем в эти минуты ощущалась какая-то неприятная, тревожная таинственность. Мустафа не мог понять причин такого изменения в поведении жены, и это очень беспокоило его. Но сегодня он, кажется, понял жену, когда она всплакнула, вспоминая первого мужа, сгинувшего на войне. Ему даже стало легче на душе. Разве это грех – горевать по ушедшим в мир иной близким людям, особенно если эти люди были тебе любимым мужем или любимой женой?
Мустафа сам знал такие минуты, когда сердце его вдруг пронзала боль воспоминаний о безвременно ушедшей Магинур.
Сыновья подрастали и улетали из родного гнезда… Гумерхан с Гусманом воюют в Красной Армии. Дай-то Аллах, чтобы живыми вернулись домой. Хальфетдин, ушедший в армию вместе с сыновьями Мустафы, вскоре вернулся, вернее, дезертировал. Об этом ему по секрету сказала мать паренька – старуха Таифе. Но никто не знал, где прячется этот ловкий беглец. Впрочем, в любом случае, нанять его заново не представлялось возможным: всюду шныряли военные отряды. К счастью, подрастает Ахметсафа, ему уже четырнадцать лет, и он превращается в настоящего джигита и надёжного помощника. Среднего роста, широкоплечий, с пронзительным взглядом чёрных глаз, Ахметсафа взвалил на себя почти всю работу в хозяйстве. Во всяком случае, во время посевных работ Мустафа благодаря сыну особо не напрягался…
Почти сразу по окончании сева к Мустафе пришёл Давли бай – ещё один представитель славного рода Давлетъяровых, вернее, одного из самых сильных его ответвлений. Давли бай готовился выехать в казахские степи, откуда хотел пригнать гурт скота. Ему нужен был помощник, и он пришёл просить за Ахметсафу, четырнадцатилетнего сына Мустафы.
«Народ мне все пороги пообивал, работу испрашивая, – начал Давли бай. – Сам знаешь, народу работа нужна, особенно в нынешнее смутное время. Только теперь не очень-то берут на работу подёнщиков. Время, говорю, непонятное…»
– М-да… – покачал головой Мустафа. – Времена расплывчатые. Приходится вертеться, как белка в колесе… Да толку мало… Недавно я тоже в казахской стороне побывал, да не особенно удачно…
– Так-то оно так, но нам, торговым людям, недосуг ждать, пока мир успокоится и образумится. У торговли свои, незыблемые законы, Мустафа туган[11 - Туган – родня, родственник, браток (здесь: сородич младшего возраста).], и если её не поддерживаешь в заданном ритме-то, все твои сбережения могут за один день сгореть. М-мда… Значит, Гусмана ты в армию отдал. Что же, дело хозяйское, только вот что я тебе скажу, туган: у Гусмана жилка торговая имеется, ему своё дело надо открывать. Видел я, как он управляется в книжном магазине Гумера абзый. Любо-дорого смотреть! Думаю, в роду Давлетъяровых на одного почтенного купца больше станет. Даст Аллах, вернётся он с войны, и женим мы его на дочке какого-нибудь удачливого купца.
Мустафе нравились слова гостя, и всё же он сдержанно ответил:
– Хи-и, Давли абзый, давай не будем садиться верхом на ещё не рождённого жеребёнка! Всему своё время. Неизвестно, чью дочь он сам выберет себе в жёны. Если понравится ему дочь купеческая, что же, быть посему, а если…
– Не говори так, Мустафа! – строгим голосом перебил его Давли бай. – Если не хочешь, чтобы обмельчал наш славный род, ищи невесту, равную нам. В противном случае как бы не пришлось горько каяться, но тогда уже поздно будет: близок локоть, да не укусишь. Кроме того, джигиту нельзя долго ходить в холостяках, семейные узы и брачное ложе лишь подстегнут его способности, и дело его от этого только выиграет. А у нас дело – превыше всего!
Убедившись, что Мустафа, наконец, поддался чарам его красноречия, купец решил, что называется, брать быка за рога:
– Стало быть, ходит и ходит ко мне народ, работу испрашивают. Только я отвечаю: «Нет, дорогие мои, и не думайте, потому что я уже обещал взять в помощники Ахметсафу, сына достопочтенного Мустафы»…Если ты, конечно, непротив, туганкай[12 - Туганкай – уменьшительно-ласкательное от «туган» (родной).].
Мустафа задумался, не зная какое решение принимать. С одной стороны, неудобно отказывать влиятельному родственнику, с другой стороны…
Ситуацию разрешил сам Ахметсафа.
– Я пойду, папа? – спросил он. – Ведь в прошлом году я помогал Давли баю пригнать скот из-под Актюбинска.
Отец сдался. Ударили с купцом по рукам, договорились насчёт оплаты.
…И вот теперь, по всем расчётам Мустафы, Давли бай с Ахметсафой должны возвратиться. Однако пока ни их, ни стада не видать: ни облачка на горизонте.
А на душе Мустафы тошно, муторно. О чём только он не передумал, повязывая красные ленты на белоцветные яблоневые ветви… Из тяжких раздумий его вывел лишь голос Шамсии, зовущей мужа на утреннюю трапезу…
… Едва они допили чай, как дверь с шумом распахнулась, и в дом вошёл, вернее, почти ворвался обожжённый степными ветрами Давли бай и зарокотал:
– У-уф, Мустафа туган! Что за непоседа эта Биби, а? Ну, егоза! Плутовка маленькая! Не успел я остановить лошадь, как эта Биби кубарем скатилась откуда-то прямо в арбу. Ах, бесовка! В такое раннее утро уже на ногах, пострелёнок!
Продолжая широко улыбаться, Давли бай перешёл, наконец, к традиционным приветствиям:
– ?сс?л?м?г?л?йк?м в? рахм?т?лла?и в? б?рак?т???[13 - ?сс?л?м?г?л?йк?м в? рахм?т?лла?и в? б?рак?т??? – мира вам, милости и благословения Аллаха.], Мустафа туган!
Гость грузным мешком плюхнулся на скамейку, перевёл дух и продолжил:
– Да ниспошлёт тебе Всевышний благоденствие!
Затем наступила очередь молитвы, а потом – взаимные расспросы о здоровье, благополучии семьи и т. д. Наконец, Давли бай закончил с необходимым ритуалом и перешёл к новостям.
– Хвала Аллаху, Мустафа туган! Овечий гурт пригнали ещё вчера, поздно вечером… Ну и славный у тебя хлопец, скажу я тебе, Мустафа джан! Ничуть от других не отставал. Молодец! Пригнали весь скот, ни одну овцу не потеряли.
Снизив тон, Давли бай счёл нужным отметить и свои личные заслуги:
– Хи-хи… Да и как же иначе? Ведь я лично за всеми присматривал, день и ночь с ними был… М-мда… За молодёжью нужен глаз да глаз. Сам лично не уследишь – всё потерять можешь, так-то, туган… Ну, конечно, и знакомые казахи помогли. Без охраны никак нельзя. На дорогах то и дело военные отряды шастают, то там, то здесь стреляют. Ужас! Бывали дни, когда не знал, что делать со скотом, куда его девать… Окружными путями, обходя районы боевых действий, с великими трудностями пригнали мы скот и сдали по назначению, ?лх?мд?ллил??и… Что верно, то верно: деньги с неба не падают. Расходы были большими, пришлось немного денег у оренбургских друзей занять. Вчера вечером, хоть и усталый был, а полночи глаз не сомкнул, всё деньги считал, прикидывал, что да как. И выходит, Мустафа туган, что расходы мои превышают доходы. Такая вот незадача…
Мустафе, по правде говоря, не было никакого дела до финансовых затруднений Давли бая. Его беспокоило одно: раз скот пригнали ещё вчера вечером, где же в таком случае Ахметсафа? Почему ещё не дома? Конечно, беспокойство о сыне отнюдь не означает, что Мустафа безразличен к делам своего компаньона и родича, нет. Мустафа не из таких, кто радуется, когда у близких ему людей возникают проблемы и затруднения. Мустафа – человек сострадательный и понимающий… Но сейчас его занимал другой вопрос: где Ахметсафа? А Давли ага всё витийствовал:
– Встал я рано утром, думаю: погоди-ка, нужно к моему приятелю Мучтаю сходить, навестить его…
Мустафа нахмурился. Ему не нравилось, когда его имя искажали при нём же. В другом месте, где самого Мустафы нет, пожалуйста! Но при нём же… Подавляя раздражение, Мустафа требовательно и строго посмотрел на болтливого гостя, понимая, что этот старый лис затевает какую-то очередную хитрость.
– А сынок твой остался вчера в Оренбурге, у Гумера абзый, малость отдохнуть решил, намаялся с дороги, – сказал Давли бай. – А что, он ещё не пришёл домой?
– Намаялся, наверное, дитё ведь ещё.
– Конечно, устал, конечно! – живо подхватил Давли бай. – Хотя не очень-то я их гонял, жалел… всё-таки…
Наконец, он вынул из кармана бумажник, повернулся к Мустафе боком и начал сосредоточенно считать деньги. Лицо его порозовело, на лбу выступил пот. Закончив счёт, он с решительным видом протянул Мустафе пачку ассигнаций:
– Возьми, Мустафа туган, эти деньги Ахметсафе причитаются. Извини, что пришлось сбавить плату, говорю же, расходы были велики, да и риск был немалый. Сам же сказал, времена нынче беспокойные, расплывчатые.
Мустафа равнодушно взял деньги и сунул их под скатерть. Давли шумно допил чай и поспешил по своим делам с такой же быстротой, с какой зашёл в этот дом. Словно очнувшись, Мустафа только и успел сказать гостю:
– И на том спасибо, Давли абзый, на всё воля Божья.
Он вышел на крыльцо проводить гостя, но того уже и след простыл. Мустафа понял, что купец спешил рассчитаться с ним прежде, чем Ахметсафа вернётся домой. А Мустафе можно сказать что угодно. Настоящую цену своего труда знает только тот, кто его выполняет, трудится в поте лица. Ещё деды говаривали: если хочешь купить дом, прежде всего спроси, сам ли хозяин строил этот дом или отцовское наследие продаёт? Если дом отцовский, можно смело торговаться, но если хозяин сам строил дом, и близко не подходи, потому что цена будет такой высокой, будто каждый заколоченный гвоздь вылит из чистого золота. Нет ничего ценнее, чем собственный упорный труд!
Сидевшая верхом на заборе Биби увидела отца и заверещала:
– Этием[14 - Этием (?тием) – папочка.]! Посмотри, куда я залезла!
И подняв обе ручонки, она попыталась встать, удерживая равновесие канатоходца. Мустафа быстро снял дочку с изгороди, прижал шалунишку к груди, щекотя своей наполовину поседевшей бородой её теплую белую щёчку, понёс её, довольно хохочущую, в дом. Девочка счастливо и весело смеялась, освещая для Мустафы весь этот смутный мир.
Дома он пересчитал деньги, данные Давли баем: оказалось, ровно половина обговорённой суммы…
В тот вечер Ахметсафа и не помнил, где и как заснул. Две недели степных странствий, трудных переходов, дежурств у ночного костра и дневной беготни за бестолковыми овцами, норовившими разбрестись по необъятной степи, – всё это выбило его из привычной колеи, высосало все силы. Смутно помнит он, как очутился в доме их родственника, крупного книготорговца Гумера абзый, и провалился в глубокий сон, или, как говорят на востоке, пропал на базаре сна.
Проснувшись от бьющего сквозь оконные занавески яркого солнца, он ещё долго лежал, не в силах встать или пошевельнуть даже пальцем. Всё тело ныло, как от побоев, глаза слипались, и только холодная ключевая вода освежила и взбодрила Ахметсафу.
Гумер ага с довольным видом осматривал своего племянника. Как быстро растут дети! Вот и Ахметсафа становится настоящим джигитом, богатырём, хотя всё ещё не пришёл в себя окончательно после «прогулки» по степи.
– Досталось тебе, а? – посочувствовал он парню. – Чумазый стал, как чертёнок. Дома, небось, не узнают тебя в таком виде? Может, отдохнёшь с недельку у нас, в баню сходишь, сил наберёшься? Домой всегда успеешь…
Ахметсафа, не теряя серьёзности, покачал головой, хотя даже от такого лёгкого движения шею чуть не свело. Кажется, всё тело состоит из одних только ран и ушибов.
– Нет, дядя, – ответил он. – Мне побыстрее домой нужно, спасибо, ак абзыкай.
«Ак абзыкай» – дословно «белый дядя», то есть «просвещённый», «светлый знаниями дядя». Так называл его Ахметсафа.
Гумер абзый рассмеялся:
– Ну-ну, тогда торопись, а то сорока-белобока на хвосте весть принесла, будто все Каргалы завтра за реку переселятся. Смотри, не опоздай, не то родной аул в степи потеряешь…
Затем он сменил шутливый тон на серьёзный:
– Вернёшься, конечно, куда же ты денешься, раб Божий? Только не спеши так. После еды следует отдохнуть малость. Мы подыщем тебе приличную одежду, не в этих же лохмотьях перед деревенскими красавицами появишься? Не забывай, что мы – Давлетъяровы! Звёзд с неба не хватаем, но на земле стоим твёрдо и верим в свои силы. Нам есть чем гордиться перед народом! Хвала Аллаху, никто ещё из Давлетъяровых не замарал чести славного рода.
Хозяин повёл подростка в большую прохладную комнату, отведённую под библиотеку.
– Иди-ка сюда, юноша. Видишь это богатство на полках? Не сокровища Али-бабы, конечно, здесь бриллианты другого рода – духовные! Жемчужины нашей национальной культуры! Книга – вот истинное богатство! Читай, впитывай, учись, служи своему народу! Такой должна быть твоя цель, твоя задача.
После жгучего солнца и горячей пыли степей эта прохладная, тихая, слегка освещённая библиотека казалась для Ахметсафы источником неги, отдыха, мудрости. Ахметсафа бродил по библиотеке, будто по сказочным пещерам Аладдина. Окна плотно зашторены, везде стерильная чистота, на журнальном столике неярко горит светильник. Гумер абзый взял с полки книгу, полистал её и спросил Ахметсафу:
– Что ты знаешь о Гаязе Исхаки?
