скачать книгу бесплатно
– И то верно, – согласилась гостья, стараясь не показывать охватившей её радости. – Не тот разговор, чтобы на ногах его вести. Присядем, почитаем сначала.
Она села на саке, оперлась спиной о подушку и подняв к лицу ладони, приступила к молитве. Читала она вдохновенно, всю душу свою вкладывая в обращение к Богу. Ведь она пришла к Мустафе с благородной целью и, кажется, вот-вот добьётся успеха.
– И-и-и!.. – затянула она по-старушечьи. – Уж я-то знаю, как несладко живётся одиноким, как же… как же… А мужчина без женщины совсем жить не может, да-а… И вдовицам, потерявшим свою опору и крепость, нелегко одним подымать на ноги детей. Ох, братец Мустафа, ты и сам знаешь, что я уже десять лет оплакиваю мужа своего ненаглядного, погибшего в японской войне. Хорошо ещё, что сыновья выросли послушными, любящими мать, стали настоящими джигитами. И кость у них крупная – в отца, упокой Господь его душу. Только и слышишь от них: «Мама, милая, что ещё надо сделать? Ты скажи, мы мигом!» М-да… Истинные богатыри.
Вспомнив, зачем она пришла, Таифе наклонилась к хозяину и спросила:
– Что-то детей твоих не видно?
Мустафа тяжело вздохнул и нехотя ответил:
– Младшие спят, старших дома нет, они при деле.
Таифе будто не расслышала его и продолжала как ни в чём не бывало:
– Во-от… У Шамсии муж тоже на войне пропал. Ни слуху, ни духу от Фатхуллы… В самом начале войны одно-единственное письмо от него пришло, и всё – Аллаху акбар![2 - Аллаху акбар! – Аллах велик!] Да успокоится его душа в раю, да услышит он наши молитвы и поможет нам в своё время открыть ворота рая!.. А в соседнее Биккулово, говорили, вернулся было раненый солдат, воевавший вместе с Фатхуллой. Он и рассказал, что перед самым боем выдали им на двоих один котелок и одно ружьё, и погнали на вооружённых до зубов немцев. Снаряд взорвался прямо под их ногами. Биккуловского паренька от смерти солдатский котелок спас, а у Фатхуллы в руках только винтовка злополучная и была. Биккуловского беднягу откопали из-под земли с продырявленным котелком в руках, отвезли в госпиталь, где с того света чудом вернули. В том бою вообще мало кто выжил. Фатхулла, наверняка, погиб, иначе он числился бы в списке раненых и попал бы в госпиталь вместе с биккуловским парнем. После выздоровления этот паренёк наводил справки о Фатхулле, но так и не нашёл его следов. Значит, нет уже в живых бедного Фатхуллы. Ведь уже год прошёл после этого. Ты знаешь Шамсию, их дом тоже возле реки, только выше по течению. Родители её умерли от какого-то мора. Сама она молода, красива, трудолюбива, покладиста, не болтлива. Сам понимаешь, к такой видной молодухе не один и не два раза уже сватались, но без толку. Я и сама начала беспокоиться: уж не хоронит ли Шамсия заживо свою молодость и красоту? Но вот вчера она позвала меня на чай и во время беседы призналась: «Бабушка! Мне трудно одной! Мне уже тридцать лет, и никаких почти радостей я ещё не видела. Может, пошлём весточку Мустафе ага? Не возьмёт ли он меня в супружницы? Была бы ему верной подружкой и в горе и в радости. Ни к кому другому, кроме Мустафы, не лежит моё сердце, бабушка…» Да-а, братец, так и сказала, можешь мне верить. Зачем мне тебя обманывать-то? Теперь слово за тобой, Мустафа, – и старуха замолкла.
Долго молчание не могло продолжаться. Мустафе только-только перевалило за сорок, был он мужчиной представительным, сильным, здоровым, хозяйственным, словом, как в народе говорят, мужик хоть куда! Неудивительно, что многие молодушки на него заглядывались. Вот и Шамсия… Но ведь Мустафа решил не думать о втором браке! Дела-а-а… Что же делать? Думай, Мустафа, думай… Тебе решать. Тебе жить… До Шамсии охотников, действительно, было немало. Мустафа не с луны свалился, всё знал и видел. Всем сватам от ворот поворот дала Шамсия, проявила характер твёрдый и честь крепкую. Однако жизнь продолжается. Годы идут. Как ни старался Мустафа оберегать своё семейство от всех невзгод, понимал: детям нужна мать, ласка женская, материнская. Особенно трудно было объяснить смерть матери младшим детям – Ахметхану и Бибиджамал. Каждое утро они спрашивали своими чистыми невинными голосками: «А мама сегодня придёт домой?» От таких вопросов больно сжималось сердце и желтело лицо Мустафы.
И он решился. Была не была! Но как бы поделикатнее, помягче объяснить это старухе Таифе? Ох, уж эта Таифе! Ничего от неё скрыть невозможно! Проницательная старуха!
– Это… Хм-м… – прокашлялся Мустафа и неловко спросил, краснея: – Когда?
Понявшая всё с полуслова, с полувзгляда, Таифе посветлела лицом, глаза её радостно заблестели, как Сакмара под лучами утреннего солнца.
…В ожидании бабушки Таифе Шамсия очень нервничала, ходила по комнате взад-вперёд, внезапно останавливалась, заламывая за головой руки, что-то бормотала, шептала и всё думала, думала… Была у неё ещё одна тайная причина, толкнувшая на переговоры с Мустафой. И о ней никто не знал, даже бабушка Таифе.
В последнее время Шамсию-молодку стал домогаться азанчи Валькай хаджи. Сластолюбивый хаджи даже не стал посылать к ней сватов, а пользуясь своим духовным саном, сам приходил к ней в дом, уговаривая молодую хозяйку стать его второй и, естественно, любимой женой. Стыд и срам! У хаджи трое детей, старший из которых лишь на десять лет младше Шамсии. Что люди скажут? Этот старый азанчи, путающий отблеск пожара с утренней зарёй, не умеющий и с одной женой сладить, с утра поднимающий в доме скандал по малейшему поводу, словом, этот старый зануда мог серьёзно скомпрометировать Шамсию. Нужно было что-то срочно предпринимать для сохранения своего честного имени. Три дня и три ночи превратились для Шамсии в настоящий кошмар, она не могла ни есть, ни спать, выплакала все глаза, так что впору было сушить не только подушку, но и роскошные косы вдовицы. Наконец, она приняла решение послать весточку к Мустафе, тем более что он ей, действительно, нравился и статью своей даже напоминал сгинувшего на войне Фатхуллу.
Весь аул одобрил союз двух одиночеств. И только оскорблённый в лучших чувствах Валькай хаджи, из чьих сластолюбивых когтей упорхнула пташка, не удержался от демарша, и однажды, увидев Мустафу, запрягавшего возле дома свою савраску, закричал, брызгая слюной и в ярости стуча тростью о забор:
– На чужое добро позарился, Мучтай, на чужое посягнул! Да падёт проклятье на голову хальфы Мифтаха, прочитавшего вам никах! Э-эх… Ошибся ты, Мучтай, крепко ошибся… на чужое руки протянул… Не видать вовек счастья, не видать…
Долго он ещё поносил Мустафу-Мучтая, осмеливаясь вставлять в свою ругань даже имя Аллаха. Мустафа не стал говорить Шамсие о стычке с Валькаем, хотя она сразу обрисовала ему, правда, в осторожных выражениях, свои отношения с хаджи. Впрочем, это происшествие быстро забылось. И только одно обстоятельство казалось немного странным: о Валькае хаджи Шамсия отзывалась не иначе, как «старый чёрт… старый шайтан… старый иблис…», хотя хаджи был всего на два-три года старше Мустафы. Слёзы Шамсии, вспомнившей о своём первом муже, всё-таки растревожили Мустафу, поставили его в трудное положение. Он испытывал такое неприятное чувство, будто кто-то резко ударил его под коленки. И что теперь? Мустафа должен сделать вид, что ничего не случилось, и он ничего не слышал? Легко говорить… Да, если восемнадцать лет назад он после свадьбы готов был от счастья горы перевернуть, то теперь второй брак вряд ли наполнит его душу таким же геройским желанием…
Расстроенно бродил он по двору, не зная, чем занять себя, и вдруг с удивлением увидел в своих руках ярко-красные полоски какой-то материи. Видно, Шамсия выполнила просьбу мужа. Во всяком случае, теперь есть чем заняться.
Мустафа открыл калитку, зашёл в сад и стал завязывать яркие ленточки на утопающие в белом цвету яблоневые ветки. Но делал он это как-то неохотно, не испытывая особой радости, особого душевного подъёма. То радужное настроение, которое он испытал на рассвете при виде белого цветенья, куда-то исчезло, испарилось. «Правду, видимо, говорят старики: вдовец и вдова, раз соединившись, ложатся вечером в постель вдвоём, а утром встают вчетвером», – подумал он. – Вот я и тоскую по своей Магинур, а Шамсия не может забыть своего первого мужа Фатхуллу…» Он завязывал ленточку за ленточкой и постепенно успокаивался.
…А мир, однажды взорвавшись, всё никак не мог успокоиться. Не успели привыкнуть к военному времени (хотя можно ли к этому привыкнуть?), как словно обухом по голове: царь отрёкся от престола. Господи, что происходит в этой стране? Что или кто заставил царя отречься? Вряд ли он добровольно отдал власть над шестой частью земной суши. Куда глядели его приближённые, царедворцы, советники и прочие лизоблюды? Разве их держат на вершине власти не для того, чтобы вовремя давать самодержцу умные и правильные советы, назидания? Чтобы, наконец, избавить страну от дальнейших потрясений и бед? Странно, очень всё это странно… Трон, конечно, долго пустовать не будет. Свято место пусто не бывает… Испокон веков дерутся, режут друг друга на кусочки из-за трона, из-за власти. Уже не междоусобица, а целая война идёт за трон. На кону огромная держава! А кровопролитие, кажется, в самом разгаре. Сын восстал против отца, дщерь – на мать, сородичи – на сородичей, христианин режется с христианином, мусульманин – с мусульманином… И чего не хватает, какого рожна ещё нужно этому «Лилину», как называют его малограмотные инородцы, этому неистовому Ленину-Лилину, который взбаламутил весь народ до крайней степени? Вообще-то народ взбаламутить не так уж и трудно, но как его потом удержать? Думал ли об этом «Лилин»? Вряд ли… Как бы не пришлось этому «Лилину» локти свои кусать от досады… К тому же, говорят, он не кто иной, как «немецкий шпиён», угу… Во всяком случае, так утверждал Заки Валиди на одном из митингов, тот самый Валиди, которому вдруг захотелось стать «падишахом башкирским». Удивительно, до чего может довести человека жажда власти. Объявив себя «царём башкир», Валиди призвал тысячи и тысячи татар в «славное башкирское войско». Многие помнят его пламенную речь о том, что революция – это неожиданный подарок для нас, и если мы провороним эту возможность, то снова останемся ни с чем, а потому вперёд, славные батыры, отважные башкиры, вперёд на бой за свободу! Так вот, стоило Валиди произнести подобную речь, как все татары с криками «Ура!» и пошли на этот самый бой. Каково, а? Прошу любить и жаловать – «победоносная башкирская армия»…
Испокон веков престол державный манил к себе людей определённого склада. Хотя перед смертью ханы, султаны, цари и короли передавали трон своим наследникам, но, как правило, находились ловкачи, авантюристы, изменники, которые обманным, зачастую кровавым путём поднимались на вершину власти. Как-то хальфа Мифтах сказал: «Если бы все троны мира вдруг обрели дар речи и рассказали о всех изменах, свидетелями которых они были, историю пришлось бы переписывать заново». «Лилин» попробовал перенести престол в Москву, но трон, как говорится, везде трон. Раньше трона, то бишь правительства, в Москве успел обосноваться и запустить свои козни дьявол-иблис. Есть, говорят, особая порода иблисов, крутящихся возле монарших тронов, и пусть этот трон окажется хоть на луне, иблис всё равно будет там раньше всех. Так, видимо, угодно Всевышнему… Интересно, а есть ли падишах у самих татар, или они ещё не успели обзавестись собственным царьком? Когда-то, в незапамятные времена у татар были настоящие цари, «потрясатели вселенной». Но и их могущество было подточено изменами, коварством, междоусобицей. В итоге татарин лишился и царя, и страны своей. И вот теперь, когда наступило смутное, неспокойное время, какой-нибудь ловкий татарин наверняка попробует поймать рыбку в мутной воде и объявить себя «владыкой татарским». О, Аллах!.. Но согласится ли пресловутый «Лилин» на провозглашение хотя бы маленькой «татарской короны»? Если согласится, значит он полный профан и дурак, потому что никакими коронами, указами и армиями не вытравить из татар неистребимую зависть междоусобную, взаимное подозрение, недоверие и соперничество, всегда готовое перейти в непримиримую вражду. Да татары своего «царька» заклюют до смерти, выдадут с потрохами хоть Москве, хоть какой-нибудь иной Тьмутаракани, или же вовлекут с головой в свои нескончаемые распри и клановые разборки. Что уж говорить, за власть, за «корону» любого размера и достоинства наш народ глотку друг дружке готов перегрызть. Вот чего следует опасаться… Э-эх, патша-Микулай, царь-Микулай, ну и дурачина же ты!.. Разве можно своими руками власть отдавать кому ни попадя? Э-эх…
…Прошлая весна заставила себя ждать, долго канителилась. Даже когда начался сев, небо вдруг разразилось беспрерывными дождями. Проглянуло, наконец, солнышко, радостно вздыхает мужик, но глядь – из-за Сакмары снова туча надвигается! Отхлестает землю длинными ливнями, удалится восвояси та туча, и мужик тут же на поле выходит, опасливо поглядывая на коварное небо… Однако на этот раз грозные небеса наказали людей не дождями затяжными, а нашествием каких-то странных вооружённых людей. Странными они казались хотя бы потому, что толком так и не знали, за кого и за что воюют. Каждый до хрипоты кричал что-то о свободе, земле, народе, но толковал эти священные, казалось бы, понятия на свой лад, со своей колокольни. Стало быть, сколько колоколен на Руси, столько и правд? И вообще, если хотя бы несколько дней кряду потолкаться на митингах и послушать ораторов, то можно прийти к выводу, что такие святые понятия, как «честь, совесть, вера, нация», от частых употреблений износились, пообтёрлись и потускнели настолько, что их не отличить от золы, втоптанной в весеннюю распутицу. На митинге у каждой группировки – свои лозунги, призывы, свои способы заигрывания с массами. От этих трескучих фраз и лозунгов в умах людей создалась такая путаница и неразбериха, такая ужасная муть, какую можно сравнить разве что с грязными по весне талыми водами, несущими свои мутные бурлящие потоки в речку Каргалинку, потом в Сакмару, постепенно исчезая и растворяясь в полноводном Яике[3 - Яик (?аек) – река Урал.]. Практически одни и те же лозунги из разных уст быстро наскучили народу. Крестьяне думают о земле, о судьбе урожая, а щелкопёры-ораторы по-прежнему митингуют. Деревню то и дело тревожат то белоказаки Дутова, то какие-то красные партизаны, то ещё какие-нибудь «цветные», сразу и не разберёшь. «Красные» – так эти особенно языкастые. Как начнут говорить о свободе и братстве, – и не остановить их. Наши татары тут как тут: ораторствуют о всеобщем освобождении от рабства, о братстве и единстве бедняков-мусульман, а сами же этих «братьев-мусульман» и грабят, разоряют, джигитов в армию угоняют. Ускачут «красные», и только мужик вздохнёт посвободнее, как появится «славная башкирская армия» со своими лозунгами: отделение, автономия… Но если прислушаться и вникнуть, то суть, в принципе, одна и та же: дескать, объединяйтесь, братья, не то худо будет. Да ещё поговорку татарскую для красного словца припомнят: «Отделившегося съест волк, отколовшегося задерёт медведь».
И тут выясняется любопытная деталь! Хотя какая уж это деталь. Оказывается, для полного народного счастья всем этим «цветным» позарез нужно, чтобы каргалинцы примкнули именно к ним. Иначе родина погибнет. Так что, братья-каргалинцы, открывайте свои амбары и закрома, отдавайте своих джигитов в «победоносные» армии и не забудьте про фураж для коней (кони, разумеется, тоже каргалинские). Ну, кто как не доблестные каргалинцы помогут Родине в трудное время? Уверенные в лояльности «братьев-каргалинцев», разномастные отряды даже не дожидаются их согласия, а сами открывают амбары и закрома, забирают с подворьев всё, что подвернётся под руку, и скачут дальше «завоёвывать для каргалинцев свободу». А если заикнёшься об оплате, тут же показывают самую твёрдую валюту: револьвер или винтовку. Словом, восемнадцатый год принёс народу одни бедствия…
Тяжёлые думы Мустафы были прерваны голосом молодой жены.
– Тебе говорю, – донеслось с крыльца. – Третий раз самовар вскипятила! Иди в дом чаёвничать!
И Мустафа, вздохнув, покинул кипящий в белом цветении сад, где уже были развешены на ветвях алые ленточки весны.
II
…Секретарша поморщилась и даже как-то съёжилась, увидев Сталина, как всегда незаметно прошмыгнувшего в приёмную. Она на дух не переносила этого рябого и какого-то будто кособокого человечка, ненавидела и в то же время боялась его. Сталин чувствовал это, но виду не подавал, напротив, приветливо улыбнулся секретарше, но в следующий же миг приветливость на его лице сменилась злорадно-издевательской ухмылкой. Такова была подлинная натура Сталина: коварное двуличие, что и вызывало брезгливо-опасливое отношение к нему секретарши. Если бы Сталин посмотрел в настенное зеркало приёмной, то увидел бы, как исказилось от ненависти и отвращения симпатичное личико секретарши. Но Сталин не любил зеркал. Впрочем, ему не было никакого дела до этой секретарши, пропади она пропадом. Прежде чем, как обычно, без разрешения зайти в кабинет Ленина, Сталин ещё раз вспомнил весь свой разговор с этим «выскочкой» Троцким. «Тоже мне, стратег нашёлся!» – язвительно подумал он. Дескать, Куйбышев и Фрунзе проводят на Восточном фронте весьма мудрую, правильную политику и скоро разгонят враждебные формирования, действующие в Волго-Уральском регионе. Дескать, самым большим достижением Куйбышева-Фрунзе является умение привлечь на свою сторону вчерашних врагов. Даже башкирское правительство Валидова готово перейти на сторону Советов. Кроме того, быстрыми темпами проходит мобилизация волго-уральских татар в ряды Красной Армии. Особенно радует тот факт, что среди татар нашлись такие инициативные деятели, как Усманов, которые сами приступили к формированию частей в помощь Красной Армии.
Вначале Сталин со спокойной полуусмешкой слушал картавые разглагольствования Троцкого, в порыве красноречия то и дело вскидывавшего свою острую бороденьку: этот наивный чудак искренне, по-детски радовался даже ничтожнейшему успеху! Так не радуется, наверное, даже моряк, ступивший на желанную землю после целого года изнурительного плавания. В конце концов, краснобайство Троцкого достигло своего апогея и терпение Сталина лопнуло, народный комиссар национальностей презрительно процедил сквозь зубы:
– Романтик несчастный!
Троцкий будто подавился своей речью и недоумённо посмотрел на Сталина.
– Все вы романтики несчастные! – безжалостно повторил Сталин. – Бухарин и Рыков романтики от экономики, а вы недалеко ушли от романтизма в области военной. Пора уговоров и романтики в революции прошла. Нужно спуститься на землю, товарищ Троцкий. Сейчас во главе угла стоит вопрос национальностей, и если в эту деликатную сферу сунет свой нос какой-нибудь невежа и дилетант, то может так напортачить, что поставит под удар все завоевания революции. Революция и национальное самоопределение – исключающие друг друга, несовместимые, даже враждебные понятия. И если мы не поймём это, не обуздаем своевременно разного рода инициативных деятелей в национальных окраинах, то впоследствии можем горько поплатиться за эту слабость. Нужно признать, что в последнее время что-то очень много появилось доморощенных «спецов» по национальной политике, и…
И тут Сталин, безошибочно уловив во взгляде Троцкого искры нешуточного гнева, поспешил смягчить тон и обойтись без резких выпадов:
– Мы добьёмся успеха лишь в том случае, если каждое своё действие в отношении инородческих областей будем проводить, советуясь друг с другом, тщательно взвешивая всевозможные последствия.
– Это так, – согласился Троцкий. – Совместное дело трудно развалить.
В действительности Троцкий едва сдерживал в себе девятый вал гнева: «Ишь ты, хитрец, дьявол матёрый! Сам-то делает своё дело, ни с кем абсолютно не советуясь, а всякое коллегиальное принятое решение норовит обратить в свою пользу!»
– Если каждый станет тянуть одеяло на себя, мы вынуждены будем в самом лучшем случае топтаться на месте…
Троцкий вдруг вспыхнул:
– А я, дорогой товарищ Сталин, именно по этому поводу и пригласил вас! Надо поговорить…
– В таком случае нашу беседу, думаю, лучше продолжить следующим образом. Я предпринял немалые усилия, чтобы склонить Валидова на сторону Советов, и об этом хорошо знают в Комиссариате. Что касается татар, я не хотел бы в дополнение к уже имеющимся Вахитову и Султан-Галиеву иметь ещё одного задиристого петуха в лице Усманова. Если они выйдут из-под контроля, то боюсь, что так называемое «башкирское войско» Валидова покажется нам детской игрушкой, невинными шалостями.
– И тут я согласен с вами. Однако не следует упускать из виду то обстоятельство, и здесь я повторюсь, что основная тяжесть на наших фронтах легла в настоящее время на плечи татарских солдат, особенно в пехоте и артиллерии. Большинство солдат на любом из фронтов составляют ныне те же татары. Таким образом они, без всякого преувеличения, являются щитом революции. Именно поэтому Фрунзе с Куйбышевым возлагают большие надежды на формируемые Усмановым татарские полки. Поэтому в вопросе об Усманове нам не следует проявлять спешки, напротив, нужно показать выдержку и терпение, обеспечить Татбригаду Усманова вооружением, продовольствием, фуражом, словом, всем необходимым, и создать условия для ускоренного обучения татар-новобранцев, чтобы отправить их на фронт уже через полтора-два месяца. В таком случае Восточный фронт сможет справиться с возложенными на него задачами. Мы не ошиблись, оказав доверие Усманову, который показал себя умелым и авторитетным организатором. Он просит лишь одного: не трогать бригаду, хотя бы во время краткосрочных ускоренных курсов боевой подготовки, и не дробить бригаду, а отправить её на фронт целиком, в полном и едином составе. Молодой комиссар опасается, что бригаду начнут растаскивать по частям ещё до того, как она приобретёт боевую готовность. И я поддерживаю стремление Усманова сохранить Татбригаду как боевую единицу… А то у нас есть такие «умельцы», что не прочь хапнуть на свой фронт пару-другую чужих полков… – тут Троцкий хитро улыбнулся Сталину и продолжил: – Поддержав таких, как Усманов, мы сможем, наконец, полностью очистить Приуралье от колчаковцев и разрозненных казацких отрядов. Кроме того, после долгих кровопролитных боёв в окрестностях Ташкента налаживаются дела и на Туркестанском фронте. В случае вступления в боевые действия Татбригады некоторые формирования на Туркестанском фронте могут оказать помощь татарам Тургайской степи, в результате чего Восточный фронт сможет с успехом закончить летнюю кампанию. В это время на вверенном Вам Южном фронте…
Упоминание о Южном фронте неприятно царапнуло слух Сталина и отозвалось в сердце застарелой занозой. Было от чего расстраиваться: назначенный Центральным Комитетом партии ответственным за Южный фронт Сталин вот уже который месяц не может сдвинуть с места целую армию Ворошилова, безнадёжно застрявшую под Царицыном. В то время, как другие члены Реввоенсовета месяцами пропадали на вверенных им участках фронтов, непосредственно руководя боевыми операциями, Сталин ограничился лишь несколькими инспекционными поездками в Царицыно, во время которых попытался даже совместно с Ворошиловым провести «блестяще» задуманную и разработанную операцию, но вся их хвалёная «лобовая» стратегия разбилась о вражеские позиции и привела к массовой гибели наскоро обученных или вовсе необученных красноармейцев. Умом Сталин понимал всю несостоятельность Ворошилова как полководца, но при засилье в Реввоенсовете таких «выскочек», как Троцкий, предпочитал покрывать и защищать таких, как Ворошилов, готовя из них «гвардию» будущих прихлебателей и безропотных исполнителей своей воли. В решающие моменты он будет опираться именно на кучку таких преданных лично ему высокопоставленных бездарей. Поэтому Сталин поспешил перебить очередное витийство Троцкого:
– Южный фронт с лихвой выполняет свои задачи. Против Ворошилова воюют регулярные белогвардейские части, в отличие от Восточного фронта, где нашим полкам противостоят, как вы выразились, разрозненные казацкие отряды… Гм-м… Значит, по-вашему, сформированные татарские полки можно отправить на фронт лишь через полтора-два месяца?
– Наши товарищи придерживаются именно такого мнения. Недавно Татбригаду посетил Калинин, и на него новые полки произвели весьма благоприятное впечатление. Этот фактор, конечно, придётся учитывать при планировании предстоящих операций.
От Троцкого Сталин сразу же направился к Ленину. Комиссару национальностей не давали покоя дурные предчувствия. Если Куйбышев добьётся своего, то… Тогда Сталин как пить дать погорит со своим Южным фронтом. Надо было срочно что-то предпринимать. Вся надежда сейчас на кавалерию Будёного. Фрунзе, конечно, опытный и грамотный военный специалист, прекрасно знающий своё дело, и совершенно ясно, что он вскоре добьётся решительных побед на Восточном фронте. Троцкий при всём своём краснобайстве далеко не дурак, понимает, что судьба революции решается на Восточном фронте. Увы, может решиться судьба не только революции… События на фронтах могут повернуться таким образом, что поставят под сомнение судьбу Сталина, создадут смертельную угрозу его так блистательно начавшейся карьере. И без того хватает тех, кто точит зубы на Сталина. Не следует выпускать из рук Фрунзе, что во что бы то ни стало, каким угодно способом необходимо связать и с Южным фронтом. Да, в создавшейся ситуации глупо пытаться тащить на себе одном весь Южный фронт. Один он, Сталин, с фронтом справиться не сможет, это факт. Именно поэтому Сталин до поры до времени вынужден вести себя «скромно» и не высовываться. А ведь как хочется порой продемонстрировать свои коготки, обнажить свои острые клыки!.. Но нельзя, пока никак нельзя… И этот остробородый краснобай прекрасно понимает положение Сталина, потому и улыбается ему так ехидно, с издёвкой. Что же… остаётся единственный путь – любыми способами расстроить, спутать планы Троцкого…
В кабинет Ленина он вошёл, уже уверенный в себе, с хорошо продуманной целью…
…В тот же день Ленин послал Фрунзе шифрованную телеграмму: «…Вы знаете, в каком трудном положении сегодня находится Оренбург? Обороняющие город железнодорожники просят меня немедленно прислать им на помощь два пехотных и два кавалерийских полка или хотя бы тысячу пехотинцев и два-три эскадрона кавалерии. Что вы собираетесь предпринять? Каковы ваши планы? Немедленно сообщите мне об этом!»
Вторая телеграмма требовала перебросить на Южный фронт крупные войсковые соединения…
Фрунзе оказался среди двух огней. С одной стороны, он понимал, что поспешная отправка на фронт необученных татарских полков равносильна преступлению, а с другой стороны, не мог не выполнить приказа Ленина. К тому же в случае дальнейшего обострения положения на фронтах всю вину могут взвалить на него, Фрунзе. А обвинить его будет нетрудно: сознательно уклонился от выполнения приказа товарища Ленина!
Под предлогом проверки боеспособности Татбригады, создание которого и так сопровождалось спорами и чуть ли не скандалами, Фрунзе в середине мая приказал Усманову срочно перебросить один татарский полк на помощь защитникам Оренбурга. Усманов пробовал отговорить Фрунзе, доказывая, что бригада ещё не готова к ведению боевых действий и было бы преступно посылать необученных людей на верную гибель. Самым странным было то, что Фрунзе, до сих пор защищавший позицию Усманова, вдруг сам же приступил к растаскиванию созданной с таким трудом бригады. Трудно, очень трудно понять такую перемену… И вот молодой комиссар Шамиль Усманов, с великими трудностями организовавший такое крупное национальное воинское формирование, как Поволжскую Отдельную Стрелковую Татарскую Бригаду, предпочёл уехать с одним полком на фронт, нежели продолжать преодолевать интриги в отношении оставшихся ещё в тылу других татарских частей. Прав ли он был? Ошибался ли?..
…Плывя на пароходе из Казани в Сызрань или мчась на поезде в сторону Оренбурга, Усманов ни на минуту не терял бремя ответственности и не давал волю чувствам. Времени в пути было хоть отбавляй, и комиссар иногда навещал тех артистов из татарской труппы, кто оказался в составе полка. Артист – он везде артист, народ непривередливый, при первой же возможности начинает репетиции и забывает обо всём на свете! К тому же среди артистов оказалось несколько красивых девушек. Представляете? Теперь им от джигитов нет отбоя. Все как один влюбились в юных артисток, каждый Юсуф «сохнет» по своей Зулейхе и ревниво оберегает её от посторонних нескромных взоров. А батыры все как на подбор – бравые ребята, настоящие пахлеваны[4 - Пахлеван (п??леван) – богатырь, герой.]! Конкуренция у них из-за девушек прямо-таки огромная! Послушаешь их разговоры с очаровательными гуриями и удивляешься: откуда у вчерашних крестьян такой изысканный язык, учтивые манеры, такой лоск и изящество в обхождении?! Впрочем, у комиссара нет времени обращать внимание на подобные забавные эпизоды в их путешествии.
…Немного не доезжая Оренбурга, Шамиль решил пройти через весь состав до паровоза. Здесь, стараясь не мешать работавшему в поте лица кочегару, он жадно всматривался в знакомые окрестности. Запах родины пьянил его. Оренбург… Город его детства и отрочества… Город первых грёз, волнений, потрясений… Шамиль вспомнил, как подростком он не в шутку увлёкся радиоделом, прочитывая бессонными ночами горы специальных журналов и книг… Золотое, волшебное время! Тогда ему казалось, что нет никого счастливее его, что жизнь прекрасна и уж по крайней мере будет длиться вечно!..
Шамиль улыбнулся. Он знал, что улыбка шла ему. Стройный, красивый джигит в новенькой форме и фуражке, из-под которой непокорно вылезали чёрные кудрявые волосы, своей улыбкой мог заворожить любую красавицу. То-то терялись юные артистки, когда приходил к ним молодой красивый комиссар с ангельской улыбкой. Девушки вмиг забывали заученные роли, и даже плясали невпопад, заливаясь краской то ли стыда, то ли смущения, не забывая, правда, при этом бросать жгучие, выразительные взгляды на Шамиля. Эх, молодость!.. Было бы мирное время… Тогда Шамиль знал бы, что делать…
Сердце его забилось сильнее… Неотрывно смотрел он на проплывающие мимо окрестности Оренбурга и погружался в воспоминания, связанные с этим городом, хотя последний раз он уезжал из Оренбурга всего-то меньше года назад. Но за этот прошедший год произошло столько событий, столько битв в этом городе и его окрестностях, столько крови пролито, столько злости и жестокости выплеснуто… Да, дутовцы были свирепы и коварны… А если вспомнить действия разрозненных красных отрядов, волосы дыбом встают. Наспех сколоченные партизанские отряды делали что хотели, творили беззаконие, возбудили ненависть населения и совсем утеряли даже остатки авторитета, превратясь в банды. Шамилю с февраля до лета 1918 года пришлось воевать в этих краях во главе отряда, собранного в Сызрани. Бои шли тяжёлые, затяжные. Шамиль хотел собрать воедино разрозненные партизанские отряды, но это оказалось очень трудной задачей. Каждый отрядный командир мнил себя Наполеоном, не слушался общего командования, в итоге нарушалась воинская дисциплина, процветали самоуправство, произвол.
Помнится, в начале лета к нему в штаб прибежал взволнованный отрок, за которым поспешал шумно дышавший мужчина. Отстранив подростка, мужчина выступил вперёд и с достоинством представился:
– Я – Гумер Давлетъяров.
При этом он многозначительно посмотрел на Шамиля: дескать, знай и цени, что к тебе такой большой человек пришёл. Впрочем, на всякий случай мужчина уточнил:
– Я в здешних краях слыву за человека учёного, радеющего за нацию. Таких, как я, здесь немного…
Он показал рукой на беспокойного паренька:
– А этой мой племянник Ахметсафа, из села Каргалы. Плохую весть он принёс, очень плохую…
– Что за весть? – серьёзно обеспокоился Шамиль.
В начале разговора степенный Гумер абзый не очень-то склонен был доверять этому молоденькому смазливому комиссару, но увидев его спокойную решимость, предельную сосредоточенность, серьёзные и пристальные глаза, услышав его твёрдый голос, который мог принадлежать не юному офицерику, но зрелому мужу и командиру, он проникся к нему доверием.
– Я уже обращался по этому вопросу к двум или трём командирам, но мне сказали, что вопрос может решить только Усманов. А дело в том, что красноармейцы собрали в Каргалах группу молодёжи, объявили их дезертирами и готовят самосуд. Об этом и рассказал мне Ахметсафа.
Подросток едва дождался окончания степенной речи дяди и горячо заговорил:
– Угрожают расстрелять! «К стенке, – кричат, – поставим!» Никого из деревни не выпускают. Безобразничают, как с цепи сорвались. Такие и расстрелять могут… Там остался мой старший брат Гусман, и ещё Хальфи абый, сын бабушки Таифе, и ещё…
Шамиль прервал взволнованную многословность подростка:
– Ну этот Хабри! В эти дни только он со своим отрядом за Сакмару ходил. Толком воевать не умеет, да и не хочет, ему бы только над мирными жителями командовать да издеваться!.. Пора его приструнить!
– Да-а, – подтвердил Ахметсафа. – Командира ихнего зовут Хабри. Всю деревню в тюрьму превратил. Никого не выпускает.
– А ты как смог выйти? – прищурился Шамиль.
– Так ведь наши Каргалы, дядя, село большое, всех лазеек не перекрыть, – с достоинством ответил паренёк. – Меня дядя Давли через Сакмарку переправил и до самого Кушкульского озера на лошади проводил. Сам поспешил вернуться, очень беспокоился за наших арестованных джигитов. А я прямиком к дяде Гумеру побежал. Вот…
– Значит, надо преподать урок этому зарвавшемуся Хабри.
Шамиль открыл дверь и крикнул:
– Эй, Фёдор! Сколько у тебя человек?
– С утра было двадцать конных да сорок пеших.
– Хватит и конных. Собирай отряд, выступаем немедленно. В Каргалы… Там Хабри снова бесится, самосуд чинит.
– Что он на этот раз вытворяет?
– Я послал его проводить пропагандистско-разъяснительную работу среди населения, чтобы привлечь в наши отряды новых джигитов. А Хабри выбрал самый лёгкий путь – стращает парней расстрелом, чтобы добиться своего и пополнить отряд.
– Он и вправду расстрелять может… Помнишь одного паренька, расстрелянного в одной деревне, тоже за Сакмарой? Дело рук Хабри. Сам он, правда, не сознаётся в этом, божится, что не убивал. Сущий дьявол… Думает, что если пристрелить пару людей, то остальные на коленях к нему приползут, умолять станут, чтобы их в отряд приняли.
Тяжело было на душе Усманова, пожалел он, что отправил на задание такого недостойного сумасбродного человека, как Хабри.
– Ну, я покажу этому нечестивцу! – в сердцах воскликнул он и поднялся, проверяя на ощупь кобуру.
– Хорошо, Гумер абзый, – обратился он к книготорговцу. – Меньше слов, больше дела. Мы выезжаем… Я ведь тебя сразу узнал, бывало, не раз приходил в твой магазин за книгами.
– То-то и твоё лицо мне знакомо, – ответил немного смущённый Гумер. – Действительно…
Усманов с улыбкой обратился к Ахметсафе:
– А ты, паренёк, возвращайся через свои же лазейки. Мы поедем через мост, открыто, чтобы Хабри видел, кто нагрянет к нему в гости. Не то, не ровен час, пальнёт в нас, приняв за лазутчиков.
Ахметсафа в душе надеялся, что вернётся в деревню вместе с отрядом, верхом на коне, рядом с комиссаром. Хотелось ему увидеть, как вытянется от страха физиономия этого бандита Хабри. Но делать нечего, придётся возвращаться теми же тропами. Ничего. Главное, чтобы Усманов подоспел вовремя, освободил каргалинских джигитов, жизнь которых висит сейчас на волоске. Особенно беспокоился он за старшего брата Гусмана. Только бы успел Усманов. Тогда и Ахметсафа будет считать себя освободителем джигитов. И, забыв даже поблагодарить комиссара, Ахметсафа юркнул за дверь, спеша вернуться в село.
Когда маленький отряд Усманова входил в село, обстановка там была накалённой до предела. Головорезы Хабри выстроили у стены новой мечети с десяток деревенских юношей и ждали лишь приказа своего главаря. Увидев скачущий к ним отряд во главе с самим Усмановым, Хабри сразу же затрусил, оробел, потеряв всю свою грозность.
– Ты чего тут вытворяешь, Хабри? – голосом, не предвещавшим ничего доброго, спросил Усманов.
– Так это… Товарищ Усманов, – залебезил было тот. – Разъяснительную работу, значит, веду… – Ага… Так как не хотят они записываться в красноармейцы… Ну, я и… Малость того…
– Понятно! Ты не разъяснительную, а подавительную, подрывную работу ведёшь, кровопивец! Ты у народа только ненависть возбуждаешь. Дальше своего носа ничего не видишь. Оружие, мой дорогой, приносит пользу лишь в руках умного человека. Мы ошиблись, доверив оружие такому балбесу, как ты!
– Да я что… Я приказ выполняю… Кто больше меня народу в отряд мобилизовал?
– Сегодня ты их тащишь в отряд на аркане, а недели через две-три они разбегаются кто куда. Это ты называешь мобилизацией?
– Это уже, товарищ комиссар, ваша забота. Воспитывайте, просвещайте, внедряйте, так сказать, революционную дисциплину.
– В том-то и дело, Хабри, что революционная дисциплина, революционная сознательность должна начинаться с нас самих, с тебя, с других. Ты посмотри на себя – на кого похож? На голове папаха казацкая, на ногах – узбекские ичиги, сам одет в гимнастёрку. Пугало какое-то, а не командир.
– Ты не смейся надо мной, товарищ Усманов. Нет у меня времени следить за собой, за своей внешностью…
Усманов продолжал бушевать.
– Посмотри на своих подчинённых – это солдаты революции или разбойники с большой дороги? Немедленно собирай свой отряд, пусть приведут себя в порядок, а я с народом буду говорить.
Усманов повернулся к юношам, понуро стоявшим у стены мечети, но жадно ловившим каждое слово комиссара.
– Ну, что поникли, джигиты? Что голову повесили? – крикнул Усманов. – Идите по домам, а то родители, небось, заждались. В Красную Армию насильно никого забирать не будем, так и знайте!
В мгновение ока арестованные растворились в собравшейся толпе, остались стоять лишь двое юношей.
