Детектив с Черным Шрамом

Saehimo

Детектив с Черным Шрамом

Глава 1. СЛЕПОЙ ЗРЯЧИЙ

Туман в Линн-Коре не был слепым. Он был зрячим, внимательным и голодным. Он лип к коже тысячами невидимых щупалец, воровал тепло и нашептывал на грани слуха обрывки чужих кошмаров, выцветших от времени, но не утративших своей горечи. Он был первым свидетелем и последним пристанищем. И сейчас, в условное «утро», он пожирал переулок за Собором Святого Разложения, превращая мир в размытую акварель, написанную чернилами, пеплом и забытыми клятвами.

В центре этого савана, неподвижный, как один из шпилей-позвоночников Собора, стоял детектив Эоган. Его длинный деконструированный блейзер, пропитанный испарениями, висел на нем тяжело, но ни единой складкой не нарушал идеальную, отстраненную статичность. Две седые пряди, как шрамы от ударов молнии, вырвались из-за ушей и застыли на фарфоровой коже его щек. Он не обращал на них внимания. Его черные, бездонные глаза, лишенные внешнего блеска, были устремлены не на тело, распластанное на брусчатке. Не на алую лужу, что медленно сливалась с вечной влагой плоть-камня. Его взгляд был остекленевшим, сфокусированным на точке, расположенной где-то за гранью видимого, где факты сплетаются в узор, а ложь обнажает свою уродливую анатомию.

Воздух вокруг него сгустился и замер, будто сам город притаил дыхание. И тогда стены ближайших зданий, сложенные из влажного, пульсирующего камня, шевельнулись.

Они не треснули. Они приоткрылись. Как веки спящего гиганта. Из трещин и пор проступили десятки, сотни глаз. Белков не было видно – лишь зрачки, цвета старой вороненой стали, налитые безразличием вечности. Они были того же оттенка, что и сапфир в «лунной подвеске», которую он медленно, с почти ласковым бесчувствием, перекатывал между большим и указательным пальцами. Холодный металл отдавал легкой вибрацией, едва уловимой пульсацией, понятной только ему.

Глаза на стенах смотрели на тело. Смотрели на Эогана. Смотрели в него.

Он не моргнул. Его веки опустились лишь раз – медленно, контролируемо, словно затвор камеры, фиксирующей невидимое. Внутри него, за маской аскета, работал совершенный механизм, отлаженный годами погружения в самые темные закоулки реальности Линн-Кора.

Щелчок. Логика. Мужчина, лет сорока. Одежда бедная, но чинная, старательно отглаженная, чтобы скрыть нищету. Единственная ценность – медный амулет на шее, теперь залитый кровью, черневшей на тусклом металле.

Щелчок. Интуиция. Нестыковка, колющая сознание, как заноза. Убийство здесь, на перекрестке взглядов Собора и Канцелярии, – демонстративно. Рисково. Почему? Не для ограбления. Это сообщение. Или… жертвоприношение. Акт веры в какого-то нового, голодного бога.

Щелчок. Ощущение. Он сделал неглубокий вдох, приоткрыв рот, позволяя воздуху коснуться нёба. Воздух был пропитан смрадом гниющего металла, медной сладостью крови и чем-то еще… чем-то острым, электрическим, пахнущим озоном после вспышки запретной магии, смешанным с едва уловимым, горьковатым миндалем.

Его пальцы, одетые в тончайшую черную кожу, сомкнулись вокруг подвески. Холодный сапфир впился в ладонь, и его внутренний свет на мгновение вспыхнул ярче.

И глаза на стенах зашептали.

Это был не звук, а вибрация, входящая прямо в мозг, обходящая уши. Хор безголосых теней, говорящих на языке чистых концепций.

…Страх…

…Не его… Чужой страх… Заноза в сознании…

…Большая тень… малая тень… большая тень съела малую…

…Плата… долг… Не деньгами… Чем-то иным…

Эоган повернул голову, его взгляд, острый и безжалостный, скользнул по стене, усыпанной очами видения. Он поймал один конкретный «взгляд» – тот, что прямо над телом, – и замер, вступая в безмолвный диалог.

«Покажи мне», – приказал он мысленно, и воля его, холодная и отточенная, была подобна лезвию.

Один из глаз на стене моргнул. И в сознание Эогана хлынул не образ, а сгусток чистого ощущения. Вспышка панического ужаса, от которого сводит желудок. Давящая тень, падающая на жертву. И… запах. Тот самый, что он уловил секунду назад. Запах озона и статики, но теперь – с примесью чего-то знакомого, чего-то, что он годами каталогизировал в глубинах своей памяти.

Он медленно выдохнул. Воздух с шипением вырвался из его легких, и в тишине переулка это прозвучало громче любого крика. Он резким, отточенным движением, полным невыразимой грации, снова закинул седые пряди за ухо. Жест был выверен до миллиметра, ритуал контроля в мире, где царил хаос.

– Не ограбление, – его голос прозвучал как удар обухом по глыбе льда – тихо, четко и смертельно холодно. Он не обращался ни к кому. Это была констатация факта, высеченного в камне его воли. – Очищение.

Глаза на стенах, получив ответ, начали медленно таять, втягиваясь обратно в слезящийся камень, оставляя после себя лишь влажные, темные полосы, похожие на следы невыплаканных слез.

Эоган последний раз скользнул взглядом по телу, по амулету, по пятну крови, в котором теперь угадывался зловещий узор. Его взгляд упал на его собственную, разжатую ладонь. Он легонько потер подушечку большого пальца об указательный, словно ощупывая невидимую, липкую нить, которая только что привела его к порогу истины.

Ниточка нашлась.

И она вела прямиком в самое здешнего ада – к другому «Титулованному». К тому, чья сила пахла озоном и кто считал себя вправе вершить свой суд, не дожидаясь вердикта системы.

Дело только начиналось. А хладнокровный зрячий в мире слепых уже видел его кровавый конец.

Он разогнулся. Позвонки встали на место с тихим, почти неслышным щелчком, будто защелкнулся последний замок на его броне из плоти и воли. Две седые пряди, непокорные, как сама память, тут же соскользли вперед, оттеняя фарфоровую бледность его кожи и идеальную, почти скульптурную линию скулы, пересеченную единственным диссонансом – черным шрамом. Шрам не был рельефным; он казался нарисованным на коже тушью, впитавшейся так глубоко, что стала частью плоти. Он был холодным на ощупь. Всегда.

Эоган резким, привычным жестом – не раздражения, а ритуала, отточенного до автоматизма, – снова закинул пряди за ухо. На мгновение в тусклом, синеватом свете псевдосолнца проступила вся восточноазиатская строгость его черт: прямой нос с низкой перенозицей, темные глаза с характерным эпикантусом, казавшиеся еще глубже под прямыми, негустыми бровями. Его иссиня-черные волосы, жесткие и прямые, были насильно убраны назад, но в них бушевал контролируемый хаос, готовый вырваться наружу в любой момент.

Он сделал шаг от тела, и его деконструированный блейзер взметнулся, на миг обнажив кровавую подкладку и обтягивающий кроп-топ внизу, подчеркивавший атлетический рельеф торса. Дождь из конденсированной скорби отбивал дробный, похоронный ритм по его плечам, но он, казалось, не замечал и этого.

Именно в этот момент из-под свисающей с карниза гниющей арматуры, словно сгустившаяся тень, возник кот.

Животное было угольно-черным, но призрачный свет выхватывал на его шерсти редкие, хаотичные полосы и пятна алебастровой белизны, словно кто-то провел по ночи перстом, оставляя следы нездешнего мела. Но главное – его глаза. Они были не зелеными или желтыми. Их радужки светились тусклым, темно-синим неоновым свечением, абсолютно идентичным тому, что пылало в подвеске Эогана. Два живых ока, брата тем сотням, что только что смотрели со стен.

Кот сидел неподвижно, обвив хвостом лапы, и его неоновый взгляд был устремлен не на детектива, а в точку за его спиной, туда, где несколько минут назад лежало тело. В ту самую воронку отчаяния, что еще не до конца рассеялась.

Эоган замедлил шаг, почти незаметно. Его собственный взгляд на секунду потерял фокус, следуя за направлением кошачьего. Он не видел ничего, кроме струящегося тумана и размытых очертаний зданий. Но кот видел. И Эоган чувствовал – тонкую, как паутина, связь, натянутую между его даром и животным сознанием проводника.

Он бесшумно присел на корточки, его тактические брюки плавно обтянули мышцы. Он не протянул руку, не издал призывного звука. Он просто смотрел, позволяя своему дару течь навстречу другому, нечеловеческому восприятию. Воздух снова застыл, но на этот раз тишина была иной – не выдавленной волей, а разделенной, общей для двух существ, видящих сквозь пелену реальности.

Глаза кота медленно моргнули, и в тот же миг в сознании Эогана, поверх угасающего эха шепота из камня, пронеслось одно-единственное, хрустально-ясное ощущение, переданное без слов, как пакет данных: запах миндаля и озона. Не просто воспоминание, а актуальный, свежий след, оставленный всего несколько мгновений назад.

Это не было воспоминанием. Это было предупреждением. След, который великий охотник уловил раньше него.

Эоган медленно выпрямился. Его пальцы снова сомкнулись вокруг «лунной подвески», и холодный сапфир словно отозвался едва заметной пульсацией на присутствие кота – тихий, никому не ведомый сигнал между двумя проводниками в мире слепых.

– Идем, – тихо произнес он, и это прозвучало не как приказ, а как констатация общего, принятого обоими решения.

Кот, не меняя позы, лишь наклонил голову, его неоновые глаза на мгновение поймали взгляд детектива, и в них мелькнуло что-то, что можно было принять за понимание. Затем он плавно развернулся и бесшумно ступил в тень, растворившись в ней так же быстро, как и появился. Но Эоган знал – он пойдет по тому же следу. Они уже шли вместе.

Запах миндаля и озона.

Это был уже не просто след. Это был путь. И он вел прямиком в глотку к тому, кто пах озоном от запретной магии и, возможно, горьким миндалем – символом яда, цианида и окончательного, бесповоротного конца.

Запах миндаля и озона висел в воздухе шлейфом, невидимой нитью Ариадны в каменном лабиринте, которую только он и его невольный путеводный дух могли видеть. Кот двигался бесшумно, его алебастровые полосы мерцали в гуще тумана, как призрачные маяки в подземном море. Эоган следовал за ним, его шаги были бесшумны на мокром плоть-камне. Его взгляд, лишенный всякой любознательности, сканировал окружающий хаос, выискивая паттерны, невидимые обычному глазу. Он отмечал, как «Слепые Повилики» на стенах сжимались чуть плотнее, чувствуя приближение чего-то чужеродного, и как капли конденсированной скорби застывали в воздухе, не решаясь упасть.

Туман сгустился, закрутившись воронкой в одном из слепых переулков, упиравшихся в стену Канцелярии Вечной Петиции. Но это была не стена. Вернее, не совсем стена. В месте, где должны были сходиться два прогнивших здания, зияла пробоина. Но не дыра от разрушения. Это был разлом.

Он выглядел как вертикальная щель в самой реальности, заполненная пульсирующей, абсолютной чернотой. Края разлома светились багровым, как раскаленная докрасна проволока, и от него исходил тот самый концентрированный запах – сладковатый, смертельный миндаль и резкий, бьющий в нос озон. Воздух вокруг звенел от статического напряжения, заставляя волосы на руках Эогана вставать дыбом. В ушах стоял высокочастотный гул, под которым угадывался шепот – не слов, а чистого, нефильтрованного безумия.

Кот остановился в пяти шагах от аномалии, сел на задние лапы и уставился своим неоновым взглядом в пульсирующую темноту. Он издал тихий, почти неслышный звук, нечто среднее между шипением и мурлыканьем, – предупреждение или признание силы, превосходящей его собственную.

Эоган замер. Его пальцы сжали «лунную подвеску» так, что костяшки побелели. Холодный сапфир в ее центре вспыхнул яростным синим светом, отбрасывая резкие, нервные тени на его лицо. Он чувствовал, как дар бушует внутри него, требуя выхода. Стены вокруг уже начинали шевелиться, наливаясь слепой яростью очей. Но он подавил это волнение. Сейчас ему нужна была не ярость, а ледяная, безжалостная ясность.

Анализ. Угроза. Протокол.

Это была не засада. Не логово. Это был портал. Врата, ведущие в иную часть Линн-Кора, в измерение, где правила писались иными Титулованными. Убийца не просто скрылся. Он ушел в место, куда лишь единицы решались ступить – или откуда лишь единицы возвращались.

Эоган сделал шаг вперед. Запах ударил в лицо с новой силой, горький миндаль щипал слизистую, озон обжигал легкие. Он поднял руку с подвеской, и ее свет врезался в багровое сияние разлома, на миг подсветив то, что было внутри.

Не формы, не очертания. Лишь нарастающее, бездонное присутствие. Нечто огромное и древнее, что только что обернулось и заметило на своем пороге наглый, крошечный огонек чужого разума. Ощущение было таким же физическим, как удар – давление на психику, вес взгляда, у которого нет глаз.

Синий свет подвески погас, словно перерезанная нить, поглощенный багровой тьмой. Эоган резко опустил руку, развернулся и, не оглядываясь, зашагал прочь от разлома. Его спину, прямую и незыблемую, обдавало волнами искаженного пространства. Он не видел, как края портала сомкнулись чуть плотнее, словно рана, на мгновение приоткрывшая свои глубины, снова затянулась. Но он чувствовал это – как тихий щелчок в основании черепа, звук захлопнувшейся ловушки, в которую он не попал.

Кот, исполнив свою роль проводника, растворился в тенях. Его не было видно, но Эоган знал – он где-то рядом. Все они всегда были рядом.

Он не пошел по следу. Следа больше не было. Была лишь аксиома: один из Титулованных переступил черту. И теперь Эогану предстояло вывести из этой аксиомы всю последующую теорему возмездия.

Он нашел не убийцу.

Он нашел дверь.

А двери в Линн-Коре имели привычку открываться в обе стороны.

Глава 2. АКСИОМЫ ХАОСА

Он шел не оглядываясь. Шаг был твёрдым, выверенным, но каждый мускул его спины был напряжён, ожидая удара в спину – не физического, а того, что прорывается из разломов реальности. Запах миндаля и озона, казалось, въелся в одежду, преследуя его, как призрак. Эоган не оборачивался на ощущение пульсирующего взгляда из багровой щели, но он знал – дверь теперь знала о нём.

Его путь лежал не через оживлённые артерии города. Он избрал дорогу молчания – череду задних дворов, запечатанных арок и промозглых тоннелей, где единственным светом были бледные пятна «Грибов-Эхо», поглощавшие случайные звуки. Здесь, в этих забытых протоках Линн-Кора, его не заметят. Здесь царили иные законы. Воздух был густым от спор «Слепых Повилик», и Эоган дышал мелко, через плотную ткань, поднесённую ко рту, – старый ритуал, чтобы не впустить в себя апатию, которой питались лианы.

Из тени, бесшумной поступью, к нему присоединился один из котов-проводников. Не тот, что вёл его к разлому, другой – с более тёмной шерстью, на которой алебастровые пятна складывались в узор, похожий на иероглиф. Его неоновые глаза скользнули по Эогану, оценивая, и он издал короткое, гортанное мурлыканье, которое в тишине тоннеля прозвучало как скрежет шестерёнок. Эоган ответил кивком, столь же скупым и понятным. Принято. Идём.

Наконец, они вышли к ничем не примечательной стене, сложенной из грубого, потрескавшегося склеп-металла. Казалось, это тупик. Но когда Эоган провёл пальцами по холодной, отдающей одиночеством поверхности, часть стены бесшумно отъехала в сторону, открывая узкий проход. Запах города сменился другим – стерильным, холодным, с лёгкими нотами озона и старой бумаги. Его убежище. Его архив. Его крепость.

Он вошёл внутрь, и проход закрылся, отсекая внешний мир.

Пространство, в котором он оказался, не было комнатой в привычном смысле. Оно напоминало склеп, переоборудованный под библиотеку сумасшедшего учёного. Сводчатый потолок терялся в темноте, но повсюду, на полках, вырубленных прямо в стенах, и на грубых каменных столах, лежали артефакты, записи, запечатанные сосуды с мутными жидкостями. В центре, на возвышении, стоял его рабочий стол – монолит из чёрного базальта. Воздух был неподвижен и чист.

Эоган сбросил пропитанный туманом блейзер на древнюю вешалку, чьи когтистые крюки напоминали конечности мёртвого «Тенегрыза». Он потянулся к стене, испещрённой картами, схемами и переплетением нитей – его «Стене Связей». Его взгляд, острый и холодный, нашёл символ, обозначавший Судью Ингве. Весы, покрытые инеем. Судья был воплощением Закона. Холодным, безжалостным, но предсказуемым. Его методы не включали в себя ядовитый миндаль или ритуальные убийства в переулках. Это был не его почерк.

Логика выстраивала цепь. Факт: убийство. Факт: след ведёт к разлому, связанному с Титулованным. Факт: почерк не соответствует профилю Судьи.

Интуиция рождала гипотезу. Это не Судья. Это кто-то другой. Кто-то, кто нарушил древний Договор. Кто-то, кто решил, что может вершить свой собственный, чуждый закону, суд.

Он подошёл к столу, взял перо с перламутровым пером и вывел на листе бумаги одно-единственное слово, которое отныне стало названием этого дела, его личным манифестом и приговором:

УЗУРПАТОР.

Тот, кто незаконно присваивает себе власть. Тот, кто покушается на установленный порядок вещей.

И если это так, то убийство в переулке – не просто преступление. Это манифест. Объявление войны.

Тишина в убежище сгустилась, стала звенящей. Эоган откинулся в кресле. Его веки медленно сомкнулись. Он не видел больше стен своей крепости. Перед его внутренним взором простирался весь Линн-Кор, и где-то в его самых тёмных щелях новый хищник, Узурпатор, готовил свой следующий ход.

Охота только начиналась. Но теперь охотник знал, что его добыча была не жертвой, а конкурентом. И это меняло все правила игры.

Слово «УЗУРПАТОР» лежало на бумаге, словно пятно чужеродной чернильной крови. Оно требовало действий. Чтобы выследить того, кто нарушил Договор, нужен был доступ к системам. Ему пришлось бы нарушить собственное правило. Выйти из тени.

Его путь лежал по «Артерии Стонов». Здесь туман был чуть реже, пропитанный гулом чужих голосов и мерцанием неоновых вывесок лавок, торгующих забытыми снами и крадеными воспоминаниями. «Разъеденные» шарахались от его фигуры, инстинктивно чувствуя исходящую от него ауру неотвратимости. Его кот-проводник шёл позади, его неоновый взгляд заставлял отскакивать в тень самых наглых «Слуховых Пиявок».

Он шёл, и город отвечал ему. Где-то впереди, из окна второго этажа, на него уставилась пара стеклянных глаз – одна из марионеток Плачущей Кукольницы. Она сидела неподвижно, но её фарфоровая голова поворачивалась, провожая его взглядом. Элея чувствовала сгусток боли, который он нёс в себе. Эоган проигнорировал её.

Впереди замаячили шпили Собора Святого Разложения. Его цель находилась рядом – неприметная, серая постройка, чьи стены поглощали свет. Зал Суда Ингве.

У входа, сделанного из двух гигантских плит склеп-металла, не было стражи. Эоган поднял обсидиановый ключ. Плиты разомкнулись, как челюсти, впуская его внутрь. Кот остался снаружи.

Контраст был оглушительным. После давящего гула улицы здесь царила тишина, какой не было даже в его убежище. Воздух был стерильным и холодным.

Зал был полон. На скамьях, поднимающихся амфитеатром, сидели десятки людей – или тех, кто когда-то ими был. Это были «Просители» – бледные, с пустыми глазами, жаждущие хоть какого-то вердикта, чтобы их существование обрело хоть какой-то смысл. В центре, на возвышении, стояло кресло из бледного дерева. И в нём сидел Он.

Судья Ингве.

Он был воплощённой асексуальной, неземной геометрией. Его кожа – абсолютно белая, фарфоровая, без единой поры. Но главное – его волосы. Неестественно длинные, тяжёлые, они струились с его головы и плеч водопадом цвета небесного заката – от ультрамарина ночи к золоту и розовой дымке. Каждый локон переливался этим закатным сиянием. Это великолепие лишь сильнее оттеняло его глаза – огромные, миндалевидные, с прозрачной, как кварц, радужкой, сквозь которую виднелись лишь расширенные, чёрные как бездна зрачки. В них не было ничего, кроме бесконечной, безвоздушной пустоты.

Рядом с креслом на полу лежал «Проситель», чей приговор только что был вынесен. Его сознание было туманной дымкой страха, бесследно испарившейся из зала суда, оставив после себя лишь кристаллизовавшуюся каплю чистой вины, которая с тихим звоном упала в ларец из чёрного дерева на столе Судьи.

Ингве медленно перевёл свой прозрачный взгляд на Эогана. Движение было плавным, механическим.

– Зрячий, – его голос был подобен звону хрустального колокола. – Твоё присутствие нарушает ход слушаний.

Один из «Просителей», ошеломлённый видом Эогана, непроизвольно кашлянул.

Это длилось долю секунды. Палец Судьи едва заметно шевельнулся. В воздухе над головой нарушителя возникла крошечная, сверкающая сфера статического электричества. Она не причинила боли. Она лишь издала тихий, оглушительный хлопок, на миг парализовав все нервные окончания в его теле. Мужчина застыл с открытым ртом, глаза его расширились от немого ужаса. Больше ни один звук не посмел нарушить тишину.

Эоган не дрогнул.

– Правосудие уже свершилось, – его голос прозвучал грубым и человечным на фоне хрустального звона Судьи. – Я пришёл не как свидетель. Я пришёл как арбитр. Нарушен Договор.

Прозрачные глаза Ингве не моргнули.

– Договор есть система. Нарушение системы подлежит устранению. Ты принёс доказательство?

– Я принёс аксиому. Убийство. След ведёт к разлому. Почерк… не твой.

Судья склонил голову на едва заметный угол.

– Озон – это очищение. Я – Судья. Я не убиваю. Я выношу приговор. Ты ищешь Узурпатора.

Он произнёс это слово так, будто это был медицинский термин.

– Он использует силу, похожую на твою. Бросает вызов. Или… пытается создать свой суд.

Впервые за всю беседу между ними повисло молчание.

– Гипотеза имеет право на существование, – наконец изрёк Ингве. – Нарушение подлежит устранению. Ты получишь доступ к Архиву Чистых Деланий. Там ты найдёшь записи обо всех зафиксированных проявлениях силы, аналогичной моей, за последние пять циклов.

Перед Эоганом возникла мерцающая сфера – ключ к Архивам.

– Зрячий, – голос Судьи остановил его, когда он уже разворачивался. Прозрачные глаза были пусты. – Если гипотеза верна, и Узурпатор создаёт свою систему… то твоя функция как Арбитра становится избыточной. Ты понимаешь логику этого утверждения?

Эоган замер. Он понял. Понял прекрасно. Если появляется новый суд, то старому арбитру в нём нет места.

– Я понимаю, – его голос прозвучал тише, но тверже. – Тогда я стану не Арбитром, а Палачом.

Он вышел из зала суда, не оглядываясь. За его спиной воцарилась всё та же безмолвная, совершенная тишина.

Архив Чистых Деланий оказался не комнатой, а измерением. Эоган стоял в центре вращающейся сферы, сплетённой из лучей холодного света. Вместо полок – бесконечные спирали мерцающих символов, каждый из которых был сгустком памяти, протоколом свершившегося правосудия. Воздух звенел от чистоты, здесь не было места шепоту тумана – лишь безжалостный гул абсолютного порядка.

Эоган поднял «лунную подвеску». Неоновый глаз в её центре вспыхнул, и лучи света отозвались, выстраиваясь в сложные узоры. Он мысленно произнёс искомые параметры: Проявления силы. Атрибуты: озон, электрический разряд. Период: пять циклов. Исключить: Судья Ингве.

Сфера взорвалась движением. Мириады символов понеслись мимо, образуя реку из данных. Эоган стоял неподвижно, его взгляд был устремлён внутрь, пропуская через себя этот поток. Он не читал – он ощущал. Логика отсекала нерелевантное, интуиция выискивала скрытые паттерны.

И он нашёл. Не вспышку, не явное преступление. Отсутствие.

Целая череда мелких дел – нарушения договоров между гильдиями, акты неподчинения, мелкие провинности – которые должны были быть рассмотрены Судьёй, просто… исчезли из системы. Их не отклонили, не закрыли. Их стёрли, как стирают ошибочный символ с чистой доски. А на месте этих пробелов висел едва уловимый, чужеродный энергетический след. Тот самый запах озона, но с горьким привкусом миндаля – признак не санкционированного очищения, а самодеятельности. Тихая, почти незаметная работа по подрыву основ.

И тогда части головоломки встали на свои места с тихим, неумолимым щелчком. Убийство в переулке. Грубое, демонстративное. Не похожее на тихую работу по стиранию данных. Это был не акт скрытности. Это был сигнал. Тот, кто стоял за этим, набравшись смелости от своей безнаказанности, решил бросить вызов самому Судье, совершив преступление и оставив его «автограф». Он не просто нарушал закон. Он издевался над ним. Мелкий служащий системы, который возомнил себя её хозяином.

Эоган опустил подвеску. Сфера света погасла, вернув его в тишину архива. На его лице не было ни торжества, ни гнева. Было холодное понимание. Канцелярист.

Он знал, где его искать. Тот, кто умеет стирать информацию из величайшего архива, не станет прятаться в трущобах. Он будет там, где есть доступ к системе. В самом сердце Канцелярии Вечной Петиции. В отделе Оцифровки Протоколов.